Борис Годунов

Прошло почти три месяца, и наконец свершилось. В Михайловское примчался царский фельдъегерь с приказанием немедленно явиться в Москву, где в то время находилась Царская Фамилия и Двор по случаю коронации Николая I. В «Высочайшем повелении» от 28 августа говорилось: «Пушкина призвать сюда. Для сопровождения его командировать фельдъегеря. Пушкину позволяется ехать в своем экипаже свободно, под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта. Пушкину прибыть прямо ко мнe»^^

4 сентября 1826 года Александр Сергеевич покинул Михайловское, а 8 сентября был в Первопрестольной, прямо проследовав в канцелярию дежурного генерала, где получил указание начальника Главного штаба барона И. И. Дибича (1785–1831): по распоряжению Императора прибыть в Чудов (Николаевский) Дворец в Кремле. Как Пушкин рассказывал, «небритый, в пуху, измятый», он и предстал перед Самодержцем.

Царь принял Поэта в своих личных апартаментах в 4 часа дня 8 сентября. Это была не только первая встреча Поэта и Императора Николая Павловича, но и их первая беседа. Новый Монарх слышал о Пушкине как о «возмутителе спокойствия», но он уже знал и ценил его поэтический талант.

Этот диалог Власти и Гения оброс потом многочисленными сказаниями. Для высшего света сам по себе факт был труднообъяснимым. Царь в период жесткого графика своего пребывания в Москве уделил более двух часов человеку, которого еще вчера считали «неблагонадежным». Нет сомнения в том, что это была именно «беседа», так как для выражения «Монаршей воли» столь продолжительный временной отрезок не требовался.

Встреча Царя и Поэта не только переменила общественное положение А. С. Пушкина. Она способствовала росту его престижа, невольно рождала уважение к нему среди тех, кто раньше «не любил» и даже «терпеть не мог этого рифмоплета». Поэт услыхал из уст Самодержца и нечто необычное: «Ты будешь присылать ко мне всё, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором »^^ Неслыханное дело! Царь стал его цензором, сам Монарх теперь будет читать рукописи такого человека! По представлениям того времени, да и не только того, это была несказанная милость, это означало высочайшее признание!

Нельзя сказать, чтобы Пушкину доставляло особую радость цензорство Царя. Конечно, оно избавляло от ненужных и изматывающих ограничительных рогаток на других уровнях, но создавало специфические проблемы. Царское решение нельзя было оспорить, нельзя было никому пересмотреть. Здесь возникали сложности, иным авторам не известные. Так и получилось с драмой «Борис Годунов».

Осенью 1826 года она была представлена Царю, который прочел её в кругу Семьи и сделал заключение, которое шеф Третьего отделения граф А. Х. Бенкендорф (1783–1844) и препроводил автору: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтера Скотта».

Пушкин не принял высочайшие рекомендации, решив не публиковать произведение. Когда же через несколько лет он вознамерился жениться и надо было приводить в порядок денежные дела, встал вопрос и об издании «Годунова». Требовалось непременно получить санкцию Царя. Пушкин отправил просьбу «по принадлежности» — Бенкендорфу.

В письме обозначил причины разногласий с Царем и невозможность изменить то, что изменению не подлежит: «Государь соблаговолил прочесть её, сделал мне несколько замечаний о местах слишком вольных, и я должен признать, что Его Величество был как нельзя более прав». Но не все замечания возможно было переделкой устранить.

«Драматический писатель не может нести ответственности за слова, которые он влагает в уста исторических личностей. Поэтому надлежит обращать внимание лишь на дух, в каком задумано всё сочинение, на то впечатление, которое оно должно произвести. Моя трагедия — произведение вполне искреннее, и я по совести не могу вычеркивать того, что мне представляется существенным Пушкин просил разрешение опубликовать «Годунова» в том виде, как он существует.

Неизвестно, как этот «возмутительный вызов» власти воспринял Бенкендорф, но известно, что Царь признал правоту Поэта. «Годунов» увидел свет в конце декабря 1830 года в авторской редакции. Уместно сказать, что произведение печаталось в отсутствие Пушкина; этим делом занимался его друг В. А. Жуковский. Будучи чрезвычайно осторожным, можно даже сказать, «властибоязненным», Жуковский внес некоторые переделки и сокращения, конечно же, не менявшие авторской концепции. Только в одном месте пушкинская мысль была искажена. В конце произведения у Пушкина, в сцене «Площадь перед собором в Москве », значилось: «Н а р о д. Да здравствует Царь Дмитрий Иванович!»

Появилось же совершенно иное, ныне хрестоматийное: «Народ безмолвствует ». Подобная «инверсия » совершенно меняла смысл происходящего. Народ, который в реальности был деятельным участником событий, свергал Царя Фёдора, а потом радостно присягал Лжедмитрию, а потому и нёс историческую ответственность за свои действия, за происходящее. Пушкин это прекрасно чувствовал и понимал. Во втором же, «приглаженном», варианте «народ» превращался скорее в зрителя, созерцателя, жертву событий, а потому и должен был быть свободным от возмездия Проведения!

Здесь уместна ещё одна общеисторическая ремарка, так сказать, историографического свойства. В отечественной исторической традиции всегда было принято изображать Лжедмитрия как тёмного и аморального самозванца, как орудие враждебных Руси сил, проклятого и Церковью и памятью народной. Приведём выписку только из одного документа: Утверждённой грамоты об избрании на Московское Царство Михаила Федоровича Романова, составленной весной 1613 года, вскоре после призвания на Царство первого Царя из Династии Романовых. В ней говорится, что Лжедмитрий, бывший монах Чудова монастыря Григорий Отрепьев, есть «богоотступник и еретик», «которого в миру звали Юшкой», от Истинной Веры отвратился, обратился в «чернокнижество, ангельский образ отверг и обругал, и по наущению дьявола отступил от Бога»^®.

В литературе, среди авторов, кто специально занимался историей Лжедмитрия, достойно внимание умозаключение известного историка С. Ф. Платонова (1860–1933). По его словам, «он был очень некрасив: разной длины руки, большая бородавка на лице, некрасивый большой нос, волосы торчком, несимпатичное выражение лица, лишенный талии, неизящная фигура» — вот какова была внешность самозванца. Однако внешность для политического деятеля не главное. Главное же — его взгляды, дела и поступки. И здесь картина представлялась удручающей. «Брошенный судьбой в Польшу, умный и предприимчивый», он «понахватался в Польше внешней “цивилизации” и кое-чему научился »^^.

Совершенно иную точку зрения постулировал историк Н. И. Костомаров (1817–1885). Одолеваемый русофобским комплексом, он создавал просто омерзительную панораму русского быта и государственного управления. В своей многотомной «Русской истории в жизнеописаниях её деятелей » самозванец представлен с явной симпатией. Это был деятель, который «русским внушал уважение к просвещению и стыд своего невежества». Даже внешность его рисовалась в нежно-умилительных тонах. «Он был статен, но лицо его не было красиво, нос широкий, рыжеватые волосы; зато у него был прекрасный лоб и умные выразительные глаза». Одним словом, Лжедмитрий был «лучом света » в русском царстве темноты, отсталости и жестокости.^®

Совсем иначе Костомаров описывал подлинного сына Иоанна Грозного — Царевича Дмитрия. По его мнению, это — маленький садист, обожавший смотреть, как режут кур, ненавидящий Бориса Годунова, страдавший эпилепсией и истерическим припадками; одним словом, истинный сын своего «отца-изверга» Иоанна Грозного.^ Грозного же Костомаров ненавидел как личного заклятого врага и клеветал по его адресу без устали!

Гнусные клеветы «профессиональный историк» оглашал в православной стране, где погибший в 1591 году девятилетний Царевич Димитрий почитался святым с 1606 года. Его имя празднично возглашалась по всей стране трижды в год: в день рождения, день убиения и день перенесения мощей. Как же надо было не только не любить, но и просто не уважать русскую духовную традицию, веру миллионов сердец, чтобы сочинять непристойности! А ведь нечто подобное пишут по сю пору; появилась даже генерация «молодых дарований», взращенная на западных грантах, главная цель которых — лить грязь на Русский Дом. Бог им судья. Оставим в стороне русофобов всех мастей и всех времён и их пошлые вирши. Вернёмся к Пушкину, который искреннее любил Россию и никогда не клеветал на предков, хотя дела минувших дней далеко не всегда одобрял.