Борис и Глеб
Шрифт:
Если отцом Владимировой супруги был болгарский царь, древнерусский летописец имел все основания именовать Анну «болгарыней» {146} . В.Н. Татищев, первым из историков предположивший, что Владимир намеревался передать киевский престол Борису, считал: князь желал возвести Бориса на киевский трон «по учиненному брачному договору или по любви» к Анне — своей христианской супруге {147} .
Однако изящная попытка примирить именование матери Бориса и Глеба «болгарыней» с версией о том, что братья были сыновьями Анны, оказалась несостоятельной. Из византийских источников совершенно недвусмысленно следует, что Анна была родной сестрой Василия и Константина и потому не была болгарского происхождения. Современные историки склоняются к мысли, что известие об Анне — матери Бориса и Глеба — В.Н. Татищев вывел сам с помощью несложных и логичных соображений, о которых было сказано выше: главным аргументом был, конечно, возраст Бориса и Глеба {148} . Однако, даже если историк, живший в XVIII столетии, не нашел сведения о материнстве Анны в древней летописи, а пришел к этой мысли сам, из этого еще не следует, что его заключение неверно [48] .
48
См. подробнее: Ранчин А.М. Вертоград златословный. С. 307—308, прим. 140. См. также: Гримберг Ф. «История Российская» Василия Татищева // Критическая масса. 2005. № 1 (электронная версия:. Впрочем, и соображения Ф.И. Гримберг иногда неубедительны. Пытаясь объяснить указание источников на юный возраст Бориса и Глеба, она утверждает, что «для средневекового хрониста общественное положение важнее возраста. “Юный”, “молодший”, “отрок” <…> — означают не человека юного возраста, но человека, занимающего в социальной ориентации достаточно низкое положение. Такое положение, вероятно, занимают всё же в иерархии наследников Владимира Борис и Глеб». Однако жития — и «Чтение о Борисе и Глебе» Нестора, и «Сказание об убиении Бориса и Глеба» — не просто упоминают о старшем брате как о юноше и о младшем как об отроке, но и изображают младшего из братьев Глеба полуребенком. Ф.И. Гримберг считает вполне логичной догадку В.Н. Татищева, что супругой Владимира и матерью Бориса и Глеба была не родная, а двоюродная сестра императоров Василия и Константина, отцом которой будто бы был болгарский царь Петр. Однако, излагая известия Татищева, Ф.И. Гримберг допускает ошибку: по ее утверждению, в «Истории Российской» сообщалось, что сама двоюродная сестра Василия и Константина (а не ее мать) была про сватана за болгарского царя.
Анна названа матерью Бориса и Глеба в
49
Известие в годовой статье 980 года: «а от царевны Анны Борис и Глеб» — ПСРЛ. М., 2000. Т. 15. Стб. 73 второй пагинации.
50
А.Ю. Карпов, считающий свидетельства об Анне — матери Бориса и Глеба недостоверными, признает тем не менее, что составитель Тверской летописи располагал какими-то древними известиями, относящимися к Борису, когда рассказывал о том, как тело убитого Бориса привез ли по воде в Киев, но киевляне не приняли его: Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. С. 106; известие Тверской летописи: ПСР Л.Т. 15. Стб. 128 второй пагинации. В достоверности свидетельства об отказе киевлян принять тело Бориса позволительно усомниться: не принадлежит ли оно самому составителю Тверского сборника, который таким образом пытался объяснить, почему Борис не был погребен в Киеве? Но если оценивать это известие как истинное, то почему тогда следует категорично отбрасывать свидетельство той же летописи об Анне как матери Бориса и Глеба?
Версию об Анне — матери Бориса и Глеба осторожно признал весьма вероятной С.М. Соловьев {150} . [51] С его мнением согласились С.А. Гедеонов {151} и Н.И. Костомаров {152} . Решительно присоединился к точке зрения С.М. Соловьева в начале XX века М.Д. Приселков, заключивший, что по возрасту Борис и Глеб должны были быть сыновьями Владимира от царевны Анны. Этим может объясняться вероятное намерение отца передать престол Борису, а не старшему Святополку [52] .
51
С.М. Соловьев повторил татищевское предположение о намерении отца передать престол Борису: этим замыслом историк объяснял бунт Ярослава Мудрого против отца в 1014 году, а следы Владимирова намерения видел в передаче больным отцом именно Борису весной — в начале лета 1015 года войск для похода на печенегов. Впрочем, на мнение С.М. Соловьева влияло и еще одно обстоятельство: он считал Иоакимовскую летопись подлинной
52
М.Д. Приселков был автором гипотезы, согласно которой созданную после крещения Русскую церковь Владимир подчинил Болгарской церкви (Охридской архиепископии), а не Константинопольской патриархии. В начале XI века брат Анны и шурин Владимира император Васиълий Болгаробойца начинает решительное и победоносное завоевание еще не покоренной византийцами Западной Болгарии (за жестокую рас праву с пленными болгарами, которых он велел ослепить, василевс ромеев приобрел прозвание «Болгаробойца»); независимость (автокефалия) Болгарской церкви, а вместе с тем и положение Русской церкви, которая была подчинена церкви Болгарской, оказались под угрозой. По мысли М.Д. Приселкова, «естественнее предположить, что Владимир выдвигал Бориса, племянника императора, рассчитывая, что ему легче будет стол коваться с властолюбивым дядей в случае каких-либо неудач церковных планов Владимира в надвигавшейся гибели Болгарского царства и церкви, и дорожа единомыслием Бориса по важнейшим вопросам политической жизни Киева. Если вспомнить, что после убиения Святополком Бориса, Глеба и Святослава церковь причислила к лику мучеников только двух первых, то перед нами особые симпатии греков <…> едва ли полно объясняющиеся только родством их с императором, а не наклонностью также к церкви Нового Рима или, по крайней мере, отвращением к Западу. Владимир и сам был против попыток решения церковного вопроса переходом к западной церкви, что мы видели из столкновения его со Святополком». — Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 2003. С. 38 (первое издание книги было в 1913 году).
Есть у М.Д. Приселкова и собственное объяснение молчания древних памятников о материнстве Анны: «Что сказания о святых братьях не говорят о них именно этого, т. е. не называют святых братьев детьми от брака Владимира с царевной Анною, то объяснение этого нужно искать в том, что Ярослав сам не был царственной крови, как не был и сыном от христианского брака; что этого же не сообщает о Борисе и Глебе митрополичий свод 1039 г., написанный гречествующею рукою, то это понятно, как нежелание ромеев сообщать подробности о браке своей царевны, муж которой ушел из церкви Нового Рима, а потомство которой было крещено иерархией тогда враждебной Византии Охридской церкви, получив имена ненавистных для сердца грека государей, пытавшихся восстановить Болгарское царство, т. е. боровшихся против ромейской идеи вселенского царства единого Рима». — Там же. С. 46. (Гипотетический митрополичий свод 1037—1039 годов, иначе — Древнейший свод, М.Д. Приселков вслед за А.А. Шахматовым считал основой позднейшего летописания, в том числе известий «Повести временных лет» о княжении Владимира и его супруги.)
Позднее выяснилось, что все построения М.Д. Приселкова покоились на ненадежном основании: польский историк А. Поппэ привел бесспорные доказательства, что Русская церковь изначально, сразу после крещения страны, была подчинена Константинопольской как одна из ее митрополий, и это мнение стало общепризнанным. См.: Рорре A. The Original Status of the Old-Russian Church // Acta Poloniae Historica. 1979. T. 39. P. 5—45; Щапов Я.Н. Государство и церковь Древней Руси X—XIII вв. М., 1989. С. 23—28. Подробный обзор различных версий содержится в кн.: Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988—1237). С. 42—48. Что же до утверждения об особой симпатии, склонности Святополка к западному христианству, то это всего лишь догадка, вызванная свойством «второго Каина» с польским князем Болеславом и более ничем не подкрепленная; характеристика несохранившегося Древнейшего летописного свода, который, по гипотезе А.А. Шахматова, был использован позднейшими летописцами и фрагментарно сохранился в составе «Повести временных лет», как прогреческого текста — не более чем субъективное мнение, вызванное настоящей византинофобией, которая была присуща М.Д. Приселкову.
В Анне видели мать Бориса и Глеба или одного Глеба и некоторые другие исследователи XX века: Г.В. Вернадский [53] , Г Подскальски [54] . Особенно настойчиво утверждение, что и Борис, и Глеб были рождены багрянородной Анной, отстаивает польский историк А. Поппэ {153} . Он попытался примирить гипотезу о материнстве Анны с совершенно недвусмысленным указанием «Повести временных лет» и «Сказания об убиении Бориса и Глеба», что матерью святых была «болгарыня». По мнению ученого, Анну могли называть болгаркой еще в Византии: либо император Никифор Фока, либо свергнувший его Иоанн Цимисхий могли просватать ее за наследника болгарского престола {154} . [55] Как предполагает исследователь, первенец Владимира и Анны Борис родился около 990 года, а младший сын Глеб — около 1000-го {155} .
53
«Борис и Глеб — сыновья болгарской женщины, согласно “Повести временных лет”. Однако, как описывается в “Сказании” о страданиях последних двух <…> Глеб в момент убийства был совсем дитя <…>. Если так, то он должен быть сыном первой христианской жены князя, византийской княжны (так! — А. Р.) Анны». — Вернадский Г.В. Киевская Русь. С. 85. При этом Г.В. Вернадский считает, что «одна из жен Владимира Святого, по-видимому, мать Бориса, была пленной болгарской девушкой». Ведь Владимир, по справедливому замечанию историка, «находился в жесткой оппозиции христианству у себя дома» и потому христианка- болгарыня вряд ли могла быть выдана за него (Там же. С. 67).
54
Г. Подскальски осторожно признал, что это предположение является наиболее вероятным; достоверность известия источников о болгарском происхождении матери Бориса и Глеба он посчитал сомнительной; см.: Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988-1237). С. 206,477.
55
Кроме того, как напоминает историк, Анна в императорском Влахернском дворце имела возможность общаться с болгарскими царевича ми Борисом и Романом, которые жили там на положении именитых заложников. В детстве она познакомилась и с болгарскими царевнами, могла выучить болгарский язык и разговаривать на нем. Представители болгарской династии состояли с Анной в отдаленном родстве.
А. Поппэ считает, что единственным отражением памяти о происхождении Бориса и Глеба от византийской царевны являются слова о Борисе в службе святым, которая составлена в XI веке: «цесарьскимь веньцемь от уности украшен пребогатыи Романе: власть велия бысть (властью великой был. — А. Р.) своему отечьству и всей твари»{156}.
Косвенными доказательствами родства святых братьев с императорской династией для А. Поппэ являются их имена. Христианское (полученное при крещении) имя Бориса — Роман — наречено, по мнению историка, в честь и в память отца Анны, Василия и Константина — императора Романа II. Княжое имя Борис напоминает о правителе Болгарии Борисе-Михаиле, при котором в середине IX века была крещена страна, или о его потомке Борисе II, правившем столетие спустя. А. Поппэ склонен считать, что Владимир и Анна прочили своему первенцу болгарский трон: ведь с начала 990-х годов его дядя Василий II начинает покорение Болгарии. А христианское имя Глеба — Давид (Давыд в древнерусской огласовке) призвано утвердить его права на киевское княжение как соправителя старшего брата: оно напоминает о ветхозаветном израильском царе и пророке Давиде, который взял власть в Израиле не как законный преемник, но по изволению Божию, как помазанный на царство пророком Самуилом. Анна и Владимир могли объявить Глеба-Давида соправителем (цесарем) при главном киевском правителе — старшем брате Борисе-Романе. Институт соправителя существовал в тогдашней Византии. Кроме того, имя библейского царя Давида было символическим, воспринималось как «образ христианского властителя (каждого византийского императора прославляли как “нового”, “второго” Давида)»{157}. Именно из-за того, что Глеб был соправителем Бориса, Святополк и поспешил убить отрока-соперника.
Есть еще одно косвенное свидетельство того, что Борис и Глеб были сыновьями Анны. После крещения и женитьбы на Анне Владимир начинает ориентироваться на византийские, имперские представления о власти и на соответствующую символику: русский князь чеканит золотники, или златники, и сребреники, на которых он изображен с византийскими императорскими регалиями — в стемме-венце, с крестом посередине, с подвесками по сторонам и со скипетром в руке; голова его окружена нимбом, как и на изображениях византийских царей{158}. (Нимб означает на этих изображениях не «личную» святость правителя, а сакральность его сана.) Владимир мог претендовать на царский титул, породнившись с императорской фамилией — подобно тому, как это сделал в Болгарии X века царь Петр. Русский князь ввел византийское богослужение, построил дворец, напоминающий императорские чертоги в Царьграде, подобно василевсу, стал чеканить собственную золотую и серебряную монету. (До этого на Руси использовались монеты иноземного происхождения.) Русский князь, осмыслявший свою власть по аналогии с императорской, как будто бы объявил или намеревался провозгласить Бориса своим наследником. Не потому ли, что в его жилах текла кровь василевсов? Практика провозглашения преемника — престолонаследника, становящегося еще при жизни императора соправителем (десигнация), была распространена в Византии.
Таковы доказательства материнства Анны, принадлежащие польскому историку. Они неравноценны. Предположение, что Анну могли прозывать «болгарыней» и что именно ее так называет летописец, неубедительно: когда «Повесть временных лет» точно пишет об Анне, она называет ее по имени и обозначает словом «царица».
Упоминание в церковной службе о «цесарском венце» Бориса никакого отношения к происхождению князя, по-видимому, не имеет. «Цесарями» («царями») и Бориса, и Глеба неоднократно именует также автор «Сказания об убиении Бориса и Глеба». Прославляя их, книжник восклицает: «Если же назову вас людьми, то ведь своими бесчисленными чудесами и помощью немощным превосходите вы разум человеческий. Провозглашу ли вас цесарями или князьями, но самых простых и смиренных людей превзошли вы своим смирением, это и привело вас в горние места и жилища. Воистину вы цесари цесарям и князья князьям, ибо вашей помощью и защитой князья наши всех противников побеждают и вашей помощью
гордятся. Вы наше оружие, земли Русской защита и опора, мечи обоюдоострые, ими дерзость поганых низвергаем и дьявольские козни на земле попираем»{159}. Изображая идеальный облик Бориса — соответствующий его идеальной душе и его княжескому сану, автор жития пишет: «сиял по-царски» («светяся цесарьскы»){160}. А.В. Назаренко увидел во всех указаниях на «цесарство» Бориса не столько свидетельство родства братьев с византийскими императорами (материнство Анны он считает возможным, но маловероятным), сколько воспоминание о попытке провозглашения Бориса соправителем и преемником отца{161}. Однако та же самая «цесарская» лексика отнесена автором «Сказания…» и к Глебу и не имеет строгого, терминологического смысла: выражение «цесари цесарям» соседствует с «князья князьям». Всё это — не отголоски десигнации Бориса, равно как и не отзвуки происхождения братьев от царевны Анны. Это не более чем панегирическая метафорика — в Древней Руси этого и более позднего времени князья нередко именовались цесарями, царями, но это обозначение не было титулатурой, а возвеличивало правителей — прежде всего как благочестивых поборников христианской веры{162}. «Цесарский свет», как бы исходящий от тела Бориса, — знак его избранности, святости, подобия Царю Небесному — Христу. Но никак не указание на родство с василевсами.Соображения о символической значимости имен Бориса и Глеба сами по себе весьма уязвимы, ибо могут быть легко «перевернуты»: в тезоименности княжича Бориса болгарским правителям несложно увидеть как раз доказательство болгарского происхождения его матери. Крестильное имя Глеба Давид тоже встречается в болгарском княжеском именослове. И сторонники версии о матери — «болгарыне» не преминули на это сходство указать [56] .
Что же касается намерения Владимира возвести Бориса на болгарский престол и предположения о провозглашении Глеба соправителем старшего брата, то это не более чем плоды исследовательского домысла. Так могло быть, но нет никаких данных, что так было. Остервеневший Святополк, похоже, стремился извести всех братьев, рубя направо и налево: помимо Бориса и Глеба он успел в 1015 году убить их сводного брата Святослава, князя Древлянского, подозревать которого как участника «операции преемник» невозможно.
56
Выбор и княжих, и крестильных имен в те времена был особенно значимым и глубоко осмысленным. Что касается имен крестильных, то отношение к ним было особенно ответственным: «В Православии существует обычай давать при крещении имена в честь христианских святых, которые, при этом, называются ангелами данного человека (день именин также называется день ангела). Это словоупотребление указывает, что святой и ангел-хранитель сближаются в служении своем человеку на столько, что обозначаются даже общим именованием (хотя и не отожествляются)». — Булгаков С.Н. Православие: Очерки учения православной церкви. М., 1991. (Репринтн. воспр. изд.: Paris, 1964.) С. 274—275. Правда, именно поэтому, казалось бы, резонно предположить, что выбор имен, хотя и диктовался символико-«политическими» соображениями, был очень ограничен, и Борис был назван Романом, потому что родился незадолго до дня памяти святого гимнографа, автора церковных песно пений Романа Сладкопевца (по крайней мере, так говорится у Нестора в «Чтении о Борисе и Глебе», есть и другие святые с этим именем), а Глеб — потому что появился на свет перед днем памяти царя Давида: ведь ребенка было принято крестить на восьмой день и давать имя одного из святых, в этот день вспоминаемого Церковью. (Память Романа Сладкопевца празднуется 1 октября старого стиля, память царя Давида — в первое воскресенье после Рождества Христова; см.: Лосева О.В. Русские меся цесловы XI—XIVвеков. С. 167, 233.) Но, судя поданным источников, но ворожденные княжичи не всегда получали имена в честь того святого, память которого праздновалась в ближайшие к дате их рождения дни (Карпов А.Ю. Великий князь Александр Невский. М., 2010. («Жизнь замечательных людей. Малая серия». Вып. 5.) С. 47, прим.), причем такие примеры отступления от обычая встречаются даже в более строгую в ритуальном благочестии московскую эпоху. Например, Иван III родился 22 января 1440 года, на память апостола Тимофея, крещен был с именем Иван, в память святителя Иоанна Златоуста, празднуемую на пятый день, 27 января (Борисов Н.С. Иван III. M., 2000. (Серия «Жизнь замечательных людей». Вып. 776.) С. 14). Василий III родился в ночь с 25 на 26 марта 1479 года, крещен был 4 апреля в память епископа Василия Исповедника, празднуемую 12 апреля (Филюшкин A.M. Василий III. (Серия «Жизнь замечательных людей». Вып. 1470 (1270).) С. 11).
Мнение, что Борис и Глеб были крещены с именами князей болгарской династии, поддержал М.Д. Приселков, хотя он и считал братьев сыновьями Анны: «<…> Сын царя Петра — Роман, бежавший из Константинополя на родину, был здесь провозглашен царем. По времени это могло быть между 976—985 гг. и 996 г. или 997 г., годом смерти Романа. Значит, после 987 г. Роман уже был царем. <…> Ив восстании Македонской династии в 969 г., и в восстании 976 г., приведшем к созданию независимой от Византии Македонской державы, впоследствии развернувшейся в Болгарское царство, — руководящую роль играл, несомненно, старший из четырех сыновей македонского князя Николая — Давид. Отношение к его памяти Самуила (Давидова брата, царя возрожденной Болгарской державы. — А. Р.) было проникнуто чувством особого уважения, что ясно видно из надгробного камня, поставленного Самуилом на могиле отца, матери и брата Давида в 992—993 гг. Крещение Глеба было, по-видимому, после 996/997 г., — года смерти царя Романа, и Самуил, тогда уже царь болгар, предложил (Владимиру для новорожденного Глеба. — А. Р.) имя своего старшего брата, первого из семьи ставшего государем независимой державы. Нелишне указать, что есть темные известия о канонизации Давида <…>». — Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. С. 28.
Точка зрения М.Д. Приселкова, что крестильные имена Бориса и Глеба выбраны с ориентацией на Западно-Болгарский / Македонский династический именослов, получила признание у некоторых исследователей. См.: Молчанов А.А. Владимир Мономах и его имена (К изучению княжеского именника Рюриковичей X—XII веков) // Славяноведение. 2003. № 2. С. 82; Литвина А. Ф., Успенский Ф.Б. Выбор имени у русских князей в X—XVI вв. С. 477—478, 520—521. Авторы книги заметили: «Любопытно, что второе перенесение мощей (в 1115 году. — А. Р.) свв. Бориса и Глеба состоялось 2 мая, в день кончины болгарского царя Бориса-Михаила, который отмечался и отмечается до сих пор болгарской церковью. Возможно, это совпадение было неслучайным». — Там же. С. 478, со ссылкой на статью: Павлова Р. Культ святого великого князя Мстислава у южных славян (Материалы) // Рукописная книга Древней Руси и славянских стран: От кодикологии к текстологии / Отв. ред. А.А. Романова. СПб., 2004. С. 81. Интересно, что Борис и Глеб, о храмостроительной деятельности которых ничего не известно, изображены на древнерусских крестах-мощевиках — энколпионах с храмами в руках. Поверхность энколпионов плохо сохранилась, поэтому выдвигались и иные версии: В.И. Лесючевский интерпретировал предметы в руках Бориса и Глеба как энколпионы-складни (Лесючевский В.И. Вышгородский культ Бориса и Глеба в памятниках искусства // Советская археология. М.; Л., 1946. Т. 8. С. 230 и ел.), а М. X. Алешковский — как мученические венцы, венцы в форме храма (Алешковский М. X. Русские глебоборисовские энколпионы 1072—1150 годов //Древнерусское искусство: Художественная культура домонгольской Руси. М., 1972. С. 108—109). По мнению Ф. Шакка, эти изображения святых братьев восходят к изображениям болгарского князя Бориса-Михаила (Бориса I) и императоров Юстиниана и Константина с храмами в руках. — Sciacca F. The Kiev Cult of Boris and Gleb: the Bulgarian Connection // Proceedings of the Symposium on Slavic Cultures: Bulgarian Contributions to Slavic Cultures. Sofia, 1983. P. 62—70. Относительно канонизации Бориса-Михаила в Болгарии вопрос остается спорным, см.: Турилов А.А. Межславянские культурные связи эпохи Средневековья и источниковедение истории и культуры славян: Этюды и характеристики. М., 2012. С. 108-109.
Предположение М.Д. Приселкова держится во многом на выдвинутой им концепции, согласно которой Русская церковь при ее основании князем Владимиром была поставлена в каноническое подчинение Болгарской. Однако после того как эта концепция была признана несостоятельной, аргументы в пользу предположения о болгарских истоках и образцах крестильных имен Бориса и Глеба выглядят уже не столь убедительными. Ведь, например, имя Роман встречается у византийских императоров того столетия, на исходе которого родился старший из братьев, Борис (император Роман I Лакапин, царствовавший в 920—944 годах как соправитель Константина VII Багрянородного, и император Роман II, правивший в 959—963 годах, — тесть князя Владимира). Между прочим, сам Владимир при крещении принял имя Василий, означающее «царь», тезоименное имени брата Анны императора Василия II.
В культурном отношении, как показывают свидетельства письменности, Русь была преемственно связана не с Западно-Болгарским царством Комитопулов (Самуила и его родственников), а с Восточной Болгарией, полностью покоренной византийцами еще в последние десятилетия X века; см.: Турилов Л.А., Флоря Б.Н. Христианская литература у славян в середине X — середине XI в. и межславянские культурные связи // Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. С. 453—454. Имена Роман и Давид были распространены у болгарских правителей, см.: Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. СПб., 2000. С. 302, прим. 1. Однако в 990—1000-х годах, когда, скорее всего, родились Борис и Глеб, тесть Владимира император Василий II вел в Болгарии войну «на уничтожение», и в этой ситуации ориентация русского князя на болгарский ономастикой могла быть демонстративным вызовом, означающим недружественное отношение к Империи. Но никаких свидетельств такой недружественности или напряженности между Русью и Византией в эти годы нет. Мало того — факты красноречиво говорят об обратном: «присланный Владимиром Василию II 6-тысячный корпус с 989—990 гг. принимал самое активное (если не решающее) участие в войне против государства Самуила (Западной Болгарии. — А. Р.)». Культурные контакты между еще не покоренной частью Болгарии и Русью в это время могли быть только неофициальными. См.: Там же. С. 310—311. В Малой Азии русские отряды воевали в составе императорской армии в 999,1000, 1003 годах и далее (Пресняков А.Е. Княжое право в Древней Руси… С. 343). Их присутствие в Византии говорит о том, что Владимир и в это время сохранял дружественные отношения с императором, а это было бы затруднительно, если бы русский князь заключил брачный союз с враждебной для Византии Болгарией. Впрочем, эти войска могли состоять из наемников, уже не подчинявшихся князю Владимиру.
Дружественные и приязненные отношения с Василием II Владимир сохранял до самой смерти. Поэтому крайне маловероятно, чтобы Борис-Роман и Глеб-Давид, если они родились после женитьбы Владимира на Анне, могли получить христианские имена в честь болгарских правителей — не важно, была ли их матерью Анна или некая «болгарыня»-наложница. Покорить Болгарию венценосный брат Анны смог только после смерти русского князя и убийства его сыновей Святополком. Описание событий этой войны см., например: Успенский Ф.И. История Византийской империи. М., 1997. [Т. 2]. Период Македонской династии (867— 1057). С. 403-407,415-429.
Но, действительно, есть веские основания для предположения, что Владимир намеревался передать власть именно Борису; несомненно и то, что Владимир осмыслял собственную власть в категориях византийской религиозно-политической мысли. Анна была византийской царевной и христианской супругой князя, и ее муж должен был особенным образом относиться к детям от этого брака. Между прочим, если эта версия справедлива, то факт рождения братьев-страстотерпцев в христианском браке мог оказаться значимым при формировании почитания Бориса и Глеба. Ведь их сводный брат Святослав, тоже павший от руки убийц, посланных Святополком, причислен к лику святых не был.
Большинство же исследователей не склонны считать Анну матерью святых, доверяя летописному указанию на неведомую «болгарыню». Так, например, полагал В.В. Мавродин, воспринявший приселковскую грекофобию, но не идею об Анне — матери Бориса и Глеба. По его словам, «тенденциозность греческого духовенства на Руси привела к тому, что русско-болгарские связи времен раннего христианства не нашли отражения в летописях и были забыты потомством. Недаром последней женой Владимира, пережившей своего мужа <…> была болгарка, сыновьями которой были Борис и Глеб» {163} . А.В. Назаренко, солидарный с гипотезой о десигнации Бориса отцом (об этом, по его мнению, свидетельствует практически одновременное выступление недовольных старших братьев Святополка и Ярослава против Владимира), решительно утверждает: нет «сколько-нибудь веских причин сомневаться в свидетельстве списка сыновей Владимира, что матерью Бориса была “болгарыня”»; летописец отчетливо различает Анну и «болгарыню» и потому не мог назвать «болгарыней» Анну [57] . Совершенно так же считает А.А. Шайкин [58] .
57
См.: Назаренко А.В. Древняя Русь и славяне (Историко-филологические исследования). М., 2009. (Древнейшие государства Восточной Европы. 2007 г.) С. 21, прим. 48. А.В. Назаренко полагает, что Борис, которого отец, судя по всему, провозгласил своим единовластным наследником, был сыном Владимира «по-видимому, от представительницы болгарского царского семейства» (Там же. С. 44—45, прим. 45).
58
Шайкин А.А. Повесть временных лет: История и поэтика. М., 2010. С. 418—419. Исследователь вопреки утверждению А. Поппэ доказывает, что древнерусский летописец не мог бы назвать «грекиню» царевну Анну «болгарыней».
Признавать, что княжичам нарекли имена в честь болгарских властителей, можно, только если принимать версию об их рождении еще в языческий период жизни их отца — когда Болгария была независимой, а союз с Византией еще не был заключен. Однако и в таком случае «болгарыня» едва ли могла принадлежать к правящей династии: брак царевны-христианки с князем-язычником на первый взгляд маловероятен. Впрочем, случалось и такое: брак христианки из правящего дома с язычником — правителем соседнего государства не был чем-то исключительным в славянском мире X века. Источники сообщают о том, что дочь чешского князя Болеслава I и сестра князя Болеслава II Дубравка (Добрава) вышла замуж за язычника польского князя Мешко I. Благодаря ее стараниям супруг вскоре крестился (в 966 году){164}.