Бородавки святого Джона

– Хорошо бы сейчас, – ответил Глеб.

– Сейчас? К чему такая спешка?

– Андрей, это важно. Я жду тебя сегодня. Если ты выедешь прямо сейчас, то часа через два будешь у развилки на Дымари. Там я встречу тебя, а то заблудишься к чертовой матери.

– Глеб…

– Я жду тебя через два часа, Андрей.

– Что-то случилось?

– Поговорим, когда приедешь. – И сигналы отбоя.

Андрей недоуменно уставился на телефонную трубку. Что-то случилось. Он не узнавал голос Глеба. Тон был чужим. Что-то произошло. Он положил трубку. Ему пришло в голову, что Глеб – единственный человек, которому он мог бы довериться. Неясная мысль о том, чтобы рассказать ему о Лерке, как хилый росток проклевывалась в сознании. Почему бы и нет… Он собрался позвонить Михасю, сообщить, что они едут к Глебу Юричу, но передумал. Что-то такое звучало в тоне и словах Глеба, что предполагало, что он, Андрей, приедет один. Что он должен приехать один. Тайны мадридского двора, подумал он. Так говорил отец. Фраза эта всегда раздражала Андрея банальностью и претенциозностью. А возможно, дело было в неприятии отца…

Через два с половиной часа он подъезжал к развилке на Дымари – деревеньку, превратившуюся в дачный поселок для не очень богатых людей. Земля здесь не самая плохая, при уходе можно выращивать картошку, огурцы и помидоры. Желательно, правда, иметь неработающих родственников, живущих тут с ранней весны до глубокой осени. В реке Донке водилась рыба, до леса с земляникой и грибами было рукой подать. Дымари оказались последним форпостом культуры и цивилизации. При продвижении в глубь страны пустели села, зарастали сорными травами земли, дичали, сбиваясь в стаи, собаки, помнившие лучшие времена. Все устремлялось в город, где легче прокормиться.

Потрепанный «Москвич» Глеба он увидел издали. А затем увидел и хозяина. Глеб сидел на обочине, подставив лицо неяркому и едва теплому октябрьскому солнцу. Андрей выбрался из машины, и они обнялись.

– Заскучал? – спросил Андрей, всматриваясь в Глеба.

Тот зарос рыжеватой бородой до самых глаз, как бирюк, глаза пронзительной голубизны светились на обветренном лице. Похудел, постарел, пожалуй. Что-то аскетичное проступило в лице Глеба за те несколько месяцев, что они не виделись.

– При моей жизни не заскучаешь, – отвечал он. – Рад тебя видеть. Ты как?

– Нормально. Что у тебя?

– Потихоньку. Ничего нового. Двинем, пожалуй? Сейчас сухо, благодать. Даст бог, до зимы простоит погода. До снега. Зима, говорят, будет холодная, что по теперешним временам редкость. По коням, Андрюша!

До Лесного – села, где обитал Глеб, – они добрались минут за сорок. Въехали во двор. Громадный пес, ньюфаундленд нечистых кровей, радостно лая, бросился к ним. С веранды, спрыгивая со ступеньки на ступеньку, спешили две таксы.

– Цезарь, славный пес, – басил Глеб, лаская собаку. – Умница, хороший мальчик. Поздоровайся, это Андрей. Ты помнишь его?

Цезарь метнулся к гостю, виляя хвостом, ткнулся носом ему в колено и вернулся к хозяину. Затявкали фарфоровыми голосами таксы, требуя внимания. Они задирали к Глебу гладкие длинноухие морды с большими влажными глазами брюлловских красавиц. Он потрепал обеих по спинкам.

«С ними не заскучаешь», – с завистью подумал Андрей.

– Голоден? – спросил Глеб.

– Да нет, не очень.

– Давай подзаправимся, – предложил Глеб. Фраза получилась незаконченной, что уловило чуткое ухо Андрея. Подзаправиться… перед чем?

– Ты знаешь, Андрюха, тут у нас история приключилась… – начал Глеб, когда они устроились за столом на веранде. – Трагичная, и при всей своей трагичности, нелепая. Недалеко отсюда, километрах в двадцати – крупная узловая станция, там поезда дальнего следования проходят. Я тут слегка загулял, устроил себе каникулы, уехал к деду Топарю отдышаться и рыбу половить. Устал я, Андрюха. Старею, видать. Не было меня четыре дня, на хозяйстве оставалась фельдшерица Лариса, толковая, разумная женщина. Возвращаюсь – а у нас чепэ. В понедельник привезли женщину без сознания. Обходчик подобрал в посадках у самого железнодорожного полотна и привез. Говорит, скорее всего, с поезда сбросили. Сильно разбилась. Удивительно, как вообще жива осталась.

Множественные ушибы тела, порезы, царапины, вывих правого плечевого сустава. Сколько она пролежала там, трудно сказать. Обычно в таких случаях положено вызывать полицию, но Лариса не вызвала. Все местные привыкли, что на станции всегда полно криминала и жриц любви. Вот за такую жрицу любви Лариса и приняла эту несчастную и решила, что беспокоиться нечего. Оклемается – и пусть идет себе на все четыре стороны, руки-ноги целы, слава богу.

Пришла она в себя только вчера, увидел я ее сегодня утром. Ни документов, ни одежды, только легкое платье, испачканное и рваное, вид тот еще… Лариса постригла девицу, как смогла, чтобы обработать раны на голове, неглубокие, к счастью.

– Нужен спонсор? – догадался Андрей.

– Деньги не помешали бы… Хочешь взглянуть?

– Взглянуть? Я тебе верю. Деньги подкину. И всего-то?

– Я думаю, тебе стоит взглянуть на нее, Андрюша. Пошли.

И они отправились в больницу. Глеб решительно шагал впереди, недоумевающий Андрей, слегка отстав, сзади, собаки – то впереди, то сзади, то с боков. Они обнюхивали каждый куст и столб, гонялись за курами, останавливались перекинуться брехом со знакомыми деревенскими собаками. До больницы было с километр примерно, напрямик, через луг, и, когда они вошли в пахнущий карболкой мрачноватый коридор, начинало уже темнеть. Собаки остались на крыльце.

Глеб открыл дверь в маленькую обшарпанную палату, вошел. Андрей за ним. На кровати сидела женщина. Она повернулась к ним. В жалком больничном халате, на торчащих, неровно обрезанных волосах – косынка. Тревожные темно-ореховые глаза, уставились на них. Сжался рот, побледнело от страха лицо, и, казалось, глубже проступили царапины на нем. Руки вцепились в подол халата.

– Ну, как мы себя чувствуем? – негромко произнес Глеб, подходя к женщине и кладя руку ей на плечо. Она, вскрикнув, шарахнулась от него в сторону. – Ну-ну, не бойтесь, – сказал Глеб, успокаивая ее интонацией, как успокаивают испуганное животное. – Все в порядке, все будет хорошо… просто чудесно…

Он, удерживая ее за подбородок, рассматривал царапины на лице, бормотал свои словечки и, казалось, совсем забыл об Андрее. Тот стоял, прислонившись к дверному проему, в странном состоянии невесомости и оцепенения. Его даже стало подташнивать. Женщина оказалась поразительно похожа на Лерку. Глаза, со страхом смотревшие на Глеба, были ее глазами. Тот, видимо, принял ее за Лерку. Иначе не позвал бы его сюда. Осторожный вопрос Глеба о том, где сейчас жена, его серьезность…

– Вам больно? – спрашивал Кучинский. – Где больно?

Женщина мотнула головой – нет, не больно. Она перевела взгляд на стоявшего у двери Андрея. Несколько секунд рассматривала его. Потом опустила глаза.

– Как вас зовут? – спрашивал Глеб. Она не отвечала. – Вы что-нибудь помните?

Она молча покачала головой.

– Совсем ничего? Вы ехали в поезде… куда? Вы были одна или… с кем-то? Постарайтесь вспомнить. Вы не знаете этого человека? – Он указал рукой на Андрея.

Она снова взглянула на него. В ее глазах была тревожная пустота.