Борт 556

– "Почему?!" - думал тогда я. Все очень просто, Джейн любила меня как никого другого. И как бы, не винила за гибель брата, даже не зная, что там внизу под водой произошло. Она не могла нажать на курок пистолета.

– Я - произнес тихо, помню я ей, сам обливаясь слезами - Я не смог его уберечь. Милая моя. Не смог. Как бы, не старался, не смог. Прости, любимая. Если, сможешь.

Я встал. И повернулся к двери, ожидая выстрела в спину, потому как Джейн не могла выстрелить, смотря мне в мои в слезах, такие же убитые сожалением и горем синие с зеленью чарующие любовью и преданностью глаза. Глаза своего любимого. Влюбленного в нее до безумия тридцатилетнего русского моряка. Моряка полюбившего молодую лет двадцати девяти безумной красоты американку.

Я пошел медленно до выхода из каюты. И встал в проходе у сломанной двери каюты Джейн. Я ждал выстрела.

Выстрела так и не последовало. И не последовало, вообще ничего. Я просто, вышел в коридор между нашими каютами. И пошел наверх на палубу Арабеллы, проклиная все на свете. И себя, в том числе за все, что случилось. И в первую очередь за то, что тогда не сказал ничего Джейн про наше последнее роковое с Дэниелом погружение.

Стояла темная ветреная ночь. Лишь, Луна смотрела на бурлящую гладь Тихого океана. Там, вдали за этими всеми островами.

Я оперся о поручни лееров ограждения борта Арабеллы. И смотрел вдаль, туда за горизонт, где виднелась полоска еще солнечного света.

Ночная полоска света, на горизонте. И второй час ночи.

Я провел взглядом заплаканных глаз от носа до кормы нашей большой одномачтовой посреди, теперь ночной черной за большим скалистым островом внешней океанской бухты.

Стояла гробовая тишина. И только волны бились о борт Арабеллы. И ветер качал ее из металлизированного нейлона на стальных крепежах канаты и свернутую в упакованный брезент парусную оснастку. И весь такелаж нашего стоящего в этой ночи парусного круизного быстроходного судна.

На носу так и лежала оставленная Дэниелом наша резиновая без мотора лодка. Этот надувной моторный скутер, теперь мешался и мозолил глаза.

– Надо ее убрать" - как-то сработало невзначай у меня в убитой горем растрепанной после гидрокостюма акваланга русой голове - "Убрать назад в трюм. Ни к чему уже она там".

Я посмотрел на спущенные с сетью с лебедки нейлоновые веревки, прямо в воду. Туда на то второе каменистое с песком дно второго плато. И на якорную цепь с этого левого борта. Развернутого теперь борта к самому океану. Цепь была натянута и вторая была по всему, видно, тоже от врезавшихся в песок, там, на дне у самого узкого каменного пролома на втором ярусе под стеной ступенью первого плато якоря.

Я навалился руками на эти бортовые леера. И стал смотреть, теперь в спящую ночную воду. Почти, как тогда, в той песчаной лагуне того атолла. Первой проведенной в одиночестве, вот так, почти ночи. На этой яхте. После своего чудесного спасения.

Я вспомнил мою Джейн, плескающуюся в волнах той лагуны. Прямо, вот так как бы, даже и сейчас возле борта нашей яхты. И Дэниела рядом с ней. Я вспомнил их, чуть ли не детский, радостный крик. И плеск воды, и их друг с другом игру. И как моя Джейн, поднялась специально назад на борт яхты, соблазняя меня своим девичьим безупречным не высоким, но очень красивым как уголь, почти черным в темноте ночи от загара в ручейках текучей по нему воды в лучах желтой Луны, и ярких звезд полуголым телом. Вспомнил лужицу той воды. У ее красивых голых стройных девичьих ножек. Которая сбегала от узких ее шелковых с высокими вырезами на загорелых до черноты ляжек. Подтянувших туго девичий Джейн волосатый с промежностью лобок плавок. И стянувших тугим тонким пояском ее те шикарные девичьи круглые бедра ног. Мокрых от воды. И ее слипшиеся мокрые разбросанные по плечам длинные черные как смоль вьющиеся мокрые как змеи волосы. Прилипшие к девичьей спине. И трепыхающейся в мою сторону, неровно дышащей ее девичьей полной груди. С торчащими сквозь белый мокрый треугольными лепестками белый из шелка лифчик купальника черными сосками. Прямо в мою сторону. И того ее купальника, те тоненькие лямочки перетягивающие ее узкую девичью туго спину. Узкую и гибкую как у восточной танцовщицы спину.

Выгнувшуюся, как у заигрывающей со мной дикой черной кошки. Выставив вперед овалом голый живот с круглым пупком в мою сторону, над тугим пояском тех белых узких донельзя купальника плавок. Она, запрокинув за голову одну черную, как и тело от загара девичью руку, держалась маленькими красивыми пальчиками другой за поручни ограждения борта. И именно, вот здесь, у висячего на нем своего длинного махрового белого халата. Почти, совершенно нагая, как морская русалка, или морская нимфа. Вышедшая ко мне из океанской глубины. И стоящая передо мной. Тогда не знавшем еще, такой вот женской любви и ласки, какой она одарила меня потом. Она любила меня безумно. Вот и потому и не выстрелила мне, даже в спину.

– Моя Джейн! Моя крошка, Джейн!
– твердил про себя вслух, стоя сейчас у леерных перил ограждения борта - Как я виноват перед тобой! Как мне теперь перед тобой, оправдаться. За свою вину. Девочка моя! Почему ты не выстрелила?! Почему?!
– я шептал, глотая боль и досаду. И видел ее перед собой, как тогда, здесь же рядом.

Как она, тогда смотрела на меня своими черными, как та темная перед штормом ночь глазами. Буквально, съедала меня заживо и безжалостно. Не отводя влюбленных глаз. Не стыдясь своего поднявшегося на борт яхты родного брата. Дэниел видел это все и все понимал. И не препятствовал нашим отношениям Дэни.

– Прости меня, Дэни! Прости!
– произносил я тихо, почти шепотом. И про себя. Глядя в ночную темную, бьющуюся о борт Арабеллы воду - Прости меня ради любви к твоей сестре! Дэни, братишка!

Я, снова заплакал, как ребенок навзрыд. И, опустил голову на руки, повиснув на леерных бортовых перилах ограждения нашей яхты.

Я чудом уцелел и спасся в той бездне и от преследования, а Дэниел погиб. Погиб в самолете своего отца. Погиб жуткой смертью. И надо было доделать, то, что мы с ним вместе не доделали.

Эти черные бортовые самолетные самописцы борта 556, остались там внизу у хвоста разбившегося самолета. Мы успели их извлечь до самой трагедии с Дэниелом. И я обязан был их доставить на борт нашей яхты Арабеллы. Это, теперь было моим долгом во имя его памяти. И святой, теперь обязанностью сделать это, не смотря ни на что. И чего бы мне это ни стоило.

Сзади на мои плечи опустились девичьи моей Джейн руки. И обхватили меня за шею. Джейн прислонилась всем телом к моей мужской спине тридцатилетнего мужчины, плачущего как ребенок по своему погибшему под водой лучшему другу. Она положила на мою спину свою растрепанную. И не прибранную ни в пучок, ни в хвостик черноволосую девичью миленькую в горючих слезах голову. Моя ненаглядная любовница Джейн прижалась крепко к моему дрожащему в рыданиях телу. И мы плакали оба, закрыв свои глаза. И не могли успокоиться. Позабыв про все на свете. И, даже про ожидаемую впереди нас двоих опасность.

– Я ждала вас - она сквозь слезы пролепетала еле слышно - Ждала до самой темноты. Что ж вы так долго, Володя?

– Любимая моя девочка - произнес я - Дэниел погиб в самолете. Я не смог ему помочь.

– Я порезала руку ножом на кухне - в ответ произнесла моя Джейн - Очень было больно. Но, ничего, я своей той мазью помазала, и все прошло - Джейн, словно не слышала меня и говорила о своем.

– Ты слышишь меня, моя девочка?
– произнес я, понимая ее шоковое состояние. Я делал все, чтобы помочь ему, но не смог спасти твоего брата Джейн.

– Ничего все пройдет. Я помазала мазью. И все пройдет - произнесла как-то, тихо она. Сама про себя - Все заживет, мой Володя, миленький мой - она провела правой рукой по моему лицу, и снова произнесла - Такой же, как и тогда, не бритый, и колючий.

– Джейн!
– уже громко произнес и нервно я - Милая моя, да, слышишь ли ты меня!

Уже подозревая ее в том, не сошла ли моя любовь с ума от такого удара.

– Ты должен мне рассказать, как было, Володя - сказала вдруг, прейдя в себя, мне Джейн. Отпустив свои руки с моей шеи. И отойдя от меня в