Боруэлла
Шрифт:
— Белый гриб! — важно заявил мухомор.
Вадик покатился по земле от хохота. Я не выдержала и тоже громко рассмеялась.
— А если ботинком? — с угрозой сказала я мухомору.
— Маслёнок! — менее уверенно, но гордо сказал мухомор.
— А если двумя? — повторила я угрозу.
— Сыроежка, — повествовательно сказал мухомор.
— А если пнуть?
— Бледная поганка! — в истерике закричал мухомор.
И тут, в самый разгар веселья, меня кто-то схватил за руку и потащил…
— Грибы-мутанты! — закричала я, вырываясь.
— Да нет, это мы с Петькой… — сказал Борька. — Поговорить надо.
Мы
— Превращать будете обратно? — спросила я, когда мы наконец-то остановились.
Борька с Петькой как-то замялись.
— Мы уже… уже пробовали сегодня… да, пробовали, ничего не получилось! Вместе пробовали, по отдельности, ничего! — наперебой заговорили они.
— Волшебники фиговы, — для порядка сказала я, но мне сразу стало гораздо легче. — А чего тогда затащили сюда?
Борька замялся ещё больше. Посмотрел на Петьку.
— Ты говори, — сказал Петька.
— Ты говори, — толкнул его локтём Борька.
— Ты говори, мы же договаривались, что ты говорить будешь, говорили же? — затараторил Петька.
Борька вздохнул и начал говорить:
— Мы тут подумали… Петька подумал. Помнишь тот момент, когда мы тебя увидели впервые? — я кивнула. — До этого тебя ведь не видел никто?
— Никто, — подтвердила я.
— Ну вот! — обрадовался Борька. — А мы увидели! Вдвоём! Значит, всё это как-то связано, не только ты и я, но и Петька.
— Нашло это всё с кем связываться, — буркнула я.
— Ты слушай, — нетерпеливо сказал Борька. — К тому же Петька тоже может тебя превращать.
— Слабо может, — снова буркнула я и повернулась вокруг собственной оси, чтобы Петька наглядно увидел, насколько он беспомощен в качестве превращенца.
— Ты понимаешь, такое ведь может быть раз в столетии! Тысячелетии! Миллионолетии! А может и никогда не повторится! — Борька уже вовсю горланил и размахивал руками. — И если мы смогли тебя… того… этого…
— Наделить человеческими качествами, — подсказал Петька.
— Наделить человеческими качествами, — послушно повторил Борька. — То значит, это можешь сделать и ты… Можешь нас… того… этого…
— Наделить нечеловеческими качествами, — снова подсказал Петька.
— Вот именно. Элька! Преврати нас, пожалуйста! Ну, пусть туманами мы не будем, но как здорово было бы слышать всё… И уметь говорить, как ты! А мы тебе горы этих… котлет. И мороженого, кучи!
— Нет! — твёрдо заявила я, выслушав весь этот бред.
Вот ещё! Больше мне делать нечего, как дарить двум таким оболтусам столь бесценный дар. Я критически
представила, какими стали бы стоящие напротив Борька с Петькой, если бы умели слышать всё и говорить со всем миром… И тут закричал Петька.— Ай! Как громко! Шумно как!
— Ай-я-яй! — взвыл Борька и схватился за уши. — Не надо! Ай!
Так вот, оказывается, что такое «превращение»… Совершенно случайно сделала то, что делать не собиралась, даже за мороженое. Нужно было брать ситуацию в свои руки, а то этим двоим недолго и рехнуться.
— Успокоиться! Лечь! Вздохнуть глубоко! — сказала я голосом опытного психолога. — Вы спокойны… Абсолютно спокойны… Ваши мышцы расслабляются…
Уже через две минуты Борька с Петькой научились разделять звуки и не слышать всё вместе. Когда медитация была закончена, я снисходительно сказала:
— А теперь попытайтесь услышать что-то вроде «Жили-были старик со старухой…» или «Однажды девочка пошла в соседнюю деревню за молоком»… Или «В некотором царстве, в некотором государстве». Или что-то в этом роде.
Мальчишки прислушались.
— Слышу, я слышу! — радостно сказал Борька.
— И я, и я слышу! — крикнул Петька.
— Это лес, — вздохнула я и крикнула вдаль. — Вадик, пойдём слушать сказку!
41. Сказка о названиях, рассказанная осенним лесом
«…Два неприметных человечка шли по неприметному лесу. Назовём их условно Первым и Вторым.
Их неприметность сразу же прекращалась, как только они выходили из-за деревьев. С шумом взмывали вверх бродившие по земле птицы, настороженно прислушивались притаившиеся в норах звери. Первый был ужасно лохматым, начиная от одежды и заканчивая, естественно, причёской. Дети такой вид причёски любят называть «взрывом на макаронной фабрике». Второй, напротив, был в панамке и с палкой, похожей на клюку. Этой палкой он усиленно разворачивал листья. «Грибники-и-и-и», — завывал осенний ветер.
Второй остановился и посмотрел на клюку. Задумался, после чего многозначительно произнёс:
— Муравей.
— Чего? — спросил Первый и недоумённо почесал макушку. Оттуда посыпались хвойные иголки.
— По палке ползёт. Му-ра-вей.
Первый не пожал недоумённо плечами, а подошёл ближе, и стал внимательно смотреть.
— И правда, — заключил он. — Му-ра-вей.
— Это от слова «мура»?! — Второй, несомненно, был рад догадке.
— Не, — неуверенно сказал Первый. — От другого.
И Первый стал ждать, пока Второй спросит, от какого именно.
Второй спросил. Он сказал:
— От какого?
— От слова «трава». Сначала пытались придумать рифму к слову «трава». «Дрова», «слова» и «голова» отметались по причине стандартности. Поэтому придумали «трава-мурава». А эти по мураве ползали. Вот и получилось — «му-ра-вей». Понимаешь?
Панамка уверенно кивнула.
— Это удобно, — добавил Первый. — Так называть.
Наверное, они были плохими грибниками. Те, что находили, не срывали. Им казалось, что это поганки, зато красивые. Солнце было уже низко — почти закат. Панамка Второго начала окрашиваться в красные полосы. Он стал подолгу останавливаться и куда-то смотреть. Потом громко вздыхал и шёл дальше.