Боря, выйди с моря 2. Одесские рассказы

– К вам можно пристроиться? Скажете, что я ваш муж, – и, опережая отказ, неотразимой скороговоркой мужчина шепчет: «Я стою в очереди за рисом. Это за углом. Встанете впереди меня».

Женские глаза вспыхивают, и она раскрывает сердце:

– Я здесь не одна, с сыном.

– Мадам, в очередь за рисом я вас возьму даже с ребёнком. Вам не кажется, что на ближайший час мы созданы друг для друга?

По прошествии лет, глядя на пустой парк, и на забитый впрок холодильник, я задаю себе грустный вопрос: а когда же в Одессе жить было веселее? До или после? И, как ни стараюсь, не могу проснуться от зычного: «Молоко!», потому что меня будит трамвай, и я включаю телевизор, который всё испортил.

* * *

Если бы Паустовский не написал «Время больших ожиданий» и не обозначил его двадцатыми годами, то я рискнул бы каждое последующее десятилетие Одессы также называть этим звучным именем. И если в тридцатых по очереди ждали хлеба, ареста и «Весёлых ребят», в сороковых – победы, хлеба, ареста и «Тарзана», а в пятидесятых – ареста, освобождения и СВОБОДЫ, радуясь ей, как в известном анекдоте о еврее, впустившем и выпустившем по совету ребе из своей квартиры козла, то в шестидесятых, точнее на заре их, в Одессе ждали квартиры, футбола и коммунизма.

Правда, должен оговориться, что, возможно, коммунизма ждали не все. Сие признание – личное дело каждого; я, по молодости своей, коммунизма ждал. Он зашёл в нашу квартиру, замаскировавшись под газовых мастеров, отобрав примус и печное отопление, затем занёс холодильник и телевизор, после чего пробрался в туалет и провёл душ.

Однако, прежде чем освятить нас новейшим Заветом, коммунизм по совету Всевышнего, имевшего уже удачный опыт выбора праведника, присмотрелся к Зозулям и начал свой визит с них, осчастливив их подвал телевизором.

По правде сказать, это был третий известный мне телевизор нашего двора. Первый, в простонародье называемый комбайном, размещался в огромном корпусе вместе с радиоприёмником и магнитолой в недоступном для простых смертных кабинете Алькиного отца. Иногда, когда он уходил на работу в какой-то исполком, мы тайком от Алькиной мамы пробирались в его кабинет, и Алька, с опаской поглядывая на дверь, пальцем указывал сперва на ящик, а затем на массивный чёрный аппарат, стоящий на таком же массивном двухтумбовом столе и загадочно называемый те-ле-фон.

Второй телевизор, именуемый «Рекорд», к счастью моему, поселился через стенку, в комнате тёти Розы. Худенькая милая женщина, чуть повыше меня ростом и злым языком моей сестры называемая «проституткой», в действительности была очень доброй, тихой и одинокой. В её комнате, выглядывающей распахнутыми окнами через весь первый двор на улицу, по выходным весело играла магнитола: «Красная розочка, красная розочка, я тебя люблю…», а вечером в окне горел красный фонарь.

Я не знаю, что плохого в слове «проститутка», первые слоги которого – нежное «прости», а тем более в красном фонаре. Сестра моя, как всегда, злорадствует, ибо только я могу, постучавшись, зайти к тёте Розе в комнату и, примостившись на маленьком стульчике, «по уши» влезть в волшебный аппарат.

В темноте за моей спиной терпеливо сидят тётя Роза и какой-то мужчина. Для любителей кишмиша, честно признаюсь, я не помню, были это разные или один и тот же мужчина, так же, как и я, приходящий, по-видимому, к тёте Розе на телевизор. Для меня он или они были одноименно равнозначны – тётирозин друг. Когда я уходил, мужчина незамедлительно угощал меня сосательными конфетками, но… Или я плохо поддавался дрессировке, или у меня развиты были не те рефлексы, но, не реагируя на шушуканье за спиной, я терпеливо досиживал до окончания фильма, пока ангельское терпение тёти Розы не лопнуло.

Так же незаметно, как она появилась, в одно воскресное утро тётя Роза навсегда выехала из нашей коммуны. Я переживал недолго. К этому времени двор уже обзавёлся телевизором номер три.

В отличие от первых двух, третий телевизор произвёл революцию, став воистину всенародным. Если бы владевшие им Зозули обладали коммерческим талантом и брали по пять копеек за вход, то уже через год они стали бы миллионерами и выехали бы из подвала в шикарную хрущёвскую пятиэтажку.

Всё же коммунизм знал, кого выбирать! Зозули, рождённые, не зная того, для кибуца, добровольно пожертвовали своим подвалом, телевизором и покоем: ежевечерне, забыв о котлетах и скумбрии, двор спешил к ним со своим посадочным материалом, а Зозули, так и не разбогатев на забившем в их подвале «нефтяном фонтане», не получили даже полагающуюся им Нобелевскую премию мира.

Или из-за несовершенства телевизионной связи мир не был достаточно хорошо извещён о симаково-мудреновской войне, благополучно завершившейся во втором ряду Зозулевского подвала, или занят был Полем Робсоном, Алжиром и Берлинской стеной, но Бегину и Садату через полтора десятка лет с Нобелевской премией повезло несколько больше.

Раз ненавязчиво речь зашла о большой политике, должен сообщить, что в нашем доме появился Шпион.

Первым его вычислил Изя Гейлер. Шпион жил во втором дворе и маскировался под очередного папу Вовки Вашукова. Шпион был подозрительно крупным и лысоватым мужчиной, носил цивильный костюм, морскую фуражку с крабом, курил трубку и время от времени исчезал на несколько месяцев.

Понятное дело, раз во дворе появился Шпион, его надо обезвредить. Но сперва не мешало бы вооружиться.

Кольку Банного, третьего контрразведчика, в самый ответственный момент мама закрыла дома, и на поиски оружия Изя отправился со мной.

Вы не знаете, где в Одессе можно найти оружие? О, это так просто. Достаточно взять детскую лопатку и отправиться с ней на склоны Ланжероновского пляжа – самое лучшее место для проведения боёв. Найдите укромное место и копайте. Изя знает где. Там обязательно должны быть спрятаны патроны, а может быть, даже пулемёт.

Во всяком случае, раз Колька с нами не пошёл, именно пулемёт мы и нашли. Но закопали. В укромном месте. Будем брать Шпиона – выкопаем. Колька завистливо страдал, но участвовать в раскопках ему больше не предлагали, поручив, раз его окно выходит во второй двор, постоянную слежку за квартирой Шпиона.

О том, что в Одессе шпионов больше, чем рыбы в прибрежных водах, кроме нас, знала ещё и госбезопасность. Но как рыбу в море нельзя всю выловить, так и шпионов в Одессе нельзя сразу всех обезвредить, и поэтому во второй «бэ» класс обратился за помощью симпатичный чекист. В Москве, рассказал он, ожидается Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Среди иностранцев, которые через наш город поедут на фестиваль, будет немало провокаторов и шпионов. Они, душевно предупредил нас контрразведчик, положат шоколадки в развалины домов, дождутся, когда мы позаримся на цветные обертки, и начнут нас фотографировать, чтобы опубликовать в буржуазных газетах провокационные снимки с подписью: «Советские дети в поисках пищи роются в руинах».

Самое обидное, что разрушенных войной домов было предостаточно и играть в них, особенно в развалах напротив школы, было интересно и завлекательно, но с этого дня мы стали проявлять бдительность и собирать металлолом на пионерский трамвай.

Кстати, раз заговорили мы о трамвае… В полуквартале от нашего дома по Успенской ходит четвёртый номер, достигая наивысшего разгона при пересечении Энгельса. Как настоящий еврейский мальчик, я не злоупотреблял свободой и слушался маму. Но этим счастьем были наделены далеко не все. Поэтому среди ненастоящих мальчиков преобладал рисковый спорт – запрыгивание и выпрыгивание на ходу в раскрытые двери трамвая или, для более осторожных, катание на его хвосте. Некоторых «спортсменов» остудил десятиклассник нашей школы, ходивший на настоящих, сам видел, деревянных ногах. Новые трамваи, в том числе пионерский, были с автоматически закрываемыми дверьми, что также стало одной из примет надвигающихся великих перемен.