Босиком за ветром

На следующий день он вспоминал часы, проведенные в домике, и замирал с глупой улыбкой, ошарашенный и потерянный. Кажется, молния всё-таки треснула его по башке. За завтраком он несколько раз выпал из реальности, не заметил, как съел ненавистное сало с гречкой, и едва не облился горячим чаем. Со Славкой он сегодня не виделся, но при этом провел с ней весь день.

Вечером из блаженной неги его безжалостно выпихнула баба Люба.

Вошла во двор и сразу же огорошила новостью:

– Джек ударил отца по голове.

Крис вздрогнул, мотнул головой.

– Ударил?

– Кувалдой.

Больше ничего не добавила. Подробности Крис узнал у Зигоги. Тот заговорщически поведал кровавые подробности:

– Забивали телят для главы, а Джек вместо черепа коровы раскроил голову отцу. Сам Джек молчит, у него этот… шок. Но там была его матуха, и она сказала, что дядя Толя сам подлез, а он просто не мог остановить занесённую кувалду. Вот такие дела. Жесть, конечно. Поликарповна видела, ну, эту… голову, точнее, то, что от неё осталось.

По деревне поползли шепотки, большинство защищало Джека и упирало на трагичную случайность, но нашлись и те, кто припомнил, что дядя Толя регулярно поколачивал и жену, и детей. Даже приезжей Машке доставалось от его тяжёлой руки.

Самого Джека Крис не видел, тот как-то сразу пропал, но к их дому постоянно кто-то приезжал-уезжал. Машка не показывалась, а потом и вовсе укатила, не попрощавшись. До учёбы осталось два дня. Крис тоже ждал, когда за ним приедет отец, отирал руки от орехового сока, наедался виноградом, помидорами и голубями.

Ещё через день он сам пошёл к Славке и нашёл её на пристани с удочкой. Увидев его, она приложила палец к губам и снова уставилась на поплавок. Он сел рядом. Поглядывал на неё смущённо и недоумённо. Она звонко и безжалостно лупила комаров на шее, постоянно поправляла спадающие рукава и гипнотизировала синее перо над водой. Будто ничего и не было в домике. Снова речка, снова рыбалка.

Крис не выдержал и сам её поцеловал. Славка упустила удочку и жарко ответила на поцелуй. Обхватив его руками и ногами, повалила в воду. Снова начались дуракаваляния, брызги, тесные объятия и жадные поцелуи. Выбрались на берег мокрые и взбудораженные. Легли на прогретые доски и продолжили целоваться.

Когда Крис чуть приподнялся на руках, Славка хмыкнула.

– Глаза у тебя больше не грозовые, облачные и пуховые.

– Какие? – Крис чмокнул её в щёку, сместился к скуле и поцеловал в оттопыренное ухо.

– Когда ты такой, у тебя светлеют глаза, становятся почти прозрачными, – она заёрзала, устраиваясь удобнее, и прижалась губами к щеке.

Крис съехал вниз, проложил влажную дорожку от уха к вырезу платья, смело потянул кружевной кант вниз, едва не поцеловал холодный ключ на плетёной тесьме. Убрал его в сторону и укусил Славку за шею.

– Какой такой?

Она засмеялась и в отместку прихватила зубами его плечо.

– Такой. Мой.

И снова поцелуи и руки, скользящие по влажной одежде.

Славка приподнялась на локтях, а Крис лег на её живот, обняв за бёдра. Какое-то время молчали, вслушиваясь в шелест реки и приглушенные звуки леса. Сойки насмешливо передразнивали их голоса, самшиты загадочно перешёптывались. Славка гладила Криса по голове, а он целовал через ткань её урчащий от голода живот. Он тоже нагулял хороший аппетит, но вставать и уходить с пристани не хотелось. Завтра он уедет из Старолисовской, оставит здесь Славку. Бесстыжую, смелую и дикую. С собой возьмёт воспоминания о лете, выгоревшие до белизны пряди волос, а ещё поцелуйный опыт. В начале лета он был влюблён в Алину, мечтал её поцеловать. Но налетела Славка, ураган какой-то, и стала первой.

Крис хмыкнул, тряхнул головой, почему-то вспомнил рассказ Зигоги.

– Как ты думаешь, Джек случайно?

– Не знаю, – она замялась, припомнила сплетённый несколько дней назад жуткий кошмар. – Дядя Толя был тот ещё Бибигаши.

– Жаль, Машка уехала, я бы у неё спросил.

Славка фыркнула, о Машке говорить не хотелось, но и ответить она не успела, услышала голос мамы.

– Холодно уже, вечереет. – Зофья стояла на берегу, неподвижная и незаметная, словно часть леса.

Крис подскочил, будто его застали на месте преступления, Славка медленно и нехотя поднялась.

– Идём, мам.

Зофья шла по тропинке, не оглядываясь, точно знала, что они идут следом. У качелей остановилась, бросила взгляд на пламенеющее солнце, зависшее над виноградниками, и повернулась к Крису.

– Тебе пора домой.

Он не стал спорить, уловил в голосе Зофьи жёсткость и усталость. Вежливо попрощался.

Славка выбежала за ним на дорогу, не хотела отпускать. Целовала отчаянно и страстно, не стыдясь мамы. А потом стояла на пыльной дороге и долго смотрела вслед. Он уходил быстро, сначала превратился в букашку, а потом его поглотили сумерки и подсолнухи. Славка не плакала, не моргая, всматривалась покрасневшими глазами вдаль, стискивая руками ключ от домика лесника.

Зофья не трогала её и не нарушала тишину, ждала, когда Славка закончит ритуал прощания и решит, как завершить это лето: рыданием или смехом. Славка выбрала и то и другое. Засмеялась, растирая слёзы по щекам, и ушла с дороги. Сев на качели, оттолкнулась ногой от земли и несильно раскачалась.

Зофья приблизилась к дубу, погладив выглаженную временем и одетую в мох кору, нахмурилась.

– Скоро дуб умрёт.

Славка прижалась щекой к перекрученной верёвке, окинула взглядом дерево от могучих корней до раскидистой кроны.

– Почему? Он же такой большой и вроде здоровый.

– Я не вижу его в будущем. Иногда червоточину не заметно, но она уже есть и всё уже случилось. Это вопрос времени.

– Мне не нравится, когда ты так говоришь.

Славка снова раскачалась, но уже сильнее, ветер засвистел в ушах, подхватил её волосы и влажное платье. Зофья наблюдала за её рискованным полётом молча, дождалась, когда качели практически остановятся и продолжила беседу, будто она только что прервалась:

– Эх, Нэпавин, ты сама как эти качели. – Она придержала верёвку и легонько толкнула, понаблюдала, как они слабо раскачиваются, едва тревожа воздух. – Большинство людей живёт вот так. Летают невысоко, но и падают небольно.

Раскачав качели так же сильно, как они взлетали несколько минут назад, она снова дождалась их остановки и добавила:

– Ты взмываешь в небо, паришь в облаках и захлебываешься счастьем, но ведь так можно разбиться. Падать-то ох как высоко и больно.

Славка засмеялась назло маминым мрачным пророчествам.

– Я лечу, мам! Лечу!

– Нет, Нэпавин, уже падаешь.