Бой на Калиновом мосту
Шрифт:
Едет встречу старик на кобыле. «Ну, давай, Иван Быкович, со мной правдаться? (кто кого обгонит)». — «Давай, только положим залог: если я оправдаю, дак ты ко мне в услуженье поди с кобылой, совсем, а как ты меня оправдаешь, дак я тебе брата отдам с конем». Погнали правдаться. Старик Ивана Быковича оправдал. Вот Иван Быкович брата с конем старику отдал. Ивану Быковичу брата с конем стало жалко. Он задумал у старика брата воровать. Он как-нибудь брата у старика украл, а коня не может. Конь прикован на цепях; стал раскаивать [19], цепи забренчали, старик услышал, поймал? Ивана Быковича. «А ты вор, Иван Быкович, ты брата украл и коня хочешь украсть, я тебя виной не прощу. И тогда тебе виной прощу: ты сходи за тридевять морей, за тридевять земель по невесту себе, а братья у меня по ту пору будут».
Вот Иван Быкович пошел по невесту пешком, одинцо[20]. Шел-шел-шел, выскочил Ерышко-белый балахон, лоб залощил[21], глаза вытаращил: «Здравствуешь, Иван Быкович. Ну, примай меня в товарищи». — «Ты на что горазд?» — «А я горазд в ложке
— «А я горазд вино пить». — «Мне таких людей надо». Пошли. Шли-шли-шли, выскочила старушка, две ноги в одном лаптю, шавкает: «Ждражтвуешь, Иван Быкович, примни меня в товарищи». — «А ты на что горазда?» — «А я горазда сходить по невестино платье». Иван Быкович взял её в товарищи. Шли-шли-шли, ещё Ерышко выскочил. «Ты на что горазд?» — «Я горазд из ступы пестом стрелять». Взял и его.
Пришли к морю, Иван Быкович закричал: «Ну-ко ты, Ерышко, можешь людей через море в ложке перевозить?» Прибежал Ерышко, из кармана ложку выхватил, на воду ляпнул, сделался корабль. Сели и побежали за море. Через море перебежали, Иван Быкович посылает Ерышка того, который горазд свататься. Ерышко сватается, а царь говорит: «Я невесту отдам, если сколь у меня есть вина, все выпьете». Иван Быкович призвал Ерышка, который может вино пить. Посадили Ерышка за стол и стали подавать рюмочками да кумочками. [22] Ерышко говорит: «Что вы носите мне кумками? Носите ведерками». Стали ведерками носить; он за ту щеку ведро, за другу ведро, третьим попихнет, мало уйдет. У царя вина мало стало. Сватовщики все в одну сторону сватаются. Царь говорит: «Если сколь у меня хлеба есть — съедите, тогда отдам». Садится Ерышко хлеб есть. Ему подносят ломотками, он говорит: «Что мне ломотками носите, мне ковригами». Стали носить ковригами; он ковригу за одну щеку, другую за другую, третьей попихнет, мало уйдет. У царя хлеба мало стало, приел весь. Сватовщики все в одну сторону сватаются, царь говорит: «Если в три часа сходите за тридевять земель, за тридевять морей, подвенечно платье, тогда отдам невесту». — «Где ты, старушка?» — говорит Иван Быкович. Послали старуху, старуха побежала. Три часа подходит, старухи нет. Ерышко из ступы стрелял, старухе в саму […] застрелил. «Фу-фу-фу, проспала, проспала». Вскочила и побежала с платьем. Принесла платье. Царю делать нечего, веселым пирком и свадебкой — отдал дочерь. Обручили, повенчали, Иван Быкович стал отправляться за море, в свое место. Пошли на корабль, ложкой в карман положил. Пошли, стали Ерышки оставаться, и все остались.
Пришли к старику. Нажег он яму уголья горячих, положил через яму жердь. Приказывает Ивану, Быковичу через жердь перейти. «Ты шел с невестой дорогой, может, блуд сотворил; пройди через яму, тогда я тебя виной прощу». — «Нет, дедушко, ты сам попереди пойди, меня поучи». Старик через яму побежал, Иван Быкович жердь повернул, старик в яму в угольё и пал. Сожгли старика. Стал тут Иван Быкович жить да быть с братьями. Был у меня синь кафтан, я положил под кокору, не знаю под котору.
27. ФЁДОР БУРМАНОВ
Жил царь, у царя была дочь. Выходит царь на свой велик балкон, начал клик кликать, «дао бы от меня сходил в Вавилон-город, кто бы достал мне-ка царскую порфиду[23] и костыль. И я бы тому дал полжитья-полбытья и пол-именья, своего, и дочь в замуж, а после своя долга живота на царство посадил».
Идет по городу какой ли человек, пьяница, голь кабацкая, Федор Бурмаков. «Ах, ваше царско величество! Я бы сходил от вас в Вавилон-город, достал бы вам царску порфиду и костыль […] сряди мне-ка карапь, клади мне-ка хлеба, соли, вина, на три года». Срядил царь карапь, давал хлеба, соли и вина, давал ещё часть пороху, и Федор Бурмаков отплыл в море и приказывает своим рабочим бежать под глубникветер[24]. Бежат сколько много времени, а земли не видят. Скучно стало бежать и говорят: «Что же, Федор Бурмаков, сколько мы бежим, а земли не видно?» А он и говорит: «Давай, ребята, выкатим бочку, вам и будет веселее». Выкатили бочку, выпили вина, все стали веселы и говорят: «Давай, ребята, он бежит и мы бежим тут же куда ли, вместе».
После того видят впереди они горы белы, как молоко политы; подошли они под эти горы, под этими горами берега нету, выйти никак, лайды [25] нет, а в море якорной воды нету, глубь теменна, шеймы[26] не хватают. Стали ходить о эту землю о парусах, и нашли они вроде как ручеечек, у этого ручеечка есть носочек, лайды — человеку двумя ногами стать. Пристали к этому носочку к берегу. Федор Бурмаков взял железны храпы [27] и ручейком этим вышел на гору, закричал товарищу: «На, эти храпы возьми, за мной иди». Вышел другой на гору. С горы кричат: «Отойдите, ребята, от берега и распустите паруса, стойте о парусах, чтобы не в ту, не в другу вас не несло».
Пошел Федор Бурмаков с товарищем на гору, увидели Вавилон-город. Приходят ко городу, обтянулся вокруг города огненный змей, хвост-голова в воротах. Надо бы зайти в город, а зайти никак. Говорит Федор Бурмаков: «Змей, раздвинься!» Змей раздвинулся, из гортани хвост выпустил, Федор Бурмаков в. город прошел. Идет в церковь […]
взял царску порфиду и костыль […] и вон пошел.Идет по улице вдоль по городу, из некакого дома выпихалась девка из окна, а голова песья: «Поворачивай ко мне на спутьё». — «Хорошо, красна девушка, иду». Зашел к ней. «Ну что, Федор Бурмаков, взял царску порфиду и костыль?» — «Взял». — «Ну садись со мной в пешки играть, ежели я тебя поиграю, с тебя царский костыль, мне отдашь; если ты меня поиграешь-сто рублей за дурак». Стали играть, она его обыграла и просит царску порфиду и костыль, он ей не дават, взял со стола столешницу, прижал ей [девку] ко стене и тут её придал смерти, распичкал[28]. И вышел вон на улицу со своим товарищем, приходил к городским воротам. «Змей, раздвинься!» Змей не раздвигается. Федор Бурмаков перескочил через змеиный хвост, был человек могутной, а товарищ не мог, остался и теперь тут. Бежит бегом к синю морю, знялся на высоку гору, снял с головы шапку, машет корабельщикам и кричит: «Приворачивайте, ребята, к земле». Придружилися товарищи к земле, и Федор Бурмаков пал с выши на карапь, больше идти никак. «Отойдите, ребята, скорее от земли, выносите бочонки пороху, рассыпьте и распашите крылышком по всему кораблю; паруса оберите, сами в судно все заходите». Паруса завертели, все в карапь в исподь зашли и заперлись.
Прилетели птицы, когти востры, носы железны и стали карапь клевать. Федор Бурмаков скрыл двери, взял кремешок да огниво, огнивцо о кремешок юкнул, искра вылетела, а порох вспыхнул, и птиц всех огнем подняло, на корабле все — снасти, якоря, паруса, все на огне унесло. Остался карапь как чурак [29], куды волной несет, туды и несет.
Долго ли плавал, коротко ли плавал, прибило его в никакое место к земле. И вышли они на берег, и пошел Федор Бурмаков на гору и пошел по горе, и палея на тропинку, раздумался: «Какая же это тропинка?» Пошел по этой тропинке, и встретился ему старик, песья голова. «Здравствуй, Федор Бурмаков!» — «Здравствуй, старик, песья голова». — «Ну, Федор Бурмаков, приворачивай ко мне на спутье», — «Хорошо, старик, песья голова».
Пришли в дом. «Зачем ты у меня дочерь побил? Отдай мне царску порфиду и костыль». — «Что ты, старик, я сколько иду, не с собой несу. Остались на корабле». — «А ты сходи, это не далеко, дам я тебе сроку трои сутки, а молодцов у меня оставь под заклад». Вышел на крыльцо, посмотрел, у старика худая лестница, он взял да с этой лестницы комком на землю пал, да и заревел: «Ох ты мне, тошно, ногу вередил». Старик выскочил на улицу: «Что ты, Федор Бурмаков, кричишь?» — «Да вот у тебя худая лестница, я пал да ногу вередил. Никак не могу в трои сутки сходить». — «Даю четверы сутки, в четверы сходишь?» Встал Федор Бурмаков и пошел, вышел на тропинку и раздумался: «Я что пойду на карапь? У меня ведь все с собой, я пойду вперед». Пошел по тропинке вперед.
Долго ли шел, коротко ли шел, вышел на поле на чисто, завидел дом пребольшающий, городом назвать — мал добре, теремом назвать — велик добре. Заходит в дом, стоят столы дубовы, на столах яствы сахарны; сел за стол и поел, расхожей еды побольше, хорошей поменьше; зашел в погнету[30] и спать лег. «Кто ли к этому дому, каки ли люди будут».
И слышит, приехал к дому богатырь и запускает коня в конюшню, заходит в избу. Взглянул на стол и говорит: «Кто ли был у меня гость, да и очень вежлив: расхожей еды съел побольше, а хорошей поменьше. Кто таков есть человек, выходи?» Встал Федор Бурмаков с печи, подошел к нему поближе и поклонился пониже. «Здравствуй, кривой Лука-богатырь, господин генерал!» — «Здравствуй, Федор Бурмаков? Зачем ты ко мне в дом зашел, когда хозяина нет?» — «Я не знал, что в доме хозяина нету, я хозяина дождался». — «Ну, Федор Бурмаков, когда ты зашел ко мне, дак излечи у меня глаз». — «Ну давай, я твой глаз излечу, только ты затопи печку, и дай мне-ка олова, и дай мне-ка винты, привинтить твои руки и ноги к полу, когда я твой глаз лечить буду, чтобы ты не вздрогнул». Дал ему все, привинтил его к полу, затопил печку, разогрел олово, поднес ко глазам. «Отворь оба глаза!» В добрый глаз ему олова налил, да и побежал вон на улицу. Кривой Лука соскочил, винты оторвал, побежал вон на улицу, а полного свету не видит, заревел: «Быть кругом моего дома железный тын!» Федор Бурмаков привелся в ограды, ему некуда деваться, а у Луки бегают в ограде козленки. Он козла поймал да убил, козла олупил [31], а голову не отрезай, кожу на себя накинул, а голову на голову, да стал на четыре кости, разбежался, да Луку […] и боднул. Тот схватил за рога, да за ограду и выкинул. Федор Бурмаков скричал: «Прости, Лука-богатырь!» — «Ну, Федор Бурмаков, когда ты меня победил, то на тебе моя медная светлая сабля». Бросил в чистое поле: «Возьми». Федор Бурмаков приходит к этой сабле, раздумался: «Что же, взять мне эту саблю одной рукой, а взять отведать мизинным перстом?» Перстик приложил, перстик и прикипел. Ну и сидит, плачет, не знает, что и делать; вынул из кармана перочинный ножик и отрезал свой мизинный перст по суставу. Отошел в сторону и сидит в холмах. Прибежал кривой Лука, хватил эту саблю. «Счастлив ты, Федор Бурмаков, что ушел, ну да ладно, у меня есть там на дороге любима сестра».
Пошел Федор Бурмаков вперед и увидел дом пребольшающий. Заходит в дом, стоят столы дубовы, яствы сахарны, питья медвяны; сел за стол, поел расхожей еды побольше, хорошей поменьше, зашел на печку, лег спать» И вдруг слышит, приехал ко двору богатырь, коня обирает, в дом запускает; зашел в избу, взглянул на стол? «Кто был же, да вежливый». Федор Бурмаков с печи слез, подошел поближе, поклонился пониже: «Здравствуй, красная девица». «Здравствуй, Федор Бурмаков, зачем зашел без хозяина?» — «Поспутье, красна девица, я ведь не знал». — «Садись со мной пообедать». — «Хорошо, красная девица». Вышли из-за стола. «Ну, Федор Бурмаков, ложись со мной спать на кровать». — «Хорошо, красная девица, лягу».