Боярышня Евдокия
Шрифт:
На какое-то время ей показалось, что правда восторжествовала над злыми слухами, но эта тема быстро сменилась.
Сначала Дуне показалось это естественным. В конце концов ситуация не стоила выеденного яйца, но чем дольше она прислушивалась, тем становилось очевиднее, что в толпе есть те, кто дирижирует направлением бесед.
Взять того же поляка, запомнившегося ей с прошлого раза тем, что он держался Олехно Судимонтовича. Литовец ушел, а вокруг красавца собралась большая группа парней и все слушают его, раскрыв рты.
Дуня начала прохаживаться среди новгородцев, Мотя следовала
Селифонтов на все вопросы о помощи Казимира в предстоящей войне с московским князем уверено отвечал, что, если новгородцы покажут, что могут дать отпор, то Казимир не подведёт. «Ужо он покажет угнетателю и тирану!» — уверял слушателей Селифонтов.
Дуня слушала — и не могла поверить, что ничем не подтвержденным словам старосты верят. Памфил Селифонтиевич ловко агитировал за войну, за Казимира и не забывал учить правильному мнению о московском князе. Он, как и Борецкая, развешивал смысловые ярлычки на князей, на ситуацию, и повторял, повторял, повторял.
Дуня сама слышала от новгородцев, что Иван Васильевич относится к ним с уважением, но Селифонтов всё же добился от своих собеседников согласных кивков, как по поводу славного и всем лепого Казимира, так и по поводу ужасного Ивана Васильевича. Пройти мимо такого боярышня уже не могла.
— Искушаешь словом, Памфил Селифонтиевич? — ласково спросила она. — Капелька лжи тут, капелька там… и вот уже всем грезится, что прекрасный Казимир мчится на белом коне на помощь новгородцам! Ай, как славно!
— Не лезла бы ты туда, где ничего не понимаешь.
Дуня беззаботно рассмеялась, как будто староста удачно пошутил и, небрежно махнув рукой, чуть понизив голос, сочувственно бросила:
— Судя по всему, Казимир тебе сказал, что ему своих буйных голов девать некуда и поэтому новгородскую рать должно бросить под ноги московской, — она начала загибать пальцы, — тверской, псковской и касимовской дружин.
Прислушивающиеся к её словам новгородцы притихли.
— А коли выползете победителями из-под такого ратного молота, то он, так уж и быть, придёт, пожалеет выживших, потому что ему не хватает быдла для своих магнатов, — жестко завершила она.
— Ах ты… Неправда!
— Правда, правда, — снисходительно усмехнулась, намеренно выводя Селифонтова из себя.
— Ты! Московский выкормыш!
— Я московская боярышня и горжусь этим! А ты гордишься, что стал литовской личинкой?
— Почему личинкой? — недоуменно спросил один из собеседников Селифонтова.
— Ну не красивой же бабочкой! — возразила Дуня. — Сначала побудет личинкой при чуждом дворе, потом наподличает до куколки, а дальше… — она даже подняла вверх палец для важности, — расцветёт до бабочки!
— Ишь ты! Придумала же!
— А может станет опарышем, — вдруг буркнул другой собеседник старосты, и все засмеялись.
Дуня выгнула бровь. Оказывается, не все поддались сладким речам и просто затаились. Селифонтов прожигал её яростным взглядом, но она не дала ему высказаться:
— Под гнётом чужой веры не так-то просто раскрыть крылья,
и полёт будет недолговечен.— Так и рука московского князя тяжела, — вдруг высказался один из посадников.
— Так и новгородцы не медовые пряники! — парировала Евдокия. — Но сейчас вам всё ещё предлагают идти плечом к плечу, а вот потом — горе побежденным!
— Не первый раз воюем с Москвой и не последний, — оптимистично буркнул другой важный новгородец.
Дуня посмотрела на него и криво улыбнулась. Наверное, он что-то почувствовал, потому что задор истаял, а лицо его стало настороженным.
А Дуня с тоской подумала о том, что огромная республика из-за таких вот недалеких оптимистов уже опустела людьми. И что Москва больше не станет сюсюкаться с Великим Новгородом, потому что внешняя политика меняется на глазах.
Османы захватили не только Константинополь, но и итальянские колонии в Крыму, а это повредило основным торговым связям Москвы, и прежнее разделение торговых отношений с Новгородом больше не работает.
До сих пор князь пытался идти дипломатическим путем, но больше добра и согласия не будет. И Борецкая как раз это понимает, как и то, что сегодняшней Новгородской республике не выжить без вхождения в состав сильного государства.
Жаль, что она выбрала Литовско-польское княжество. И жаль, что республика в некотором смысле повторяет судьбу римской империи, прогнив на самом верху.
— А мне обидно за люд новгородский! — со злостью выпалила Евдокия, сжимая кулаки. — За что им лить кровь раз за разом?
— За свободу! — тут же ответили ей.
— Московский князь объединяет исконно русские земли, чтобы все мы стали единым, цельным, сильным государством. Поэтому ему важно, чтобы везде были одинаковые законы, и он настаивает на их соблюдении.
Евдокия повысила голос:
— А снисходительное отношение Казимира к новгородским вольностям только доказывает, что новые земли он согласен принять в виде колонии. Мол, вы в своей деревне до поры до времени можете делать, что хотите. А вот когда обратного пути не будет, то тогда вас всех в бараний рог скрутят и от мнимой свободы даже памяти не останется
— Нас не скрутишь!
— А много ли вас останется после войны с Москвой? Москва, Тверь, Псков, Касимское ханство стеной встанут, но не позволят Литве забрать под себя Новгород. А надо будет, так другие княжества подтянутся и выступят с нами заодно. Вольно вам на чужбине, так езжайте туда, никто не держит, но земли не трожьте!
— Не тебе тут распоряжаться! — прошипел Селифонтов, видя, что соплячку слушают.
Никто из собравшихся не говорил так открыто за Москву. Даже её сторонники всё больше тайные разговоры вели, чтобы не попортить давно налаженные торговые связи. А если кто из простых рот отрывал, то их быстро затыкали. Способов для этого много.
— А жаль, что мне не тут распоряжаться, — не отступила Евдокия, — у меня бы лучше получилось, чем у тебя или у Борецкой.
Кто-то насмешливо фыркнул, а Дуня гордо прошагала к бильярдному столу. Какой-то тучный посадник двумя руками держал кий и внимательно наблюдал как собрался бить по шару боярин Овин. Каждый удар игроков сопровождался бурными комментариями.