Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)

Оригинальна композиция воспоминаний о Петре Павленко, с которым Ершов работал вместе в редакции журнала ЦК ВЛКСМ «Дружные ребята». Поселившийся в Крыму подполковник–отставник Сергей Иванович Редькин, убежденный мичуринец, увлекшийся виноградарством, долго думал, что в Крыму есть два Павленко: полковники писатель. «Разыгрывая» подполковника Редькина, Павленко все же чутко прислушивался к его критике первых глав романа «Счастье». Ершов неназойливо, тонко подводит читателя к выводу: известный герой романа Воропаев вобрал в себя черты и подполковника Редькина, и самого Павленко, и многих других замечательных крымчан.

Москва, Рязанская область и Крым сблизили Григория Ершова с автором знаменитой «Чайки», сделали их близкими друзьями. Первые слова Николая Бирюкова при знакомстве были: «Давай свою лапу». Это, улыбаясь, сказал человек открытого сердца, коварным недугом прикованный к своей коляске. Автору воспоминаний довелось быть свидетелем бесконечных вахт больного писателя, самозабвенно работавшего над «Чайкой»…

Михаил Пришвин, Николай Островский, Александр Фадеев, Аркадий Гайдар, Сергей Григорьев, Петр Павленко, Николай Бирюков — какие разные, неповторимые творческие индивидуальности! Но есть нечто и объединяющее их. Все они страстно любили свою Родину и свой народ.

СОЛНЦЕЛЮБЫ

«Солнечные кларнеты»… Так называлась первая лирическая книга Павла Тычины. Мало кто знает, что Павел Григорьевич в самом деле играл на кларнете и в юности и в зрелые годы. Он был разнообразно одарен: если бы не стал поэтом, стал бы выдающимся музыкантом или живописцем. Он был влюблен в солнечный мир.

Первым учителем музыки, живописи и литературы у маленького Павла был вольнолюбивый репетитор, кудрявый семинарист Николай Подвойский, будущий большевик, ленинский соратник. Он знакомил Тычину и его друзей Григория Веревку и Василия Эллана–Блакитного не только с литературой и искусством, но и учил вглядываться в жизнь, понимать ее противоречия, не просто следить, но и вмешиваться в стремительный бег событий.

Молодой Николай Ильич водил в Чернигове своих учеников на Болдину гору и там, на могиле украинского историка Опанаса Марковича, читал юным друзьям книги Чехова и Глибова. Солнце все выше, тень от креста меньше, меньше…

Потом они ловили удочками рыбу. Спешили в тишину городской библиотеки, где Николай Ильич брал на свой абонемент для Павла Тычины Гомера и Шекспира. А вечером — в театр, на гоголевского «Ревизора», хохотать до слез…

Через много лет Павел Григорьевич, которому было уже за пятьдесят, в далекой Уфе в дни суровой войны вспоминал белогипсовый бюст Шевченко на шкафу в черниговской репетиторской и ящичек с пахучими масляными красками, подаренный ему в молодости Николаем Ильичом Подвойским.

«Когда–нибудь я напишу об этих таких далеких и таких близких для меня годах. Много чего из Вашей тогдашней деятельности, как воспитателя, на то время надо считать дерзновенным и смелым новаторством, — писал Павел Григорьевич в Москву Николаю Ильичу. — Много я получил от Вас — это несомненно. И вот, с благодарностью вспо–миная Ваше присутствие в моем монастырском детстве, я, как и всегда, сегодня хочу, чтобы Вы были прежде всего здоровы».

Интересно первое знакомство Тычины с Подвойским. Прежний репетйтор, по словам Павла Григорьевича, представлял собой настоящего зверя — строгого, глухого к слезам и просьбам детей и подростков.

И вот из комнаты репетитора вышел высокий незнакомец с зеленоватыми, чуть насмешливыми, но добрыми глазами.

— Здравствуйте, мальчики.

Запуганные мальчики безмолвствовали. Тогда незнакомец пожурил их за беспорядок в комнате. Павло и его друзья недоверчиво косились на высокого семинариста. Говорит ласково, а расскажи ему всю правду, вдруг донесет начальству? Может, выпытывает?

— Я люблю порядок и чистоту! — заявил незнакомец и поглядел на карманные часы. — Вы живете в грязи, за вами плохо паблюдали. Почему у вас сапоги рыжие да желтые, словно горчицей помазаны?

— Так ваксы не дают… — пожаловался кто–то.

— Будет вакса! — пообещал удивительный семинарист. — А кроме того я добьюсь, чтобы всем вам выдали галоши, рукавицы и башлыки. Как же иначе? Грязь, снег…

— Галоши и башлыки — вот бы здорово! — мечтательно протянул кто–то.

— Все будет! — уверенно пообещал незнакомец. — Только учитесь хорошо.

— А кто вы такой? — осмелев, полюбопытствовал застенчивый Павло.

— Ваш новый репетитор. А зовут меня Николай Ильич.

— А фамилия?

— Подвойский.

Николай Ильич, сдвинув брови, строго оборвал служителя, отставного солдата, назвавшего ребят «лопарями–голодальщиками». Он не любил обидных прозвищ. Но узнав, что Павло и его друзья и в самом деле голодные, тут же принес им из репетиторской свой хлеб, две булки и кусковой сахар.

— Самовар еще горячий! Пейте, хлопчики, чай! — и вдруг губы Подвойского скривились. — Ох, эти мне отцы святые! Чуть вас не уморили. Ох, и отцы, чтоб их… — и ушел в репетиторскую, чтоб ребята не слышали накипевшего горького слова.

Естественно, что такого «репетитора», вожака семинаристов–бунтарей, организовавшего маевку на лодках, в конце концов вышибли из семинарии.

— Самые светлые воспоминания храню я в своем сердце о Николае Ильиче Подвойском, — говорил Павел Григорьевич. — Моего воспитателя (я его только так и могу назвать) встретил я на раннем пути, когда еще только–только начинало формироваться мое отношение к людям.

Свое известное стихотворение «И от царей и от вельмож», написанное в 1927 году, Павло Тычина посвятил своему учителю, ставшему в Великом Октябре председателем петроградского Военно–Революционного комитета.

И от царей и от вельмож Осталась омерзенья дрожь, И ужас жизни, что отвратна, И несмываемые пятна. (Перевод Л. Озерова)

Вслед за Владимиром Маяковским Павло Тычина рисует образ Подвойского и в других своих стихотворениях. Так, в стихах «О юном Васыле», вспоминая своих черниговских друзей Васыля Эллана–Блакитного, Виталия Примакова, Юрия Коцюбинского и других, поэт пишет:

Чернигов отвечал по чести на посвист царского бича. Про Николая Ильича Подвойского приходят вести. Тут след его трудов и дел. Он в монастырском хоре пел. Он знал, когда он жил меж нами, что революционный дух зажегся в нем — и не потух. Он бросился в борьбу, как в пламя. Недавно же узнали мы: Подвойский вышел из тюрьмы с мечтой о новом грозном часе. Там, где Путиловский завод работает… Там свой народ, и хорошо в рабочей массе. Васыль Эллан, Васыль Эллан! Был тесен матери чулан, а в нем так много сберегалось… Нет, бурю встретим, не дрожа, на остром лезвии ножа решимость смелого рождалась! (Перевод А. Гатова)