Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)

Все мы знали, что другой наш однокурсник ярославец Евгений Савинов написал интересную книгу о Зое и ее товарищах из отряда. А Володя Туркин молчал. Но поэт чувствовал свой долг перед Зоей. В душе мучительно медленно вызревала поэма. Однажды в переполненной целинной гостинице одна командированная поэтесса стала жаловаться на отсутствие комфорта:

— Приходится спать чуть ли не на столе!..

В сердце моего товарища больно отозвалось: «А как же Зоя?» Может, в эту бессонную ночь и родились строки будущей поэмы о Зое.

И не влезают в фотоснимок И в сводки Совинформбюро Чужие танки возле Химок И баррикады у метро… В холодной очереди стоя, В один из самых рваных дней Я встретился глазами с ней — С моей непрожитой весною, С сестрой и совестью моей, С несостоявшимся свиданьем У школьной лестницы вдвоем… Четыре тонких буквы — ТАНЯ На сердце выжжены моем.

О Зое, назвавшей себя Таней, у нас написано много стихов и поэм. Писали о ней в турецком застенке и в отрядах Сопротивления в гитлеровском тылу. Наиболее известны поэмы Назыма Хикмета и Маргариты Алигер. Но вот о Зое пишет ее одногодок, бывший юный шофер, которому не повезло в кабинете секретаря горкома комсомола, откуда бесстрашную девушку направили за линию фронта, а ему предложили ходить во всевобуч.

— Опять воевать на полигоне палками? — возмутился Володя.

— Да! — подтвердил секретарь горкома комсомола товарищ Шелепин. — Зато будете хорошо владеть винтовкой.

А вскоре боец всевобуча Владимир Туркин увидел в «Правде» фотографию мертвой Зои, потрясшую всю страну, весь мир.

Весь погруженный в темноту, Я ощутил в секунду ту, Что не газетную страницу Держу на дрогнувших руках, А тело Тани, Тело птицы, Убитой кем–то на лету.

Если в начале поэмы встречается привычное для прежних стихов Туркина обыгрывание отдельных слов вроде: «Живая очередь мертва под очередью пулеметной», то дальше поэма набирает целомудренно чистую силу исповеди, переходящей в клятву.

Она, откинувшись, лежала На белой простыне земли. И по груди ее текли Уже обрезанные жала Еще змеящейся петли.

Здесь образный стих настолько наполнен чувством, что, кажется, жжется…

Жаль, не при ней, Жаль, не в начале. Жаль, поздно сказаны слова. Так почему ж о ней молчали, Пока она была жива? Я упрекаю тех, кто рядом Прошел по школьным годам с ней. Еще до леса, До отряда, До казни, До военных дней. И в молодежной круговерти, В потоке прозаичных дел ЕЕ грядущего бессмертья Не ощутил, Не разглядел.

Слушая недавно эти стихи, одна из школьных подруг Зои украдкой утирала слезы. А в ту памятную первую военную зиму Владимир Туркин вырезал фотографию Зои из газеты, как сделали многие его сверстники. Но у Владимира на то было особое право. Девушка из соседней 201-й школы. Москвичка Зоя… Возможно, она прибегала сюда, на волейбольную площадку его школы, а зимою где–то рядом ходила на лыжах.

И помню, как на той тропинке — Девчонке было не с руки — Склонился я к ее ботинкам Поправить лыжные шнурки. И так вот, преклонив колени, Застыл на все бы времена, Когда бы знать мне в то мгновенье, Что предо мной стоит она…

И почему–то в эту минуту мне вспоминаются бессмертные пушкинские строки «Я помню чудное мгновенье…» Видно, потому, что сердце моего товарища было переполнено тем же восторженно–благородным чувством. Вот это и есть живая традиция большой русской поэзии. Щемящая грусть, нарастая, примешивается к этому чувству целомудренной любви и благодарности.

Прости! Перед твоей могилой Я молча говорю: прости, Что нас — мальчишек — не хватило В тот час, чтобы тебя спасти…

Мальчишечье «прости…» перерастает в клятву фронтовика, человека, заглянувшего смерти в глаза. О многом размышляет поэт над могилой своей ровесницы.

В. Туркин и А. Иванов в одном из авиагарнизонов

Прости, что мы глухи порою, Прости, что слепы мы подчас К необъявившимся героям, Живущим среди нас.

Командированная поэтесса не заметила на стене целинной гостиницы портрета немолодой женщины, вырастившей в годы войны шестерых эвакуированных ребят. Не заметила она и в Центральном парке имени Горького простого парня в клетчатой рубахе, одиноко катавшегося на «чертовом колесе». А ведь назавтра весь мир повторил фамилию бесстрашного космонавта. «Люди! Будьте зорче! — как бы говорит напечатанная в «Огоньке» поэма Владимира Туркина «Зоя». — Рядом с вами ходят герои».

В новой книге «Тайны снега» поэт дал этому своему лучшему произведению другое название — «Человек». Но в центре его, конечно, остался незабываемый образ Зои. И в других своих стихах Туркин обращается к личностям незаурядным, способным на подвиг во имя Родины, к натурам, духовно родственным легендарной Зое. Вот неутомимый Константин Циолковский, в своем ночном кабинете прошедший «решающую часть того пути», который мы теперь зовем дорогой в космос. Вот молодой Юрий Гагарин:

Он вровень встал с грядущим веком, Но скорбь лишь глубже оттого, Что до бессмертья своего И он был смертным человеком.

Мысль Владимира Туркина всегда окрашена добрым чувством. Поэт умеет и в миниатюре «докопаться» до сути человеческого характера.

Все люди смертны. И ни вам, ни мне, Ни богу Не дано такого дара, Чтоб воскрешать. Но я б вернул стране И детворе Аркадия Гайдара.

За доброту, с которой он любил Сажать ребят соседских на колени И умными ладонями лепил Характеры грядущих поколений.

Сильно и точно сказано. В своей новой поэме, опубликованной недавно в «Огоньке», Туркин рассказывает о человеке, который тоже «умными ладонями лепил характеры грядущих поколений». Это замечательная школьная учительница из Ленинграда. Чуткий и тонкий педагог, она вселила веру в мальчишку, пытавшемуся ее обмануть. На всю жизнь он запомнил этот мудрый урок и через много лет приехал в Ленинград, чтобы поблагодарить человека, привившего ему честность и благородство. Эта поэма внутренне продолжает тему «Человека». И мы невольно вспоминаем Зою.

Долг перед Зоей — это долг перед человечеством.

В КОЛЬЦЕ

Из всех книг, написанных Александром Чаковским ранее, читатели наиболее тепло приняли романтическую повесть «Свет далекой звезды», напечатанную в журнале «Октябрь». Это произведение о большой мечте, помогшей летчику Владимиру Завьялову, и расставшись с небом, не сложить крыльев. И пусть Владимир не встретил своей далекой звезды, своей Оли, «сгоревшей в огне нового пламени, которое зажгли люди для того, чтобы осветить путь к звезде», он встретил многих людей, живущих по большому счету, и сказал правду в глаза тем, кто заблуждался. «Написанная в благородно–сдержанной манере, умная эта повесть рождает добрые чувства», — отмечал тогда Михаил Алексеев.