Божье око

— Иди сюда, — безэмоционально приказал он, и хотя мне хотелось съежиться и убежать, я была настолько напугана, что решила делать всё, что он говорит, лишь бы не разозлить его. Я вложила свою руку в его и обошла стол, приблизившись к нему.

— Если посмеешь отвести взгляд, я тебя убью, — сказал он официанту.

— М-Мас-Массимилиа-н-но, что... — попыталась я заговорить, но он лишь направил пистолет в лицо парню, его лицо побледнело, а на глаза навернулись слезы. Я не могла его винить, потому что сама тоже плакала.

— Наклонись, — велел Массимилиано, рывком разворачивая и перегибая меня через стол, смахнув все блюда со стола.

Из меня вырвался сдавленный крик, когда Массимилиано задрал мое платье, обнажив черные стринги. Я пыталась сопротивляться, но он резко шлепнул меня по заднице, и я вскрикнула от неожиданности.

— Продолжишь сопротивляться, и я нахуй снесу ему башку, — прохрипел Массимилиано мне на ухо, прикусывая мочку.

Я же, просто дрожала от страха.

— Не смей, твою мать, отводить взгляд, мальчик, — приказал Массимилиано официанту, и вновь с силой шлепнул меня по заднице. Я схватилась за край стола, болезненно вскрикивая от каждого шлепка, прежде чем Массимилиано схватил меня за волосы на затылке, запрокинув шею назад с такой силой, что я подумала он вырвет мне волосы.

Я захныкала от страха, шока и боли, когда он прижался к моим губам, целуя так же, как и несколько часов назад. Вот только теперь... Это казалось не таким уж и приятным. Слезы ручьями скатывались по щекам, а пистолет был направлен прямо между глаз официанта. Массимилиано встал между моих ног, целуя меня как животное. Не обращая внимания на мои всхлипы, он поглощал любые звуки, не давая им вырваться наружу. Его хватка на моих волосах усилилась, когда он посмотрел на меня. От его взгляда из моих глаз потекли слезы, и подкосились ноги.

— Ты смеешь, блядь, улыбаться другому мужчине в моем гребаном присутствии, поэт? Ты, еб твою мать, моя женщина, и я, нахуй, собираюсь показать тебе, что это значит.

— Нет! — слезы отчаяния стекали по щекам, когда я почувствовала, как он срывает с меня трусики, позволяя холодному воздуху касаться моих самых интимных мест.

— О да, поэт. Плачь, поэт, плачь.

Казалось, ему понравилась моя реакция, когда я начала всхлипывать. И он опустил мою голову. Услышав звук расстегивающегося ремня и молнии, я еще крепче вцепилась в края стола.

— Массимилиано, пожалуйста! — взмолилась я. — Прости меня! Прости меня! — панически протараторила я, когда он вновь запустил руку в мои волосы, затем скользнул к шее, обхватив ее, наклонился и поцеловал меня.

Он целовал меня так, словно обещал мне всё то, чего я когда-то хотела... Правда сейчас, я уже не хотела ничего из этого.

Я чувствовала его твердую эрекцию у моих ягодиц. Его губы блуждали по моей коже, оставляя грубые поцелуи, а рука переместилась с моей шеи на грудь, пробираясь под платье. Он начал играть с моими сосками, – перекатывая между пальцами, сжимая и оттягивая их. В этом не было ни капли нежности. Одна лишь грубость.

Он провел пистолетом мне между ног. Я чувствовала, как холодный металл скользнул по моим бедрам, а затем коснулся клитора, очерчивая маленький бутон.

— Я собираюсь трахнуть тебя, поэт. Я лишу тебя девственности прямо на глазах у этого пацана, и мне всё равно, как громко ты будешь кричать или плакать, потому что я больной, блядь. Я Массимилиано Эспозито, и ты, мать твою, принадлежишь мне.

Он наклонился и сильно укусил меня за шею, посасывая кожу, в тот момент, когда приблизил член к моему входу, и скользнул внутрь.

Я застонала от боли, когда он медленно вошел в меня, наполняя, растягивая. Сдавливая мое горло, он вошел еще глубже, пока полностью не заполнил меня. Колени подкашивались от боли.

Приятная музыка, которая недавно играла, сменилась моими криками, когда он полностью вышел из меня, а затем снова резко вошел. Его большой член растягивал меня, и эта поза становилась всё более болезненной.

— Мас... — мой голос вырвался в мучительном стоне, пока он вбивался в меня. Влага, стекающая по моим ногам, лишь усиливала его безумие, позволяя ему трахать меня жестко и грубо.

То, что начиналось как самый лучший день в моей жизни, превратилось в ночь, когда моя жизнь изменилась навсегда.

Массимилиано убил парня, выколов ему глаза за то, что он осмелился взглянуть на меня, и разрезав ...

Массимилиано убил парня, выколов ему глаза за то, что он осмелился взглянуть на меня, и разрезав лицо от уха до уха за улыбку в мою сторону. Мои губы дрожали, голова раскалывалась от боли, из глаз текли слезы, которые, казалось, могли наполнить целую реку. Я сидела спиной к человеку, который причинил мне боль. Мы снова были в президентском люксе, где я готовилась ранее, и Массимилиано наполнил для меня ванну теплой водой с пеной и лепестками роз. Область между ног пылала нестерпимой болью, а тело бессильно сжималось, словно пытаясь спрятаться от собственного страдания, а из пересохшего горла вырывались глухие, испуганные всхлипы.

Он молчал, лишь водил мочалкой по моей коже и целовал мою шею. Я зажмурила глаза в страхе, чувствуя, как бешено колотится сердце, когда чувство предательства, которого я никогда прежде не испытывала, захлестнуло меня с головой. Еще несколько часов назад Массимилиано был лучшим, что случилось в моей жизни. Он был всем, о чем я мечтала, всем, чего я когда-либо желала всю свою жизнь. Но теперь, сидя в этой ванне, воспоминания о том, как его член жестко входил в меня, пока я рыдала и просила его остановиться, разрывали меня изнутри. Что-то глубоко внутри меня треснуло, словно хрупкое стекло, не выдержавшее тяжести боли. Романтизированный образ, который я создала в своем воображении, привел меня к этому.

— Ты уже ненавидишь меня, поэт? — наконец услышала я его голос, когда он обвил рукой мой живот, притягивая ближе к своему обнаженному телу. В ответ я могла только плакать, не сопротивляясь и молча сидеть. Он провел носом по коже моей спины, убирая волосы с плеч и продолжая покрывать поцелуями мою спину. Я действительно ненавидела его. Ненавидела больше всего на свете.

Он сломал меня, и это было только начало.

— М-мо-могу я... я, пож-жалуйста, поехать до-домой? — запинаясь, пробормотала я сквозь слезы, мои слова прозвучали слабо и надломлено, и казалось, будто я не узнаю свой собственный голос, будто говорила не я, а кто-то другой. Хоть я и была немного застенчивой, но всегда была уверенной в себе, и никогда прежде не звучала настолько жалко.

Это только начало.

Слова крутились в моей голове, словно их нашептывал голос в глубине моего сознания. Как будто он знал мое будущее и то, что еще предстоит пройти. Когда эта мысль пронеслась в голове, мне захотелось похоронить ее, спрятать глубоко внутри и притвориться, что ее не существует, но сердце замерло, пропустив удар, и я не могла отрицать правды.

— Мы едем домой, поэт, — сказал он, и мои рыдания стали еще более жалкими, когда я отрицательно покачала головой. Я не хотела ехать в Венецию, не хотела ехать с ним, я даже не хотела иметь с ним ничего общего. Между нами не было никакого «мы». И это разбивало сердце, потому что всего несколько часов назад я стояла на коленях, моля связать наши души воедино.