Божественное вмешательство

Глава 24

Я снова дома.

— Папа! Папочка!

Малышка дочь бесстрашно бросается в мои объятия и, подхваченная в полете, тянется ручками обнять. Прижимается к груди, с интересом разглядывает Мариуса. Услышав крик дочки, в покои бренна вбегает встревоженная Гвенвилл. Ее глаза вспыхнули радостью и тут же погасли. Задрав подбородок, она степенно подошла и поклонилась вначале мне, потом Мариусу.

— Моя жена, Гвенвилл, — представляю ее Мариусу.

Легат, понятное дело, краснеет, бледнеет, не иначе, как от вида неземной красоты. Его ноги топчут доски пола, но Мариусу все не удается стать в подобающую моменту позу. Приложив руку к сердцу, он просто называет свое имя:

— Мариус Мастама.

— Не скромничай. Позволь тебе представить нашего друга, — обращаюсь к Гвенвилл, — она беззастенчиво смотрит на этрусского офицера, смущая его. — Легат Мариус Мастама, сын председателя сената и консула Этрурии.

Гвенвилл снова легким поклоном головы приветствует гостя и тут же с надеждой спрашивает:

— Надолго?

— На всю зиму! Давай отпразднуем мое возвращение.

Гвенвилл ни слова не говоря, отнимает от моей груди дочь и спустя минуту цитадель наполняется криками и суетой.

— Вот такая она у меня, моя жена! — пытаюсь хлопком по плечу вывести Мариуса из "анабиоза".

— Она прекрасна, — отвечает Мариус и с интересом осматривается.

Афросиб еще не закончил строительство замка, но в цитадели, куда я перебрался еще год назад, все было сделано если не по последней моде, то с учетом всех моих пожеланий. Тут было на что посмотреть: трехэтажная каменная башня, отделанная внутри терракотовыми плитами и деревом, с массивными балками перекрытий под потолком уж очень сильно отличалась от этрусских построек.

В Мельпум мы вошли с рассветом, когда город еще спал. Дружину я распустил на зимовку, взяв с собой только ближников-компаньонов и сотню тяжелой пехоты для службы в городской страже на зиму.

Легионы Мариуса остановились в опидуме Илийя в полудневном переходе от Мельпума. Опидум для своего сына поставил Алаш, но земли вокруг пока не обрабатывались. Илий с отцом до сих пор не решились вырубить дубовые рощи вокруг. И все спорили: Алаш хотел сохранить рощи для прокорма свиней, а Илий, успевший блеснуть на турнирах, стремился укрепить свой авторитет в окружении бренна и опасался прослыть свинопасом.

Договориться с Мариусом о привлечении легионеров и пленников-иллирийцев к дорожным работам, вопреки моим опасениям, удалось просто. Он понимал, что зимний переход через горы чреват потерями, равно как и то, что кормить бездельничающих этрусков и рабов я не стану. Спокойно выслушав мои доводы, он улыбнулся: "Хитер ты Алексиус! А я все думал, что ты предложишь?"

Покинув опидум, наш отряд попал под проливной дождь. Поэтому добрались в Мельпум только к утру, помесив изрядно в дороге грязь. Мариус не раз вспоминал Этрурию, где с дорогами, как и тут, в Галлии, дела обстояли не лучшим образом. Но, натоптанные за века, дороги Этрурии не размокали так быстро, как земля, только с весны лишенная травяного покрова.

* * *

Два месяца спустя после сражения с иллирийцами у стен Фельсины пришел ответ от сенатора Мастамы из Этрурии.

Сам прочел несколько раз, и вдвоем с Мариусом читали. Признаюсь, послание Мастамы-старшего несколько меня обескуражило. Свиток содержал эдикт (edictum — указ, предписание), по которому старшему центуриону второго легиона Этрурии Алексиусу Спуринна Луциусу надлежало "...используя все возможности, что дали ему сенат и народ Этрурии, обеспечить защиту северных границ государства". Не придя к какому-либо решению, мы расстались. Но — ненадолго. Я только собрался пойти к жене, как в палату влетел Мариус, потрясая над головой свитком.

— Глупый гонец не догадался сразу мне вручить письмо от отца! — прокричал он с порога.

Я оживился. Признаюсь на такое доверие со стороны Мариуса не рассчитывал: сам наверняка бы вначале прочел письмо, а лишь потом, может быть, предал его содержание гласности. У всякого терпения есть границы. Не в силах ограничить свое, почти кричу:

— Давай! Читай быстрее!

Мариус срывает печать и, став поближе к окну, разворачивает свиток. Молчит, всматриваясь в текст. Он читает письмо, забыв обо мне. Наверное, там недобрые вести.

— Мариус!

Он с трудом отрывается от чтения, бросает в мою сторону странный взгляд и начинает читать вслух.

— Дорогой сын, где бы ты ни был, немедленно возвращайся в Этрурию. Ты и твои легионы нужны отчизне. Плебей Септимус возомнил себя тираном и принудил армию к клятве. Он явился в сенат с оружием и солдатами. Кричал на отцов города, как на детей малых, упрекая в предательстве и коварстве. Он спрашивал о легионах, оставленных им в Фельсине и потребовал от нас клятвы верности. Услышь его Юпитер и тот бы онемел от проявленных тираном наглости и непочтительности к патрициям.

Мамерк Плиний не утратил мужества, и мы скорбим о потере столь достойного мужа. Он встал перед выскочкой и со словами: "Тебе, плебей не место среди мужей!" — указал ему на выход. Септимус, ослепленный гордыней, проткнул гладиусом мужа из славного рода. Умирая, Мамерк призвал нас низвергнуть тирана и избавить Этрурию от памяти о нем.

Мы все, и даже старик Сервиус, набросились на убийцу. Слава Богам, среди телохранителей плебея нашелся достойный сын своего отца — Квинтус из рода Тапсенна. Он, видя, что тиран не остановится и готов расправиться со всеми сенаторами так, как только что заколол Мамерка, совершил подвиг, отправив Септимуса Помпу к Гадесу.

На том наши беды не закончились. Умбрийские велиты взбунтовались и грабят усадьбы по всей Этрурии. Шестой легион ушел в Рим и один из его трибунов угрожал сенату местью сабинов. Легион в Арреции сохраняет нейтралитет, но и не выступил по приказу Сената на умбрийцев. Прочие подчинились только после того, как сенат объявил о выборе консулом тебя, мой сын. Поторопись. Промедление может дорого обойтись государственным и личным интересам.

Мариус читает, я, как старый еврей из анекдота думаю: "Ой, сколько дел! Ему-то что? Бери винтовку, в смысле, легионы, и на фронт, а мне... И дорогу достраивать нужно, и золото сенонов не упустить, и наверняка друг Мастама помощи попросит".

Как в воду глядел! Дочитал и смотрит на меня особенным взглядом, наполненным грустью и в то же время решимостью.

— Поможешь? — спрашивает.

— Мне нужны корабли. Корабли — это золото. Не сочти меня алчным, помогу, конечно, но золото, что Септимус забрал у сенонов, должно стать моим.

— Получишь!

— И еще. Я соберу дружину снова и дойду с тобой до Рима. Прошу тебя, оставь два манипула и турму, чтобы иллирийцы достроили дорогу.

— Да будет так, — отвечает Мастама и вижу я, что мысли его летят быстрее, чем он может с ними справиться.