Божественный яд

— Сейчас я собираюсь тебя раздеть. Медленно. С удовольствием. Полностью.

Вместо ответа у Иды вырвался только тонкий жалобный всхлип, в котором при доле фантазии можно было услышать просьбу и его имя. На фантазию Маран не жаловался, а потому мягко потянул трантку немного в сторону, туда, где стоял стол и горел свет. Можно было подхватить её на руки и унести в спальню, но… зачем, если спальня далеко, а здесь есть чудесный мягкий ковёр и шёлковые подушки?

Маран остановился у Иданы за спиной, обнял, неспешно приласкал через одежду грудь, огладил талию, мягко надавил на бёдра, тесно прижимаясь к её ягодицам, одновременно с этим неспешно целуя шею. Ида снова рвано вздохнула, а когда он начал медленно, по одной, снизу вверх расстёгивать мелкие пуговички впереди на чоли, всё же тихо, смущённо пробормотала:

— Что, прямо здесь? И… при свете?

И собственная нога в этот момент была последним, о чём она могла вспомнить. Гораздо сильнее было смущение оттого, что вот сейчас он… а она… а потом…

— Погасить его и лишить себя половины удовольствия? — тихо усмехнулся Маран. — Вот уж нет. Ты красивая, и я хочу тебя видеть. — Он кончиками пальцев прошёлся вдоль рёбер, будто невзначай скользнул под чоли, огладив нижнюю часть пока скрытых тканью полушарий. — Но если тебя это смущает, можно устроить темноту для тебя одной.

— Как это? — Идана всё же нашла в себе силы относительно спокойно спросить, вместо того, чтобы истерически потребовать «да, всё что угодно!». Потому что ощущать прикосновения — это было одно, а вот видеть, как длинные смуглые пальцы скользят по её коже, было слишком. И это она ещё почти одета, а уже готова провалиться от стыда сквозь землю!

Вместо ответа Маран молча отстранился. Ида вздрогнула — без жара его тела рядом и его близости вдруг стало холодно и почти страшно, — но что-то предпринять не успела. Он опять встал позади, заключив в надёжные объятья, и принялся невозмутимо складывать перед ней её же собственный платок.

— Просто, — ответил спокойно. — Я завяжу тебе глаза, и ты ничего не увидишь. Словно в темноте.

— Почему мне чудится какой-то подвох? — спросила она, наблюдая за тем, как ловко большой тонкий платок превращается в широкую ленту.

— Подвох есть, — честно признался Маран, закончив. Сжал ленту одной рукой, а второй — опять обнял, погладил кончиками пальцев вздрогнувший напряжённый живот. — Но тебе понравится.

— И в чём он? — насторожилась Ида.

— Ну нет, ай-шиль, так неинтересно, — рассмеялся он. Опять поцеловал шею, прихватил губами край уха, приласкал языком и удовлетворённо хмыкнул, когда Идана, вздрогнув от остроты ощущений, вцепилась в предплечье его руки, лежащей на её талии. — Либо свет и знание, либо тьма и неведение.

— Ай-шиль?

— Айла шаиль, — легко пояснил Маран. «Мой цветок». — Сейчас илаатский язык отбросил все эти сокращения. Уж не знаю зачем. Мне нравится, — рассуждая, он не прекращал ласкать её, или лучше сказать — дразнить. Очертил кончиками пальцев верх юбки, огладил нижние рёбра…

— Завязывай, — обречённо выдохнула Ида, вновь вызвав его смех — тихий, бархатный, он отдавался предвкушением и теплом внизу живота.

— Не бойся. — Он аккуратно, заботливо отвёл за спину и пригладил её волосы. — Ты не испугалась того, чего следовало бы бояться, а здесь тем более нет повода для страха, — голос звучал ласково, обволакивал, и от одного его звучания тревоги отступали, покидая Идану и окончательно оставляя её во власти желания и предвкушения. — Ничего дурного, опасного, сомнительного или грубого. Лишь возможность лучше узнать своё тело. Небольшая игра с чувствами.

— И вы еще удивляетесь, что илаатов в Транте считают разнузданными дикарями! — пробормотала Идана, но не стала возражать, когда на её лицо лёг тёмный шёлк.

А Маран вновь рассмеялся в ответ.

— В Илаатане трантцев всегда считали замороженными дикарями. Не туго? — спросил негромко, скользнув кончиками пальцев по щекам вдоль нижнего края повязки.

— Нет, — дрогнувшим голосом ответила Идана.

— Не бойся, — повторил Маран. Она почувствовала, что он опять взялся за пуговки чоли — расстегнул одну, снова огладил кончиками пальцев низ груди, заставив вздрогнуть от острого ощущения. — Сегодня я не стану связывать тебе руки, и ты в любой момент можешь снять повязку.

— Сегодня?.. — голос дрогнул и сорвался — то ли от странной угрозы, то ли оттого, как нежно его пальцы погладили живот вдоль верхнего края юбки, и это простое прикосновение вызвало новую лёгкую волну дрожи по телу. — А что, обычно связываешь?

Он снова засмеялся, огладил обеими руками её плечи, и дальше вниз, к запястьям, согревая и обжигая прикосновением.

— Только если тебе станет интересно, ай-шиль. Только если захочешь. Всё, что захочешь…

Его негромкий голос будоражил кровь и возбуждал едва ли не сильнее прикосновений, которые сейчас ощущались в разы острее. И хотя она действительно не могла ничего видеть, словно в темноте, никак не получалось забыть, что он-то видит всё и увидит ещё больше… Но снимать повязку она не спешила.

— А если я захочу связать тебя?

— Если наберёшься решимости — почему нет? — ещё больше развеселился он.

Иде же было совсем не до смеха, потому что в этот момент сдалась последняя пуговичка, и Маран провёл кончиками пальцев от солнечного сплетения вверх, к ключицам. Не касаясь груди и вообще почти пристойно, но от этого прикосновения Идана забыла, на что он вообще отвечал.

— Такая нежная… Такая отзывчивая… Такая неискушённая…

Прикосновения и шёпот слились в одно, и Идана таяла в этих ощущениях, не особенно вслушиваясь в слова. От желания кружилась голова, и хорошо, что сзади стоял Маран, и можно было опираться спиной нa его грудь и не бояться упасть.

Опять его пальцы скользнули по её плечам, на этот раз — не просто так, а увлекая вниз расстёгнутый чоли.

— Ты прекрасна, ай-шиль. Само совершенство.

Когда горячие ладони легли ей на грудь, бережно сжали, дразня и поглаживая вершинки большими пальцами, Ида едва сумела вдохнуть — и выдохнула его имя. Наградой стала цепочка поцелуев от плеча к задней стороне шеи и дальше вдоль позвоночника вниз. От каждого Идана вздрагивала: она и представить не могла, что так можно целовать и это будет настолько приятно…

Сила того чувства облегчения, которое Маран испытал, когда Ида не сбежала, удивила его самого и даже немного встревожила. Следовало признать, что его отношение к этой девушке вышло далеко за пределы любопытства и привычного мужского интереса к привлекательной женщине. Ему было важно знать, что она думает, что чувствует, чего хочет. А её безоглядное слепое доверие стало самым серьёзным испытанием для его выдержки.

В прошлой жизни он не привязывался к людям — было не до того. Слишком своеобразная служба, чтобы случайно с кем-то встретиться и увлечься, а его постоянное окружение состояло из тех, кого не то что любить не стоило — от них вообще в здравом уме следовало держаться подальше, на здравость же собственного рассудка Маран никогда не жаловался.

Но при этом он знал цену доверия, вот такого безоглядного и полного. Уже хотя бы потому, что ему никто и никогда настолько не доверял, а сам он — тем более. А Ида…

Он не сразу сообразил, но в тот момент, когда он едва не убил её, не узнав в первое мгновение и заподозрив в чём-то нехорошем, она не испугалась. Да она даже не поняла, что случилось! Зная, кто он такой, ни на мгновение не усомнилась, что он не причинит ей вреда.

Красная гадюка смертельно ядовита, но её яд — бесценен. Никому не придёт в голову ждать от змеи дружеских чувств, но с ней можно иметь дело, если знать повадки и не злить её, тыча палкой. Простые и понятные отношения, которые можно считать взаимовыгодными. Такие связывали его с отцом в прошлом, такие же — с нынешним Владыкой и его сыновьями, пусть сейчас польза от него была сомнительной и он скорее оказался редким животным в зверинце, ценным только своей уникальностью и, возможно, пользой для науки.