Божьи дела (сборник)

– Совет, понятно, денег не стоит! – подпирал меня сзади водитель такси, не позволяя пятиться.

Подавшись вперед, я едва не наткнулся на электрошокер, который наставил на меня кривоногий санитар, пока розовощекий размахивал надо мной, как знаменем, новенькой смирительной рубашкой.

– Не троньте меня, я не псих! – закричал я, отпрянув, и немедленно оказался в цепких объятиях таксиста.

– А мне говорили, что псих! – напомнил он, радостно похохатывая.

– Не псих, я не псих! – кричал я, как в стену, пока санитары облачали меня в смирительную одежду…

31

О тюрьмах, публичных домах и приютах для душевнобольных написано столько, что мне с моим скромным опытом пребывания в психиатрической клинике имени В.А. Гиляровского вряд ли удастся что-то добавить ( тем более чем-то удивить ).

Находился я в этой одной из старейших лечебниц России сравнительно недолго: две, три… или, может, от силы… пять или восемь недель!

За все это время – необходимо заметить! – меня не травили сильнодействующими психотропными препаратами, не поливали из шланга ледяной водой, не истязали бессонницей, не били головой о стены, не насиловали и не пытали электрошоком ( я бы такое, наверно, запомнил ).

Единственный раз я подвергся насилию по приезде, когда на меня против воли надели смирительную рубашку – да и то случилось по досадному недоразумению, в чем позже поклялся мой лечащий врач профессор Н. ( настоящего имени которого я, по понятным причинам, не называю )…

Н. прилежно являлся ко мне по утрам, едва я вставал, и уходил поздно вечером, когда у меня слипались глаза.

Перед тем как войти, он обычно стучался и, приоткрыв дверь, вежливо интересовался, могу ли я его принять.

Фактически я жил в его кабинете с собственным туалетом и душем ( из особого, как он выразился, ко мне расположения ).

Там же, в моей одноместной палате, мы без помех вели с ним бесконечные беседы и там же завтракали, обедали и ужинали.

Еду и питье подавал нам старик, облаченный во фрак, с веревкой на шее, завязанной бабочкой ( меня умиляло, с каким трогательным прилежанием он сервировал наш стол, зажигал свечи, подливал в бокалы вино, менял приборы и блюда !).

Обращались со мной, повторюсь, во всех смыслах корректно и доброжелательно…

32

Вплоть до описанных событий я себя ощущал полновластным хозяином собственной жизни.

Я готов был скорее признаться в собственном безумии, нежели допустить существование другой реальности.

Часовой механизм в моем понимании являлся едва ли не лучшей метафорой мироустройства: одно колесико зримо и надежно зацеплялось за другое…

Кому-то, возможно, дано проникать в тайны за многими печатями – мне же при мысли о времени немедленно вспоминался примитивный белый циферблат наручных часов, оставленных отцом в наследство ( в комплекте со старым охотничьим ножом с наборной ручкой и копией знаменитой картины Караваджо ).

Я мало чего принимал на веру и неизменно искал всему случившемуся разумное объяснение.

Не однажды, к примеру, я мог утонуть, разбиться, остаться калекой – однако, оставшись в живых, я не спешил благодарить небо и только внимательно анализировал ситуацию.

Помню, мальчишкой, совсем не умея плавать, я прыгнул с моста в бурлящие воды водопада.

Вокруг было много людей – но никто не отважился мне помочь.

Мгновения, когда меня страшно крутило и било о дно, показались вечностью.

И долго еще я валялся без сил на дальней песчаной отмели, куда меня вынесло, как на руках, мощным течением реки.

Я чудом выплыл…

Между тем в моем детском дневнике сохранилась запись: «Благодаря очень быстрому течению реки меня скоренько вынесло на мелкое место, и я не утонул; а случись то на тихой воде – точно бы утонул!…»

Однажды, давно, за неимением мест в гостинице я коротал ночь в парке напротив.

Корявые ребра скамьи врезались мне в тело, я мерз, не спалось, ныла шея и жизнь представлялась сплошным наказанием.

Под утро в отеле случился пожар – и опять меня поразило не чудо спасения, но стечение неких обстоятельств!..

– Прежде я не терял головы… – подумал я вслух.

– Ничего, потеряли – найдем! – озорно встрепенулся профессор, слегка приподнялся над креслом, отжавшись на руках, и шутливо вытянул шею вверх.

Я смотрел на него и не понимал, почему ему так смешно.

– Вижу! – закричал он так радостно, будто открыл в небе новую звезду. – Вижу голову! Вашу! На ваших же собственных плечах, Лев Константинович!

– Я ее потерял… – повторил я угрюмо.

33

Еще и еще уточню, во избежание недопонимания, что я сам, без принуждения и по здравом размышлении, явился в психиатрическую клинику имени В.А. Гиляровского и попросил о помощи.

И это я сам здравым образом рассудил, что сошел с ума!

Как ни странно и как ни смешно прозвучит – при нормальном помешательстве у меня еще оставался шанс, подлечившись, вернуться к семье… ( Машеньке, чтобы не волновалась, я позвонил и сказал, что очень ее люблю, что уехал далеко и что не скоро вернусь, но – непременно вернусь .)

Поначалу профессор, как помнится, больше слушал, иногда задавал наводящие вопросы или что-то просил повторить – как он говорил, для памяти.

Постепенно наше общение приобрело доверительный, дружеский характер.

Он был первым, по сути, и единственным, кому я всецело доверился ( ведь я был уверен, что болен, а он как-никак мой лечащий врач !).

Я впервые исповедовался и впервые же испытывал чувство избавления от тяжести: словно часть неподъемного груза с моих плеч постепенно чудесным образом перекочевывала на другие.

Походило на то, что я иду на поправку, и, кажется, вскоре я даже поинтересовался у Н., как долго еще, по его мнению, может продлиться мое заточение в этой ( явилось на ум !) обители поврежденного духа.

– Да кто же вас держит, Лев Константинович? – искренне изумился Н. – Вы вольны хоть сейчас подняться с кровати и ехать домой! – И мягко добавил, заметив мой растерянный взгляд: – Положительно вам говорю, вы здоровы!

– Я – что, я – здоров?.. – переспросил я, медленно и тяжело ворочая языком, как будто учился заново говорить.