Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

– Можно глянуть? – спросил Шарлей.

– О? – Сикора явно обожал это восклицание. – А! Глянуть? Конечно, конечно, извольте.

Пропагандистская гравюра, одна из многочисленных покрывающих стол, изображала страховидло с рогатой головой козла, козлиной бородой и издевательской, насмешливой козлиной ухмылкой. На плечах у чудища было что-то вроде стихаря, на рогатой голове – пылающая тиара, на ногах – туфли с крестами. В одной руке оно держало вилы, другую вздымало в жесте благословения. Над уродиной красовалась надпись: EGO SUM PAPA [626] .

626

Я – ПАПА (лат.).

– Мало кто, – указал на надпись Шарлей, – умеет читать. А картина не очень четкая. Откуда простому человеку знать, что это папа? А может, это Гус?

– Да простит вам… – захлебнулся слюной Сикора, – Господь сие кощунствование… А… Люди будут знать, не бойтесь. Картинки с Гусом штампуют они, то есть паписты. В виде зубастого гуся, богохульники, его изображают. Так уж привычно. Простой человек знает: Вельзевул, черт, рогатый как козел, – значит римский папа. А зубатая гусыня – значит Гус. Ах, вот и ваш эскорт, уже вот он. Тут.

Эскорт выстроился на площади в шеренгу. Не очень ровную. Это был десяток бандюг. Физиономии у них были, прямо сказать, отвратные. Остальное тоже. Они напоминали ряд разбойников и мародеров, вооруженных чем попало и одетых в то, что украли. Либо отыскали на свалке.

– Вот, ах, – указал заместитель шефа отдела пропаганды, – ваши люди, с данного момента подчиненные вашей команде. Справа налево: Шперк, Шмейдлиж, Вой, Гной, Броук, Пштрос, Червенка, Пытлик, Грохоед и Маврикий Рвачка.

– Можно ли, – проговорил в зловещей тишине Шарлей, – попросить вас на два слова в сторонку?

– Ах?

– Я не спрашиваю, – процедил в сторонке демерит, – истинные ли имена у этих господ или это клички. Хоть в принципе должен был догадаться, потому что по кличкам и мордам различают бандитов. Но не в этом дело. Я спрашиваю о другом: я знаю от присутствующего здесь пана Рейнмара Белявы, что брат Неплах пообещал нам верный и вполне достойный доверия эскорт. Эскорт! А что за сброд стоит там в шеренге? Что за хелефеи и фелефеи? Что за Вуй, Хруй, Рвань, Срань и Дрянь?

Челюсть Гашека Сикоры опасно выпятилась вперед.

– Брат Неплах, – буркнул он, – приказал дать людей. А это кто? А? Может, пташки небесные? Может, рыбки водные? Может, лягушечки болотные? Никак нет. Это как раз люди. Те самые люди, которых я могу дать. Других у меня нет. Не нравятся, ах? Вы предпочитали бы, ах, сисястых бабешек? Святого Георгия на коне? Лоэнгрина на лебеде? Сожалею. Нет таковых. Кончились.

– Но…

– Берете этих? Или нет? Решайте.

Назавтра, о чудо, дождь прекратился. Шлепающие по грязи кони пошли немного бодрее и быстрее. Амадей Батя начал посвистывать. Оживились даже хелефеи и фелефеи, то есть окрещенная этим именем руководимая Маврикием Рвачкой десятка. До того угрюмые, нахохлившиеся и казавшиеся обиженными на весь свет оборванцы начали болтать, перекидываться сальными шутками, хохотать. Наконец, ко всеобщему удивлению, петь:

Na volavask`у straniskrivanci zp'ivaj'i,ze za mou milenkouvsivaci chodej'i.Dostal bych ja miloui s jej'i perinou,radsi si ustelupod lipou zelenou…

«Сын, – думал Рейневан. – У меня сын. Его зовут Вит. Он родился год и четыре месяца тому назад, в день святого Вита. Точно за день до боя под Усти. Моего первого большого боя. Боя, в котором я мог полечь, если б события развивались иначе. Если б тогда саксы разорвали вагенбург и рассеяли бы нас, была бы резня, я мог погибнуть. Мой сын потерял бы отца на следующий день после своего рождения.

А Николетта…

Воздушная Николетта, Николетта, стройная, как Ева кисти Мазаччо [627] , как Мадонна Парлержа, ходила с животом. По моей вине. Как я взгляну ей в глаза? И вообще удастся ли мне взглянуть ей в глаза?

А, да что там. Должно удаться».

Был четверг после Урсулы [628] , когда они добрались до Крхлебы и направились в сторону Рождаловиц, лежащих на реке Мрлина, правом притоке Лабы. По-прежнему, следуя советам Флютека и Сикоры, они избегали людных дорог, в том числе торговый путь, ведущий из Праги в Лейпцик через Йичин, Турнов и Жутаву. От Йичина, откуда они намеревались провести разведку под Троски, их уже отделяло всего около трех миль.

627

Томмасо Мазаччо (1401–1428) – флорентийский художник. Писал сцены изгнания из Рая (а на них – нагую Еву).

628

Т.е. 21 октября.

Однако ландшафт над верхней Мрлиной их тут же предупредил, что они вступают на опасные территории, в район конфликтов, на постоянно пылающую полосу пограничья, разделяющую враждующие религии и нации. Кстати, слово «пылающая» было абсолютно точным – постоянными элементами пейзажа неожиданно стали пепелища. Следы от сожженных хат, усадеб, деревушек и деревень. Последние были поразительно похожи на остатки сел, в окружении которых стояла шулерня Хунцледера, арена недавних отягощенных последствиями событий: такие же крытые сажей культи труб, такие же кучи слежавшегося пепла, утыканные остатками обуглившихся балок. Такой же свербящий в носу запах гари.

Хелефеи и фелефеи не пели уже некоторое время, теперь сосредоточились на приведении в порядок арбалетов. У ведущих кавалькаду Таулера и Бати арбалеты были наготове. Рейневан последовал их примеру.

На пятый день пути, в субботу, они наткнулись на село, в котором пепел еще дымил, а от пожарища все еще несло жаром. Мало того, можно было заметить несколько трупов в различных стадиях обугливания. А Маврикий выследил и вытащил из ближайшей землянки двух живых – деда и молодую девочку.

У девочки были светлая коса и серое платьице в дырах, прожженных искрами. У деда в окруженном седой бородой рту были два зуба – один сверху, другой снизу.

– Напали, – пояснил он невразумительно, когда его спросили, что произошло.

– Кто?

– Другие.

Попытка выяснить, кто были «другие», успеха не имела. Бормочущий старик не сумел охарактеризовать и назвать «других» иначе, чем «негодяи», «скверные люди», «адово отродье» или «покарай их Памбу». Раза два воспользовался выражением «мартагузы», с которым Рейневан никогда не встречался и не знал, что оно значит.

– Это по-венгерски. – Шарлей наморщил лоб, в его голосе прозвучало удивление. – Мартагузами называют похитителей и торговцев людьми. Вероятно, дед хотел этим сказать, что жителей села угнали. Взяли в рабство.

– Кто мог это сделать? – вдохнул Рейневан. – Паписты? Я думал, что эти территории контролируем мы.

Шарлей слегка охнул, услышав это «мы». А Беренгар Таулер усмехнулся.

– Цель нашего похода замок Троски, – спокойно пояснил он, – едва в двух милях отсюда. А пана де Бергова не без основания именуют Гуситобоем. Близко также Кость, Толстый Рогозец, Скала, Фридштейн, все – бастионы панов из католического ландфрида. Родовые поместья верных королю Зигмунду рыцарей.

– Ты знаешь и местность, и этих рыцарей, – ответил Рейневан, поглядывая, как дед и девочка с косой жадно поедают куски хлеба, поджаренного им Самсоном. – Неплохо знаешь. Не пора ли сказать, откуда такое знание?