Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]
Шрифт:
– Говоришь, Каменец? Монастырь цистерцианцев? Богатый монастырь цистерцианцев? Так ты сказал?
– Так.
– Ну, тогда… – Краловец еще раз глянул на Клодзк, немного как бы тоскливо. – Ну, так чего же мы ждем? Пошли.
Et sic Orphani, выписывало на пергаменте скрипящее перо, a Cladzco feria II pasce recesserunt [718] .
Летописец поставил точку, отложил перо, охнул, распрямил уставшие руки.
718
И так сироты в понедельник перед Пасхой от Клодзка отступили (лат.).
Летописание обессиливало.
Глава двадцатая,
В которой участники, очевидцы и хроникеры вспоминают некоторые события периода, непосредственно предшествующего Пасхе 1428 года. И опять неизвестно, кому верить.
– Зовут
719
показания (лат.).
Так точно, я уже готов, уже перехожу к делу. То есть к тому, что случилось в монастыре в тот трагический день. В Великий вторник 1428-го лета Господня. И что я собственными глазами видел. И здесь под присягой покажу, да поможет мне… Простите, что? Ближе к делу? Bene, bene [720] . Уже говорю.
Наши монастырские братья частично сбежали уже раньше, в субботу перед тем воскресеньем, когда Господу воспевают Judica me Dues [721] , когда еретики сжигали Отмухов, Пачков и Помянов. Зарева в ту ночь я видел на полнебосклона, а утром солнышко едва сквозь дымы могло пробиться… Тогда, как я уже сказал, в некоторых fraters дух упал, сбежали, токмо то забрав, сколь в две руки уместилось… Аббат поносил их всячески, трусами обзывал, карой Божией грозил, ох, ежели б он знал, что ему достанется, он бы первым же сбег. И я тоже, не солгу пред Святым Трибуналом, сбег бы, токмо не было куда. Сам-то я по урождению ломбардец, из города Тортоны, а в Силезию прибыл из Альтенцелле, сперва в Любёнж, а из Любёнжского монастыря попал в Каменец… Э?.. Держаться темы? Bene, bene, уже держуся. Уж говорю, как оно было.
720
Хорошо, хорошо (лат.).
721
Суди меня, Боже (пс. 42;1).
Вскоре post dominicam Judica quadragesimalem [722] слышу от беженцев: ушли кацеры, пошли куды-то на Гродков. Ну, полегчало мне, побег я в церковь, к алтарю, бух крестом на пол, gratias tibi Domine, благодарю тебя, великий Боже. А туточки снова крик, ор начались, дескать, идут новые последователи сатаны Гуса, сиротами именуемые, идут от Клодзка. Бардо огнем пожгли, уж по другому разу, второй, говорю, раз этот несчастный город жгут. В нас сразу надежда, а ну как боком пройдут, может, на Франкенштайн пойдут главным Вроцлавским трактом, может, не захотится им на Каменец сворачивать. Ну, я тады тут же в церковь и давай молиться, того желая, Sancta Maria, Mater Christi, Sancta Virgo Virginum, libera nos a malo, sancte Stanislaus, sancte Andrea, orate pro nobis [723] …
722
после прощальной сороковицы (лат.).
723
Святая Мария, Матерь Христова, святая Дева непорочная, спаси нас и помилуй, святой Станислав, святой Андрей, к вам взываю (лат.).
Но ничего не дали нам наши молитвы, видать, пожелал нас Господь как Аида проучить, чтобы, значит, мы… Ах да, знаю. Надыть темы держаться. Ну так кратко скажу: тема была такая, что напали адовы силы на монастырь в Великий вторник. Напали внезапно, как гром с ясного неба, через стены перелезли, ворота выломали, прежде чем я peccatores te rogamus [724] крикнуть успел, уже целая их куча во внутри была. И давай бить-колотить-резать… Кошмар! Sanctus Deus, sanctus fortis, sanctus immortalis, misererer nobis [725] … Брата Адальберта копьем проткнули, брата Пиуса мечами, как святого Дионисия… Брат Матей был из арбалета устрелян, из других многих graviter vulneratis [726] … А гуситы, покарай их Бог, принялись коров из хлевов выгонять, поросяток, баранов… Забрали всех, до последней штуки… Тьфу, собачья их мать, мало того что haeretici, так к тому еще и latrines et fures [727] ! Из церкви вытащили сосуды, раку, ризы, мантии, агромадный серебряный крест, дары наалтарные, подсвечники… Ничего не обошли. Нас, кои в живых осталися, согнали во двор, к стене. Пришел вожак той банды, морда паскудная, сразу видать, что кацер, Кралович его называли, с им другой, какой-то Колда. Зовут мужиков. Потом, надобно Святому Трибуналу знать, что с оными гуситскими чехами и тутошние мужики шли, безбожники, святотатцы. Оным приказал еретик Кралович, де, так, мол, и сяк, а ну-ка, укажьте, которые тут монахи народ теснили,
теперь будет им суд. Теперь этих кровопивцев толстозадых – так он на нас – карать будем. А энти крестьянские Иуды сразу на брата Матернуса указали, дескать, он притеснял. Ну, оно, конечно, правда, тяжеловат был для крестьянства фратер Матернус, завсегда говорил, rustica gens optima flens. И получил. Выволокли его, цепами насмерть били, разбойники. Сразу опосля celerarius Шолер был убит, указали на него крестьяне, потому как он девок щупал, да и за хлопчиками, бываючи, бегал… После него custos Венцель, брат Идзи, брат Лаврентий… Крик, стон, умоления, удары, кровь брызжет, мы на колени, а плач ab ira tua, ab odio et omni mala voluntate libera nos, Domine [728] …724
грешен, взываю (лат.).
725
Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас (лат.).
726
тяжело ранили (лат.).
727
разбойники и грабители (лат.).
728
спаси нас, Боже, от гнева Твоего, от ненависти и всяческого зла избави нас (лат.).
Как было с отцом аббатом, пытаете? Уже говорю. Уж собрались гуситы уходить, когда вбежал какой-то господинчик, светловолосый, прыткий, глаза злые, гримаса на губах… Реневан его называли. Никак нет, преподобный отец, не ошибаюсь, хорошо слышал: Реневан. Могу крестом поклясться. Тут энтот Реневан хвать отца-аббата за рясу. Он это, кричит, Николай Каппитц, аббат каменецкий, найгорший народа обижатель, мерзавец, подлец, доносчик и инквизиторский… хм-м, хм-м… простите, инквизиторский пес. А к аббату, наклонившись, помнишь, говорит, и зубами скрежещет, Адель, сучий сын? Которую ты в Зембицах за сто дукатов в колдовстве обвинил? На смерть послал? Теперь за это заплатишь. Вспоминай Аделю по дороге в ад, поп подлый. Так аббату говорил, пока его во двор не выволок. Я верно слышал. Каждюсенькое слово. Могу крестом поклясться…
Придерживаясь темы: забили аббата Каппитца. Палками били, топорами… Тот Реневан не бил. Только стоял и смотрел.
И это уже все, что тады случилося, Святой Трибунал, в тот Великий вторник лета Господня 1428-го. Да поможет мне Бог, правду я тут сказал, всю правду и только правду. Подожгли кацеры нашу церковь и монастырь. Подложили огонь под сарай, под мельницу, под пекарню, под пивоварню. И ушли, по пути спалив Радковице, нашу монастырскую деревеньку. А с нас, которые в живых остались, под конец рясы содрали. Тогда я еще не знал, зачем они это делают. Только позже стало ведомо. Тогда, когда эти разбойники на Фанкенштайн напали…
– Кто такие? – кричал часовой с Клодзкской башни. Рядом выглядывали несколько других с арбалетами, готовыми к стрельбе. – Ворота заперты. В город никого не впускаем!
– Мы из Каменца! – крикнул из-под монашеского капюшона Жехорс. – Цистерцианцы. Лесами сбежали от резни. Монастырь горит! Отопри ворота, добрый человек!
– Еще чего! Как же! Запрещено! Понимаешь, монах? Нельзя!
– Ну впустите же, Бога ради, – умоляюще закричал Рейневан, – братья во Христе! Кацеры нам на пятки наступают! Не бросайте нас на погибель! Не берите нашу кровь на свою совесть! Отворите!
– А я знаю, кто вы? Может, гуситы переодетые?
– Мы орденские, добрые и порядочные христиане! Каменецкие цистерциане! Не видите ряс? Отворите. Бога ради!
Рядом с командиром стражи появился монах, судя по рясе, божогробовец.
– Если вы действительно цистерцианцы из Каменца, – крикнул он, – то как зовут вашего аббата?
– Николай Каппитц!
– Что поете на laudes в воскресенье и праздники?
Рейневан и Бисклаврет переглянулись с глупыми минами. Ситуацию спас Шарлей.
– Кантик Трех Отроков, – уверенно сказал он. – То есть Benedicite Dominum.
– Пропойте.
– Что?
– Петь! – рявкнул часовой. – И погромче! Иначе мы вас, курва, болтами нашпигуем!
– Benedicite, omnia opera Domini, Domino! – фальшиво забубнил демерит, снова спасая ситуацию. – Laudate et superexaltate eum in saecula! Benedicite, caeli, Domino, benedicite, angeli Domini [729] …
729
Кн. Даниила, 3: 57–58.
– Это и верно монахи, – убежденно сказал божогробовец. – Надо их впустить. Открывайте затворы! Быстро, быстро!
А это, оказалось, было предательство, это не были никакие не монахи, а еретики, qui se Orphanus apellaverunt, переодетые в рясы, сорванные с цистерцианцев, когда in feria III pasce na monasterium Cisterciense de Kamenz напали, который monasterium eodem die efractum et concrematum est. Не Божьи овечки это были, а волки lupi in vestimento ovium, те самые пресловутые предатели, которые сами себя именовали Фогельзангом, предатели, Иуды, мерзавцы без совести и веры. Ворвались сукины дети через по-глупому раскрытые ворота, ударили на стражу, за ними толпой другие Orphani, до того скрывавшиеся на телеге под полотнищем, как ахейцы в коне деревянном. Перебили стражу, ворота настежь, и уже повалили еретические equites гуртом, за конными – пехота бегом, через два пачежа было в городе кацеров с полдюжины сотен, а новые все прибывали. И учинилась тревога страшенная…