Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

Тем временем сироты очистили церковь от всего, что представляло какую-либо ценность. Священные образы, доски со скамей и порубленные остатки алтаря, не представлявшие ценности, горели на огромном костре. По приказу Пульпана обоих искалеченных и умирающих монахов подтащили к костру и бросили на него. Стоящие веночком гуситы смотрели, как два лишенных конечностей тела бестолково шевелятся и извиваются в языках пламени. Впрочем, горели скверно, пошел дождь. Смил Пульпан щупал разорванное ухо, ругался и сплевывал.

– Поймали еще одного! – крикнули выбегающие из притвора. – Брат Пульпан! Поймали! На амвоне прятался!

– Давайте его сюда. Тащите паписта.

Тот, кого тащили гуситы, воющий, вырывающийся и дергающийся, был – Рейневан узнал его сразу – дьякон Анджей Кантор. В одной рубахе, видимо, его схватили в тот момент, когда он пытался освободиться от доминиканской рясы. Когда его тащили мимо, он заметил Рейневана и завыл:

– Господиииин Беляу! Не отдавай меня на муки! Не отдавааай! Спаси, госпооооодин!

– Ты предал меня, Кантор. Помнишь? Послал на смерть, как Иуда. Поэтому и подохнешь, как Иуда.

– Господин! Смилуйся!

– Давайте его сюда. – Пульпан указал на окровавленный пень. – Будет третий мученик. Omne trinum perfectum [736] .

Возможно, все решил импульс, какое-то туманное воспоминание. Возможно, это была минутная слабость, усталость. Может, пойманный краешком глаза взгляд Самсона Медка, полный глубокой печали. Рейневан не до конца знал, что склонило его к действию, к такому, а не другому поступку. Он вырвал арбалет из рук стоящего рядом чеха, прицелился, нажал спуск. Болт ударил Кантора под грудину с такой силой, что прошел навылет, почти вырвав дьякона из рук палачей. Когда он упал на землю, то был уже мертв.

736

Все, что тройственно, – идеально (лат.).

– У меня с ним, – пояснил Рейневан в глубокой и убийственно мертвой тишине. – У меня с ним были личные счеты.

– Понимаю, – кивнул головой Смил Пульпан, – но не делай, брат, этого никогда больше. Потому что другие могут не понять.

Пламя с ревом пробилось сквозь крышу церкви. Стропила и балки рухнули внутрь, в огонь. Через мгновение начали разваливаться и рушиться стены. В небо взвился сноп искр и дыма. Черные хлопья кружили над огнем словно вороны над полем боя.

Церковь Святой Анны разрушилась полностью. В море огня чернела только арка портала. Словно врата ада.

Всадник, влетевший на площадь, остановил покрытого пеной коня перед гейтманами сирот: Яном Краловцом, Прокоупеком, Колдой из Жампаха, Йирой из Речицы, Браздой из Клинштейна и Матеем Салавой из Липы.

– Брат Ян! Брат Прокоп развернулся от Олавы, идет через Стжелин на Рыхбах. Требует, чтобы вы незамедлительно шли туда!

– Слышали? – Краловец повернулся к своему штабу. – Табор зовет.

– Замок, – напомнил Прокоупек, – все еще сопротивляется.

– Его счастье. Командиры, к подразделениям! Грузить трофеи на телеги, сгонять коров! Марш! Идем на Рыхбах, братья! На Рыхбах!

– Привет, братья! Привет, Табор!

– С Богом, желаем здоровья, братья! Привет, сироты!

Приветственным крикам не было конца, радость встречи и эйфория охватили всех. Вскоре Ян Краловец из Градка пожимал руку Прокопа Голого. Прокоупек расцеловывал кудлатые щеки Маркольта, Ян Змрзлик из Свойшина колотил по железным наплечникам Матея Салаву из Липы, а Ярослав из Буковины стонал в могучем объятии Яна Колды из Жампаха. Урбан Горн обнимал Рейневана. Жехорс – Дроссельбарта. Цепники и стрелки сирот здоровались с табористскими копейщиками, сланские судличники и нимбургские топорники обнимали хрудимских арбалетчиков. Здоровались возницы боевых телег, при этом чудовищно, по присущей им привычке, ругаясь.

Ветер рвал развевающиеся хоругви – рядом с Veritas vincit [737] , хостией и терновой короной Табора плескался Пеликан сирот, роняющий капли крови в золотую Чашу. Божьи воины ликовали, кидали кверху шапки и шлемы.

И все это происходило на фоне полыхающего и извергающего клубы черного дыма города Рыхбах, подожженного таборитами и уже раньше покинутого охваченными паникой жителями.

Прокоп, все еще державший руку на плече Яна Краловца, с довольной улыбкой смотрел на выстраивающуюся армию, насчитывающую теперь свыше тысячи конников, больше десяти тысяч пехоты и трех сотен нашпигованных артиллерией боевых телег. Он знал, что во всей Силезии нет никого, кто мог бы в поле противостоять этой силе. Силезцам оставались только стены городов. Либо – как жителям Рыхбаха – бегство в леса.

737

Истина в единении (в единении Сила) (лат.).

– Отправляемся! – крикнул он гейтманам. – Строиться к походу! На Вроцлав!

– На Вроцлав! – подхватил Ярослав из Буковины. – На епископа Конрада! Мааааааарш!

– Сегодня Пасхальный день! – крикнул Краловец. – Festum festorum! [738] Христос воскресе! Воистину воскресе!

– Resurrexit sicut dixit [739] , – подхватил Прокоупек. – Аллилуйя!

– Аллилуйя! Воспоем Богу, братия!

738

Праздник праздников! (лат.)

739

Как говорится – истинное воскресение (лат.).

Из глоток сиротских цепников и таборитских копейщиков вырвалась и взвилась под небеса громовая песнь. И тут же подхватили ее мощными голосами судличники из Хрудима, щитники из Нимбурка, арбалетчики из Сланого:

Bu'och vsemog'uc'ivstal z mrtw'ych zad'uci!Chvalmez Boha s vesel'im,to n'am vsem P'ismo vel'i!Kyrieleison!

Начиная движение, пение подхватили копьеносцы Зигмунта из Вранова, латники Змрзлика, за ними возницы боевых телег, легкая кавалерия Колды из Жампаха, конники Салавы, моравцы Товачовского. В конце в качестве арьергарда ехали с громким пением на устах поляки Пухалы:

Chrystus Pan wstal z martwych,Po Swych mekach twardych,Stad mamy pociech wiele,Chyrystus nasze wesele!Zmiluy sie, Panie!

Пыль стояла столбом над Вроцлавским трактом, оставляя позади догорающий Рыхбах, таборитско-сиротская армия Прокопа Голого шла на север. В сторону темнеющей на горизонте окутанной облаками Слёнзы.

Jezukriste, vstal si,n'am na pr'iklad dal si,ze n'am z mrtv'ych ust'ati,s Bohem preb'yvati.Kyrieleison!

Пожары в городе еще бушевали, пригород же выгорел почти дотла, только дымил, помигивал угасающими язычками на обугленных бревнах и столбах. Слыша, что гуситское пение замирает вдали, люди начали вылезать из укрытий, выходить из лесов, спускаться со взгорий. Осматривались, перепуганные, плакали, глядя на гибель своего города. Отирали с лиц сажу и слезы. И пели. Как-никак – была Пасха.

Christ, der ist erstandenvon der marter alledes sull wir alle fro seinChrist sol unser trost sein.Kyrieleyson!