БП 21

Пришлось перебраться сначала к Мережковскому и Гиппиус, но после явно выражавшейся антипатии к "грубой физиологии речей Вашего ужасного Керенского", - на последнюю запасную квартиру, хозяин которой, пока непризнанный, но уже с гигантскими амбициями поэт с уклоном в символизм охотно пустил на постой месье Мишеля, "удивительно точно понимавшего потребности души мятежного пиита в стимулировании вдохновения", а посему щедро доставлявшего чистейший германский героин.

Там были припасены даже дрова и консервы, вполне достаточное количество, чтобы продержаться, пока неугомонный генерал не свернёт себе шею. Но эти надежды растаяли подобно маслу на сковороде. Петропавловская крепость, арсеналы, мосты, тюрьмы, банки, почта и телеграф были вмиг взяты под контроль келлеровцами, против демонстрантов бросили не сопливых деревенских Ванек, а спаянных железной дисциплиной фронтовиков, слезоточивый газ также оказался очень неприятным сюрпризом, рассеивающем сколь угодно агрессивную толпу практически без кровопролития. Помимо всего прочего в Петрограде оперативно распространялись прокламации, отпечатанные в типографиях предателя Сытина, адресованные как к обывателям, так и к восставшим. Причем симпатии горожан явно были на стороне келлеровцев, ибо там куда ступала их нога, воцарялся порядок, а отпечатанные и развешенные на афишных тумбах фото неумолимого наказания душегубов в виде расстрела, или повешения, с обязательным указанием даты, места и сути преступления вызывали горячее одобрение у большей части населения...

Попытка покушения на Великого Князя Михаила с треском провалилась. В автомобиле Регента погибли только его супруга графиня Брасова и семилетний сын Георгий.

– Идиоты!
– Продолжал вести беззвучный монолог Терещенко.
– Павлины, любующиеся своим красноречием! И не могущие организовать вообще ничего! Теперь у Михаила устранена причина, лишающая его права на наследование трона, а желание отомстить за смерть жены и сына делает его вдвойне опасным и непредсказуемым!..

Келлер подавлял уже последние очаги сопротивления, все пути бегства из Петрограда были блокированы. Слава Богу, верный человек сумел предупредить, что и с этой квартиры надо убраться. И он, один из богатейших людей России, превратился в загнанного зверя, изгоя, пугающегося троих-четверых мальчишек с погонами юнкеров на плечах...

– Ну нет-с, господа, так просто меня не взять!
– Бормотал под нос Терещенко, приближаясь к заветной цели своего путешествия - зданию яхт-клуба, где его должен был ждать Николай Евгеньевич Фельтен. Имя этого неординарного человека, горячего поклонника яхт и не менее ярого приверженца Льва Толстого, с тысяча девятьсот седьмого по тысяча девятьсот девятый годы часто появлялась на страницах либеральных газет.

Он прославился своими рейдами летом - на яхте, а зимой - на буере в Финляндию, где печатались запрещенные в Империи брошюры без сомнения великого писателя, но увы, на закате жизни возомнившего себя не менее великим политиком. Ему удалось сделать немало контрабандных рейсов, оставляя с носом Пограничную стражу. Но в итоге, Николай Евгеньевич, всё же, отсидел почти полгода в крепости и был выпущен под весьма внушительный залог в пять тысяч рублей внесенный кем-то из его влиятельных покровителей, но с запретом покидать территорию Санкт-Петербургской и сопредельных губерний.

Естественно, что Фельтен сохранил неприязненное отношение к полиции, которое постепенно перенёс на государство в целом, и за это был весьма популярен в среде либеральной интеллигенции - писателей, артистов и прочей богемной публики. Именно здесь, уже после августа четырнадцатого с ним и познакомился Терещенко. Взаимная любовь к парусам позволила им сойтись покороче, а если учесть, что предусмотрительный миллионер выделил достаточно кругленькую сумму на строительство яхты и буера, - вполне объяснимо, что у них сложились доверительные и дружеские отношения...

Уже из здания яхт-клуба Михаилу Ивановичу удалось сделать короткий телефонный звонок доктору Хавкину и попросить прислать санитарный автомобиль. Именно в нём, Терещенко и Фельтен, переодевшись в санитаров, сумели добраться до Стрельни. Расчёт на то, что санитарка с номерами военного ведомства не вызовет подозрений, вполне оправдался.

Именно там, в мастерских яхт-клуба и находился заветный ледовый буер, носящий символичное имя "L'espoir" ("Надежда"). Остаток ночи прошёл без происшествий. Сидя возле печки в буфетной, Михаил Иванович сумел ясно и доходчиво объяснить Фельтену, что он просто обязан спасти не столько самого Терещенко, но в его лице надежду на победу угнетённого народа над царским режимом. В его трактовке Регент Михаил был фантасмагорической реинкарнацией Ивана Грозного, Петра и Николая Первых одновременно, действия генерала Келлера - точной копией зверств карательного отряда генерала Меллер-Закомельского в тысяча девятьсот пятом. В общем, семена упали на подготовленную почву, и рано утром тепло одетые Терещенко и Фельтен уже сидели в буере, который его друзья-яхтсмены Стрельнинского парусного клуба перетянули на лёд Финского залива.

– Ну-с, с Богом! Поехали!..

Буер, не спеша двинувшись, постепенно набирал ход. Паруса упруго натянулись и даже, казалось, слегка позванивали. Когда они отдалились от причала уже на сотни две шагов, там началась какая-то неразбериха, появились военные, и прозвучало несколько выстрелов.

– Опоздали, господа жандармы!
– Весело оскалившись, прокричал Фельтон.
– Нас вам уже не достать!.. Скоро наберём узлов двадцать. Обедать, Мишель, будем уже в Великом Княжестве Финляндском. Вот только отойдем подальше от берега - там лед получше, и понесёмся стрелой.

Терещенко, с облегчением откинулся на спинку сидения и, прикрыв глаза, предался прерванным размышлениям, сильный вымпельный ветер не позволял погрузиться в дрёму.

– Чухонцы не выдадут.
– Думал Михаил Иванович, - Нужным людям уже намекнули, что после свержения царя в княжество вернут все привилегии, а в будущем, возможно обсуждение вопроса и о полной независимости от России.

На пристани, между тем, неразбериха улеглась, закончившись пуском трёх красных ракет. А через несколько минут одновременно с обоих сторон раздался всё усиливающийся характерный треск, напоминающий работу двигателя аэроплана. Терещенко и Фельтен, не сговариваясь обшаривали взглядами небо в поисках возможной угрозы. Сброшенная бомба или несколько горстей флешетт могли уничтожить ледовую яхту вместе с пассажирами.

Черт, возьми! Не летают аэропланы в таких облаках!
– Прокричал Фельтен. И, действительно, в небе никого не оказалось. Вместо этого, стремясь взять буер "в клещи", сзади мчалась пара аэросаней. Пока казалось, что судьба благоволит беглецам, их "L'espoir" набирала скорость и вот-вот должна была вырваться из захвата. Николай Евгеньевич, выкрикивая ругательства и угрозы в сторону погони, даже ухитрился управляя одной правой рукой, левой продемонстрировать едущим сзади кукиш...

Жирную точку, а точнее - многоточие на надежде спастись, поставила пулемётная очередь, которая почти перебила мачту и разлохматила парус. Буер зашёл в крутой вираж, оторвался левым полозом ото льда и перевернулся на бок.

Последним, что сохранилось в памяти теряющего сознание Терещенко, был стихнувший треск мотора, скрип снега под ногами подходивших людей и брошенная кем-то непонятная фраза: "Ну, Пашка, молоток. С первой очереди попал. Вашбродь, что - пакуем голубчиков?"...

*

– Рад, что Вы наконец-то появились, Денис Анатольевич.
– Келлер выглядел уставшим, однако от этого не менее "суровым, но справедливым".
– Кстати, у меня два вопроса. Просто так, из чистого любопытства... Что Вам, господин капитан, строжайше было приказано и куда Вы вместо этого так внезапно и загадочно исчезли?

– Появилась информация, которую надо было срочно проверить.

– Да? И настолько важная?

– Вероятное местонахождение Терещенко. Барановский сдал...

– И где он?
– Генерал тут же забывает про своё ехидство.

– Ушёл за где-то полчаса до нашего приезда. Осторожный, сволочь! Нюх у него на опасность.

– А где обитал?

– Сначала у Мережковского с Гиппиус, потом съехал к какому-то рифмоплёту-наркоману.

– Почему сами не остались и не послали кого-нибудь другого?

– Потому, что Котяра... прапорщик Ермошин и поручик Стефанов отсутствовали, вели бой на Литейном мосту. Мне надо было старшего унтер-офицера Паньшина отправить? Чтобы он там дров наломал? Я его здесь оставил за старшего с тремя "пятёрками" резерва. Как вести бой в городе он знает, а вот как разговаривать с людьми искусства - нет.

– Угу-м, а Вы знаете... Они живы хоть, эти гении?

– Кто?.. А, да. У Мережковского руки завтра-послезавтра перестанут трястись, а вот мадам Гиппиус теперь декламировать свои стихи будет с лёгким заиканием. А насчёт пиита - когда мы его взяли, он уже под кайфом был. Перепутал нас с гигантскими тараканами, вылезающими прямо из пола и стен.