БП. Между прошлым и будущим. Книга 1
Шрифт:
Отвечая на вопрос сотрудника «Экспресс-Хроники» о своих недавних публикациях в советской прессе, Максимов заявил, что если закон о печати останется только на бумаге и «Экспресс-Хроника» не получит статуса полноправной газеты, то он прервет все официальные контакты в СССР. В.Максимов ответил и на другие многочисленные вопросы.
На вечере выступили Эрнст Неизвестный, Булат Окуджава, Наум Коржавин, Игорь Золотусский, Юрий Эдлис, Игорь Виноградов, Эдуард Лозанский.
(Из «Экспресс-Хроники» выпуск 16(14) за 17 апреля 1990 г.)»
Вот я заново просматриваю текст, — ту его часть, что сохранена для нынешней публикации.
Утром они должны были встретиться в городе, Плешков не пришел. Лимонов позвонил в гостиницу и услышал: ночью Плешков умер. Отравился, что-то съел за ужином. В Париже? В недешевой гостинице? Кто теперь объяснит, кто ответит… Никто по сей день и не ответил. Вот оно — «совершенно секретно».
…Годы спустя мне кажется уместным завершить текст выражением, придуманным именно Семеновым. Итак, информация к размышлению: число погибших журналистов только в России в 2005 году составило 47 человек — это по официальным сведениям. А до того были: Листьев… Щекочихин… Боровик Артем… Хлебников… Это те, чьи имена пока на слуху. А всего в мире — сколько их? И сколько их еще будет?..
И ещё: вот текст подписи к фотографии, служившей также и заголовком статьи о Юлиане Семенове: «В триллерах Юлиана Семенова злодеи — сотрудники ЦРУ, — и некоторые говорят, что их автор работает на КГБ» (Журнал «Пипл»). Оставим же эту информацию на совести редакции популярного американского журнала.
Апрель 1990 г. — Май 2006 г.
Глава 7
Семь жизней писателя Владимира Кунина
Да — книги его изданы во многих странах и на многих языках… Но ведь то же происходило совсем, кажется, недавно с томиками Севелы или иначе, скажем, с романами Тополя.
Признаюсь: подаренные автором при нашем знакомстве книги я сумел прочесть уже после встречи — и вот тогда многое, о чем я лишь догадывался, беседуя с Куниным, стало объяснимо и достоверно. Я говорю прежде всего о совершенно замечательной личности, стоящей за книгами моего недавнего собеседника. Американцы называют это «персоналити» — и я не знаю, как лучше сказать это по-русски.
От главы — к главе… И каждый раз, когда кажется — всё, никого не упустил вспомнить: а это ведь, как снова пережить первую встречу, и многие встречи — потом. И потом еще и еще… Вот — Кунин.
Еще задолго до нашего знакомства я знал, что на его счету множество киносценариев: вот его «Интердевочка», эта лента оказалась выплеснута одной из первых на гребне гласности за пределы России, и как-то сразу покорила западного зрителя — ее стали знать везде. Это потом уже, после нее пришли на Запад Михалковские ленты, потом был «Такси-блюз» Лунгина, повторяемый и по сей день кабельными телеканалами…
Кунин прежде всего писатель, сценарист — это производное: книги его изданы, они продолжают издаваться, и не только по-русски… Вот и теперь не забывает Володя, — дальше в тексте я так и буду звать Кунина по имени, сохраняя в обращении к нему тогдашнее «вы» — прислать мне новый, только вышедший томик: мы дружны уже больше полутора десятка лет, это точно.
— Вообще-то, жизнь моя, начиная лет с 15, была бурной и путаной… — задумчиво рассказывал он в тот раз. — Творческую же ее часть правильнее отсчитывать с начала 50-х,
когда я в цирке работал акробатом…— Акробатом?.. — я подумал, что ослышался.
— Я был двукратным чемпионом Союза по акробатике, — невозмутимо продолжал Кунин. — Потом начал проигрывать соревнования по возрасту — мне уже стукнуло 28 лет, и тогда я ушел работать в цирк.
Теперь я счел уместным, не высказывая удивления, просто смолчать…
— У меня было два номера, включавших в себя рекордные трюки, — и однажды на детском утреннике я, работая без страховки с партнером, разбился. Тогда же я, пока отлеживался в госпитале, написал рассказ. Тяга к исповедальной, какой-то маленькой прозе у меня появилась вдруг, и совершенно непонятно почему. Рассказ получился такой, я бы сказал, сладкий — а в нем я написал все, что знал про цирк.
Приехавший случайно в наш город главный редактор журнала «Советский цирк» Анатолий Иванович Котляров спросил меня: «Это правда, что ты написал рассказ?» — «Правда», — сказал я. Он прочел этот чудовищный, слабый, каким я вижу его сегодня, рассказ и… напечатал его. Видимо, что-то его поразило — ну, как если бы обезьяна заговорила вдруг человеческим голосом. Тем более, что подписал я рассказ так: «Владимир Кунин, артист цирка».
В общем, с полгода провалялся по разным больницам — начиная от Средней Азии, где это со мною произошло. Долго лежал в Москве, в Центральном институте травматологии и ортопедии (ЦИТО), где меня собирали по частям с моими одиннадцатью переломами. Тогда-то я написал еще рассказ и повесть «Местная анестезия», которые, надо думать, напечатали уже из жалости ко мне. А когда я вышел — ручонка одна у меня не работала… И вдруг — приглашение собственным корреспондентом в журнал «Советский цирк».
Ручонка… Помню, слушал я Кунина не перебивая, и только отмечал про себя его удивительную манеру произносить слова: каждое он выговаривал отдельно и отчетливо, и звучало оно как-то штучно, будто по-конфетному завернутое в красочную обертку, и оттого очень самостоятельное и значащее.
— И начались мои командировки, — продолжал рассказывать Кунин. — Я снимал комнату в Москве на Маросейке — и мотался по различным циркам страны, писал корреспонденции, фотографировал. И за это время напечатал около 80 очерков и статей — до тех пор, пока в одном из них не описал бедственное положение артистов передвижных цирков. Собралась коллегия Министерства культуры, и я был изгнан «за пасквиль», «за очернение действительности».
А спустя месяц — неожиданное приглашение спецкором в газету «Советская культура»: говорили, Фурцева, тогдашний министр культуры, поспособствовала. После этого особых гонений я не чувствовал — разве что, когда получил из Франции приглашение от Марселя Марсо принять участие вместе с маленьким сыном Вовой во встрече Нового года в его театре, наше Министерство культуры ответило, что месье Кунин так занят, так занят, что не может выехать. И вообще, вся советская журналистика держится на нем, так что, пожалуйста, не трогайте его…
— А каким образом Марсель Марсо узнал о вас? — поинтересовался я.
— Впервые посетив Россию, он подарил журналу «Советский цирк» свои рисунки и маленький очерк — его впечатления о Москве. Тогда-то мы и познакомились с ним и с его переводчицей Лизой Муравьевой, потомком — не больше и не меньше — Муравьевых-Апостолов, вернувшейся недавно из Парижа, где она родилась и выросла.
Этот период своей жизни Кунин вспоминал с очевидным удовольствием:
— Марсо попросил, чтобы мы сопровождали его в поездке по стране. И мы месяц были с ним вместе и, надо сказать, жутко подружились. А спустя несколько месяцев он прислал мне приглашение…