БП. Между прошлым и будущим. Книга 1
Шрифт:
Время от времени кто-то подходит к нам, здоровается, перекидывается несколькими словами. Ерофеев Виктор… Леонид Жуховицкий… Андрей Битов, проведший здесь, что вполне заметно по нему, уже не один час… Оставив свою компанию, он почтительно пожимает руку Булату, кивает нам, сидящим вокруг столика. Отходит, оглядывается, снова подходит, упирается в меня взглядом:
— Половец, это правда — ты?
Битова я не видел два года — с тех пор, как он останавливался у меня в Лос-Анджелесе. А здесь я не был почти 16 лет…
Отобедав, мы некоторое время остаемся за столиком. К Окуджаве подходит еще кто-то, разговор затягивается, я прошу еще кофе и посматриваю в зал, отмечая знакомые лица… В какой-то момент в широком
Прислонив палку к стене, Михалков садится. Сразу на его столике появляется суповая тарелка, он склоняется над ней, не поднимая головы. Сидящие в зале в его сторону не смотрят, не замечая его. А те, кто видит, быстро и, как мне кажется, демонстративно отводят взгляд.
Удивительно ли? Михалков — один из немногих — открыто поддержал путч. И из первых: кто-то из его коллег просто не успел и, как вскоре оказалось, очень кстати, промолчал. В этот раз обычно острое чутье сановитого писателя подвело его — путч, не начавшись, провалился… А в зале сегодня — сплошь «апрелевцы».
Рассчитавшись с официанткой, мы поднимаемся и идем к выходу. Ольга за несколько шагов до дверей задерживается с кем-то в разговоре. Булат перед самым выходом сворачивает к столику Михалкова и через минуту догоняет нас.
Дождавшись Ольгу, мы выходим из здания.
— Булат, что ты сказал Михалкову?
Ольга выжидающе смотрит на супруга.
— Ничего. Поздоровался, спросил, как дела… А что?
— Он плачет. Склонился над супом — и плачет.
Булат хмурится и молчит.
Мы выходим — через двери, ведущие на Поварскую, — для ресторана они пока единственные, сюда-то нас пытался направить дежурный «болван». Здесь группка, несколько человек, они пытаются пройти в ресторан — куда там: и здесь массивная фигура охранника, заградившая собой вход. От них отделяется Жуховицкий: «Черт возьми! Меня всю жизнь куда-нибудь не пускают, вот теперь и сюда. Держат столики для делегации из ГДР… Дожили — в свой дом, в дом писателей не пускают…» — «Лёня, да плюнь ты на них, — иди!» — роняет Булат. Кажется, прошел тогда всё же Жуховицкий. Не сразу…
Минуло 10 лет. Дурацкий эпизод у входа в ресторан московского Дома литераторов, наверное, следует прочно забыть. Но я по сей день размышляю: что же вызвало тогда гнев Булата — обычно спокойного, все понимающего, умевшего по-доброму не заметить людскую слабость? Ну, действительно, не этот же дурень, загородивший нам вход! Этот, скорее всего, если и помнил имя Булата, в лицо его узнать никак не мог. Что не удивительно: ресторан в тот год готовился шагнуть в реальный, каким его понимают в России, капитализм, место в котором литераторам отводится не самое первое. Коммерсантами, новыми хозяевами ресторана, набран был соответствующий контингент обслуги — что с нее взять…
— Да что ему эта фигура, — понимаю я. — Скорее всего, Булат и не очень-то ее заметил. «Болваны» для него, на самом деле, — те, стоящие за подлой, навсегда рухнувшей, как нам кажется, осенью 91-го, системой. Ее столпы и опора, с огромными мускулами и нелепо крохотной головкой, тогда они только еще явили свое мурло — открыто, уверенно и нагло.
А он, Окуджава, — вот так, не вынимая рук из карманов, а только силою слова, спокойно, почти не замечая, отодвинул тех, вместе с их «не положено». Он прошел мимо них, с гитарой, зажатой под мышкой, с мудрой и горькой усмешкой, — и вошел в бессмертие.
Мой рассказ был бы неполон, если не вспомнить одну передачу на «Эхо Москвы». Был «живой» эфир — ровно час мы с ведущей программы, Нателлой Болтянской, беседовали о том, о сём: она расспрашивала об Американском
фонде Окуджавы, об эмигрантах, и постепенно разговор перешел к московским событиям последних дней. Здесь я не удержался, чтобы не помянуть Сергея Владимировича Михалкова, сегодняшнего, его деяния последних дней.Теперь это совсем другой Михалков: этот только что освободил помещения Дома Ростовых, испокон веков занимаемые писательскими союзами, — от писателей. Освободил в пользу, утверждают люди осведомленные, себя самого. Нет, конечно, формально — в пользу Международного сообщества писательских союзов. Основателем этого виртуального, как утверждают опять же осведомленные люди, сообщества стал Михалков спустя некоторое время после первых месяцев сумятицы и неразберихи, случившейся в 91-м. Ну, чуть позже. Еще, добавляют они, но уже шепотком, акция по «очистке» помещений особняка на Поварской была поддержана где-то в самых высоких коридорах власти.
Где он, тот несчастный старик, в одиночестве хлебающий суп за дальним столиком ресторана Дома литераторов?
В этот день эфир станции был заполнен еще десятком бесед, — тезисы которых были вскоре, почти сразу, приведены на Интернет-сайте станции. Были там и наши — из программы Болтянской. Я видел их сам, своими глазами… Продержались они в Сети час, а может быть и того меньше. Другие оставались на странице до следующего дня.
Есть о чем подумать, не правда ли?
ВМЕСТО ПРИЛОЖЕНИЯ K ТЕМЕ:
ПОКА ЗЕМЛЯ ЕЩЕ ВЕРТИТСЯ
РУССКАЯ АМЕРИКА:
ОКУДЖАВА В КОНТЕКСТЕ ТРАДИЦИИ АВТОРСКОЙ ПЕСНИ
Это сообщение было подготовлено к научной конфереции в Переделкино, посвященной творчеству Окуджавы.
Особая примечательность сохранения в диаспоре традиции авторской песни, но и ее дальнейшего развития, кроется не просто в феномене ее существования. Сегодня можно говорить уже о сформировавшемся за последние четверть века здесь бардовском движении. Подробнее об этом ниже.
Сравнительно недавно Окуджава сетовал по поводу сокращения в тогдашнем Союзе его аудитории (конечно, он имел в виду не только себя), но сокращения числа людей, для которых важнейшей частью существования было присутствие и даже участие в вечерах поэзии, авторской песни, да и вообще в неформальных аспектах литературно-поэтической жизни страны. Он говорил о процессе, сопровождавшем эмиграцию, о грядущем полном забвении самой традиции авторской песни.
К счастью, Булат Шалвович ошибался. Как-то Никитины приводили цифры, действительно не вызывающие оптимизма: раньше концерты с их участием, Окуджавы, определенной группы поэтов собирали стадионы, теперь же — хорошо, когда на их выступлениях собирается две-три сотни человек. Но разве это происходит только с авторской песней? Много ли книг русских сегодня издается тиражом, превышающим две-три тысячи… Анализ причин тому — задача социологов, им его и оставим.
Итак, совсем недавняя популярность — и вот… «Неформальную» песню, используя этот термин, власти пытались хоть как-то ввести бардовское творчество в рамки официальных реалий. И в конце концов, просто делали вид, что все это дозволено и даже санкционировано: ведь иначе оставалось признать, что можно обойтись и без разрешения властей, не спрашивать их.
Не хотелось бы противопоставлять самодеятельную песню другой — прошедшей реперткомы и сопутствующие им инстанции: ведь в числе широко исполняемых оказывались (пусть не очень много их было) песни, признанные нами своими, они и теперь звучат. И в эмиграции тоже: те, что исполнял Бернес, к примеру, озвучившие в свое время фильмы. И вообще — как выразился один из моих собеседников — песни «для души» — что есть, наверное, главное свойство авторской песни.