Брачный контракт с мадонной

— А как тебя, батенька, зовут? — спросил он, похлопав себя по бокам, будто убеждаясь в наличии у себя крепкого, мускулистого тела.

— Виталя.

— Вить, а Вить, можно без церемоний?

— Да запросто.

Профессор вдруг запустил руку в рот, пошуровал там и вытащил на свет божий вставные челюсти. Облегчённо вздохнув, он заботливо опустил свои красивые зубы в стакан с водой, стоявший на столе. От неожиданности Виталя поперхнулся вином и закашлялся.

— Твут ошень, — пришепётывая, пожаловался Иван Терентьевич. — Никак пвивыкнуть не могу. В экшпедициях жубы потефял. Питание там, жнаешь, не ошень… Хвеновое там питание.

— Иван Терентьевич…

— Ваня.

— Вань, а Вань, можно без церемоний?

— Жа не фиг делать.

Гранкин встал и, подняв огромную бутыль, с наслаждением сделал два больших глотка прямо из горла. Заинтересовавшись его манипуляциями, Джерри громко залаял.

— Джерри, баиньки, — приказал Виталя, и Джерри быстренько плюхнулся на подстилку, закрыв глаза.

Эйфория расправила крылья. Теперь уже Гранкин нисколько не сомневался, что в её происхождении виновато вино из черноплодной рябины.

Как бы то ни было, эту ночь он провёл не зря. У него в руках улики, правда, ещё предстоит понять, что они значат, но…

Виталю вдруг сильно качнуло, и если бы не услужливо подставленный локоть профессора, он свалился бы на пол плашмя. Странно, но пьяным себя Гранкин не чувствовал. Только очень удачливым и сильно умным.

— Вить, — зашептал профессор, — Вить, а давай чевез чевдак залезем на ту половину дома и там… пошукаем! Чевдак-то общий! — Дикция у профессора никуда не годилась, но Виталя прекрасно его понимал. — Может, чего интевесненького найдём, а? Пойдём, я ход знаю!

— А муж?

— Што муж?

— Ады Львовны муж же там спит! Он же наверняка из командировки вернулся, раз тут такие события… Не, Вань, хватит с меня твоего ареста! Я больше не выпью.

— Вить, ну я ж не дувак, ты ж сам сказал! Адкин муж в гостиницу на вгемя певеехал. Говогит, што не может пока жить там, где всё напоминает ему о жене!

— Где ход, Вань? — заорал Гранкин и полез вверх, на кресло, на стол, на какую-то полочку. С неё упали и покатились какие-то черепки. «Трофеи», — припомнил Гранкин.

— Стой! — закричал профессор. — Это ж летняя куфня! Тут нет чевдака!

Виталя нехотя слез. Эйфория подсказывала ему, что на чердак можно попасть и отсюда.

Иван Терентьевич повторил манёвр с бутылкой — поднял её, запрокинул, сделал пару больших глотков и с сожалением посмотрел на то, что осталось: на дне болтался густой, синюшный осадок.

— Пойдём, — потянул он Гранкина за рукав. Джерри, обрадовавшись открытой двери, вскочил, собираясь пойти вместе с ними, но Виталя с профессором в голос крикнули «Баиньки!». Пёс улёгся, грустно вздохнул и закрыл глаза.

Выходя, Виталя помахал челюстям в стакане рукой.

— Без цевемоний, — поторопил профессор.

Следственный эксперимент

— Тс-с-с! Мавгавита пвоснётся, мало не покажется, — прошептал профессор, прижимая палец к губам.

Они зашли на половину дома профессора, тихонько пробрались на второй этаж, заботливо придерживая друг друга, и тут Виталя обо что-то споткнулся.

— Тс-с-с!!! — повторил профессор. — Она у меня женщина фумная, не любит, кохда я ночью с кем-нибудь выпиваю.

— Моя тоже не любит, — пожаловался Гранкин. — Моя тоже шумная…

Тут профессор обо что-то запнулся, и это «что-то» звонко поскакало по лестнице.

— Тс-с-с! — захихикал Гранкин и обхватил профессора вокруг туловища обеими руками. — Тс-с-с! Маргарита проснётся!

Они постояли немножко в обнимку, слушая тишину. Где-то умиротворённо тикали часы, и Витале захотелось вдруг спать. Прямо здесь, на уютной и тёмной лестнице.

— Пойдём, — профессор потянул его в сторону, — тут кладовочка есть, там лестница на чевдак, люк никохда не заквывается, я думаю, на той половине дома тоже.

Он щёлкнул выключателем, и они оказались в маленькой, тесной комнатёнке, заставленной старой мебелью, ящиками, бидонами, и даже бочками. Наверх, очень близко к стенке, действительно шла лестница, которая упиралась на потолке в люк с никелированной ручкой.

Первым полез Иван Терентьевич. Он почти добрался до люка, но на последней ступеньке покачнулся, оступился, и кулем свалился вниз, издав странный деревянный звук.

— Чёвтов пвотез, — ругнулся профессор.

— Какой протез, Вань? — Гранкин безошибочно научился разгадывать, утратившую чёткость речь профессора.

Иван Терентьевич чуть приспустил голенище резинового сапога, задрал штанину и постучал по ноге, которая издала глухой звук старого полена.

— Пвотез у меня до колена. В экшпедициях ногу потевял. Очень хвеновые там условия, Вить. Давай, ты пелвый полезай!

— Жуткое дело, эти экспедиции, — вздохнул Гранкин и полез наверх. Лестница повела себя странно под ним. Она была как живая — сопротивлялась, увиливала, дразнила и не давалась, как девушка, которая корчит из себя недотрогу. Виталя всё же добрался до верха, схватился за ручку люка, но ноги тут же сорвались со ступенек, и Гранкин повис под потолком.

— Висит гвуша! — захохотал профессор. — Неловкий вы, батенька, хоть и с ногами! Пвыгай!

Гранкин попытался ногами нащупать ступеньку, но ступенька заартачилась. Всякий раз, когда Виталина нога её почти доставала, она увиливала в сторону и, кажется, даже подхихикивала при этом. Наконец, Виталя разжал пальцы и спрыгнул на пол, приземлившись на задницу.

Прохохотавшись, профессор начал опять штурмовать кокетку-лестницу. Витале вдруг пришло в голову, что градус в вине всё-таки был. Впрочем, с десяти литров, да через трубочку, и от кваса крыша поедет.

Иван Терентьевич всё-таки справился с задачей: одолел все ступеньки, взялся за ручку люка и изо всех сил стал толкать её внутрь. Крышка нехотя поддалась, издав кряхтение, словно старуха. Видно было, что её давно никто не открывал. На Виталю посыпались хлопья пыли, кусками повалилась какая-то грязь, и даже что-то закапало.

— Есть! — закричал профессор, скрываясь на чердаке. — Ставая гвавдия не сдаётся! Ставая гвавдия не чета моводой! Ува! Давай сюда, сыщик!

* * *