Брачный контракт с мадонной

— Вань?!

— Вить!

Как водится, на чердаке пахло голубиным помётом, пылью, и сухим старым деревом. Как водится, темень там стояла такая, что вытянутой руки не было видно.

— Вить, у тебя там где-то фонавик был!

— Был, — Гранкин вытащил из кармана джинсовки фонарь и долго возился, включая его: кнопка почему-то выделывала такие же кренделя, как и лестница. Когда слабый свет разрядил темноту, профессор вдруг начал безостановочно громко чихать.

— Я всевда, ковда выпью, чихаю, — сообщил он Витале и, пригнувшись, пошёл вперёд.

— Тс-с-с! — панически зашептал Виталя. — Тише, Вань!

— Вить?!

— Что?

— Люк задваен! — Иван Терентьевич со всех сил стал дёргать за металлическое кольцо крышку в полу, но она никак не поддавалась. Гранкин оттеснил профессора, сам схватился за кольцо и вдруг представил, что там, за этим задраенным чердачным люком находится сразу подвальное помещение, а там — голодная, несчастная сидит его Галка с младенцем, и что хоть Галка ничего не боится, кроме маленьких чёрных жучков, но холод, голод и неволя кого хочешь сломают… Зря он купил такие красивые, такие пушистые носки. Ведь не отдадут же их Галке, себе замылят! Или тот, кто охотится за сотнями тысяч долларов, не позарится на чужие носки?.. Виталя не знал ответа на этот вопрос и от отчаяния так рванул на себя крышку, что она, крякнув, сорвалась с петель и отлетела вместе с Гранкиным в пыльную темень чердака.

— Ува! Попета!!

— Ура. Победа, — перевёл профессора Гранкин.

Иван Терентьевич скрылся в образовавшейся чёрной дыре. Послышался шум, грохот, знакомый деревянный стучок и такие выражения, в знании которых профессора трудно было заподозрить.

— Вань?! — осторожно поинтересовался Виталя.

— Вить, тут лестницы нет! Ты лучше сразу группируйся и прыгай!

Виталя не умел группироваться, поэтому он просто прыгнул. Приземлился он на четыре конечности и может быть, ему было бы больно, но нет лучше анестезии, чем большое количество выпитого вина. А ещё Гранкин с восторгом вдруг понял, что с удовольствием бы так и ходил — на руках и ногах одновременно.

— Встафай, — распорядился профессор. — Свет не пудем включать, фонавика хватит. А то вдлуг Андвюха, муж Адкин, дома!

— Как дома? Как дома? — засуетился Виталя. — Как дома? Ты же сам мне сказал, в гостинице он, трудно ему одному в этом доме, больно, рана душевная не зажила, воспоминания замучали. Как это дома?

— Не двейфь, пофутил я! — захохотал профессор.

— Не дрейфь, пошутил он, — сам себе перевёл Виталя и тоже захохотал во всё горло, чтобы доказать себе и профессору, что он не боится.

Они стояли точно в такой же кладовочке, как на половине профессора, заставленной всяким хламом. Виталя задел плечом какое-то сооружение, и оно развалилось с кастрюльным звоном.

— Вань, скажи мне как археолог археологу, а что мы ищем?

— Истину! — провозгласил профессор не ошибившись в фонетике. — Истину, двуг мой Витя! Мы пвоведём с тобой следственный эспевимент!

— Надеюсь, этот Крылов всё же в гостинице, — пробормотал Гранкин. Он обнял Ивана Терентьевича за талию, и они пошли потихоньку в глубину дома. Фонарик выхватывал из темноты самые разные предметы и вещи. Они казались зловещими — вот ужасная, гнусная, уродливая напольная ваза, вон на стене висит картина, кажется, она ожила, и кто-то корчит с неё гримасы, перила почему-то кривые, ступеньки покатые, пахнет нежилым помещением, и ведь здесь где-то бродит неприкаянный призрак Ады Львовны…

Виталя покрепче прижался к Ивану Терентьевичу. Никогда в жизни ему не было страшно и весело одновременно. Это походило на посещение комнаты страха, только на входе не сидел кассир, взимавший с посетителей плату.

— Сюда, — шепнул профессор и потянул Виталю в какую-то дверь. — Здесь гостиная, где находится тот балкон, с которого Ада на… упала, в общем.

Они оказались в просторной и неожиданно светлой комнате. Большое окно, занавешенное лёгкими, полупрозрачными шторами, пропускало слабый предутренний свет. Гранкин выключил фонарик и сунул его в карман.

В комнате царил полный разгром. Профессор громко присвистнул.

— Однако… — пробормотал он, перешагивая через перевёрнутые стулья и разбросанные вещи. — Скажи мне, Вить, как сыщик сыщику — что это?!

— Шмон, — ответил поражённый Гранкин. — Здесь кто-то что-то сильно искал. Другого объяснения я дать не могу.

Диван был отодвинут от стены, сервант лежал на боку, а горы перебитой посуды мозаикой осколков блестели под ногами. Журнальный столик был перевёрнут, на полу валялось много глянцевых женских журналов, даже ковёр был содран со стены — он чудом удержался на одном гвозде, повиснув уродливой хламидой.

— Ну и ну! — сказал Гранкин. — А ты говоришь, Вань, что у соседей была абсолютная тишина.

— Когда Аду Львовну нашли, этого не было, — прошептал профессор. — Это вот, кто-то недавно… когда Андвюха уже в гостиницу съехал… — Иван Терентьевич подошёл к балконной двери и стал открывать её, резво подпрыгивая, чтобы дотянуться до шпингалета. Шпингалет оказался тугой, и профессору пришлось прыгать бесчисленное количество раз.

Виталя тем временем встал на четвереньки и пополз по полу, ощупывая предметы, которые попадались под руки. Журналы, журналы, битая посуда, вспоротая подушка, ощерившаяся холофайбером, разбитый телефонный аппарат — старый, дисковый, и снова глянцевые журналы с картинками, от которых хотелось зажмуриться — такие бесстыдные бабы смотрели с обложек. «Тьфу!» — сказал про себя Гранкин и повторил снова: «Тьфу!» В женщине должна быть загадка, а не откровенное приглашение. Вот в Галке… В Галке масса загадок и море недосказанности. Никогда не знаешь, что стукнет ей в голову. Никогда не поймёшь, какая муха её… Под руку попалась шкатулка. Виталя открыл её, перевернул, и в руку ему хлынули золотые цепочки, колечки, серёжки. Их было не очень много — так, стандартный набор среднестатистической женщины, но одна вещица была необычная. На каучуковом шнурке болтался кулончик странной геометрической формы. В центре блестел красный камень. Кулон сильно выделялся среди прочего штампованного золотишка, и Виталя сообразил, что именно его имела в виду Эльза, когда заявила, что у Ады завёлся богатый любовник.

— Смотри-ка, Вань, — сказал он прыгающему профессору, — а золотишко-то и не тронули! Значит, не простые грабители. — Виталя ссыпал золото обратно в шкатулку и пристроил её на краю дивана. Он пополз дальше по полу, пока не уткнулся носом в чугунную батарею. Батарея почему-то пахла сырой землёй, и за ней что-то темнело. Гранкин засунул руку между чугунными зубьями, уцепил пальцами какой-то картон и потянул на себя. Это оказалась обычная ученическая тетрадь объёмом девяносто шесть листов. В такой он вёл на работе запись приёма клиентов, в такой Галка коллекционировала кулинарные рецепты. Виталя достал из кармана фонарик, включил его и лучом света пошарил по тетрадным листам.

* * *

«Мне было страшно. Я боялась воды. Шаткая лодочка под ногами ходила, будто я стояла на спине строптивой и скользкой акулы. Рука, мне протянутая…»

Может, ему повезло, и он нашёл личный дневник Ады Львовны?!

Гранкин сунул тетрадь за пазуху. Пожалуй, он ничего не скажет о находке профессору.

— Отквыл! — заорал от балконной двери профессор. — Иди сюда! Я пведлогаю пвовести следственный экспевимент!

— В смысле? — Виталя прыжком очутился на просторном балконе. Тут царил идеальный порядок, тот, кто учинил разгром в гостиной, балкон почему-то не тронул. Впрочем, тут и громить было нечего — на балконе ничего не было, кроме маленького низкого столика и плетёного кресла.

— Смотви, я пьяная Ада, — сказал вдруг Иван Терентьевич и перевесился через невысокие перила.

— Вань, — заорал Гранкин, — осторожнее!

— Я кувю, — продолжил профессор и исполнил пантомиму курения сигареты. — А тепевь я типа тевяю вавновесие и падаю…

Виталя и пикнуть не успел, как Иван Терентьевич кувыркнулся через перила, полетел вниз и со знакомым деревянным стуком упал на клумбу.

— Вань! — Виталя так испугался, что почувствовал, как холодная испарина выступила на лбу. — Вань, ты жив?! — голос с крика сорвался на шёпот. Профессор лежал на краю клумбы, почти на гравийной дорожке, и не подавал признаков жизни.