Брак и злоба

Ее кожа блестит от пота, волосы всклокочены, и я представляю себе, как она дрожит подо мной в момент разрядки — грань между пыткой и наслаждением тонкая завеса. Ее мышцы слабы, тело истощено, и когда она пытается сохранить позу, то падает на колени.

До сих пор ей каждый раз удавалось поднять себя.

Я наклоняюсь вперед, прикрывая рот рукой.

Я раз за разом срывался, и, если мне придется нести ее, боюсь, я не смогу остановить себя от того, чтобы взять ее в самом слабом состоянии.

— Вставай, — приказываю я.

Упираясь руками в мраморный пол, она задыхается.

— Я не могу.

Она пытается ползти, и я встаю, чтобы встретить ее на полпути. Она падает на пол, раскинув конечности, падшим ангелом у моих ног.

Я отпускаю яростное проклятие, мой контроль над собой и без того напряжен до предела. Я опускаюсь на корточки и смотрю на ее покрытое пятнами лицо. Даже в худшем состоянии она самая прекрасная из всех, кого я когда-либо видел, — насмешливое искушение, созданное только для меня.

С покорным стоном я игнорирую болезненную эрекцию, скованную трусами, и закидываю ее слабую руку вокруг своей шеи. Ее кожа раскраснелась и горячая на ощупь. Я прижимаю ее стройное тело к своей груди и поднимаюсь на ноги.

Она издает недовольный звук, когда я несу ее к кровати. Но я, как обжора, стою перед матрасом дольше, чем нужно, смакуя ощущение ее тела, прижатого к моему, прежде чем уложить ее на пуховое одеяло.

Я иду в ванную и наполняю стакан водой из-под крана. Когда я возвращаюсь в комнату, воздух вырывается из моих легких. Вид ее на кровати возбуждает все плотские желания.

Я не милосерден. Я мог бы задушить ее в этой постели с тем же успехом, что и трахнуть, и потребность потакать обоим желаниям подталкивает меня к краю, где я обхватываю ее за шею и притягиваю к себе ее безвольное тело.

Взгляд тяжелеет, веки приоткрываются, рот приоткрывается. Мой враг практически повержен, и я могу пережать ей дыхательное горло и положить конец своим мучениям.

«Ta ead orm an cupan seo chun do liopai a bhlaiseadh». Я завидую этой чаше, что она пробует твои губы.

Я не уверен, думаю ли я об этом или говорю вслух, когда поднимаю стакан к ее рту.

— Пей. — Она кашляет, но вскоре проглатывает воду.

Я опускаю стакан и позволяю ей опуститься на кровать, не отрывая взгляда от ее лица, а сам провожу рукой по волосам, нервы у меня уже порядком потрепаны.

Увидимся завтра вечером, Кайлин Биг.

Глава 13

Цветы и Пули

Виолетта

Ночи слились воедино, как копия Моне, написанная кровью.

Искусство и боль.

Страсть и провокация.

Моя жизнь забрызгана самыми темными масляными красками. Цвета синяков. Оттенки опасных татуировок. Обесцвечивание желания.

Отметины. Раны. Разбитая кожа.

Кресты. Черепа. Кости.

Люциан стоит в моей комнате, как часовой, мой тюремщик с ключом наперевес.

Поначалу я с ужасом ждала ночи, ждала, когда он придет в мою комнату. Каждый вечер, как по часам, он стучал в дверь и входил. Садился на скамейку. Приказывал мне танцевать.

И я танцевала. Я освобождала свой разум, прежде чем двигаться под музыку, совершенствовалась, каждый шаг был спонтанным и подпитывался только моей страстью. Я верила, что если докажу ему, насколько я предана своему таланту, что я не позволю ему сломать меня, то в конце концов выиграю.

Но какова награда?

Посещение танцевального коллектива? Я вообще еще в нем состою? Смогу ли я вернуться к той жизни после всего?

Моя свобода? Выход из этого вынужденного брака? Мысль о том, что я уеду и больше никогда не увижу Люциана, по какой-то необъяснимой причине заставляет меня чувствовать себя плохо. Он впился в мою кожу, как рак.

Токсичный. Опасный. Поглощающий.

Я знаю, что это опасно, что это рискованно, но, как если бы я заставила себя проглотить лекарство, которое сделает меня еще более больной, прежде чем начнется исцеление, я уже впустила его тьму внутрь, и мне нужно лекарство.

Если я когда-нибудь выберусь из этой темной временной петли, мне нужно ответить на вопрос о нас.

Проходили недели, и страх превратился в некую форму стокгольмского синдрома, когда он не стучал в мою дверь ровно в десять часов, я боялась, что он вообще не придет.

Я превратилась в извращенную версию самой себя. Чувства, которые я испытываю, желание, которое вызывает его жестокий взгляд на мое тело, когда я танцую, — это так же извращенно и опасно, как Cosa Nostra.

Я не принадлежу этому миру, но какая-то извращенная часть моей психики жаждет попробовать — всего один удар, чтобы удовлетворить любопытство, — и тогда я узнаю его навсегда.

Как при сильной простуде, я могу вымыть Люциана Кросса из своего организма и уйти.

С той ночи, когда он напоил меня водой и оставил полумертвой в моей комнате, он не прикоснулся ко мне ни разу.

Он смотрит, как я танцую, в его голубых глазах пылает жестокость, мышцы напряжены в ожидании возмездия, но он не подходит ко мне. Он не смотрит на меня дольше, чем нужно, чтобы признать мое присутствие в его доме. Как будто я существую только в те моменты, когда он желает моей боли, а все остальные секунды дня и ночи я нахожусь в бездействии.

Я здесь для того, чтобы нести наказание от имени моей семьи до того момента, когда его гнусный план будет реализован.

Я боюсь не только за свою семью, но и за себя. Чем больше он игнорирует меня, отказывается прикасаться ко мне, говорить со мной, смотреть на меня, тем сильнее я жажду, чтобы он сделал все это и даже больше.

Это безумие должно прекратиться.

Звяканье столового серебра о стекло отвлекает меня от мрачных мыслей, и я смотрю на своего дядю Карлоса, который поднимается с места во главе стола.

Вечеринка по случаю помолвки проходит в принадлежащем моей семье итальянском ресторане. Полагаю, это считается беспристрастным, в то время как проведение его в особняке Люциана или в доме моего отца таковым не является. Присутствуют кузены, с которыми я не общалась много лет, отец и Маркус, которого мне захотелось обнять, но я с облегчением улыбнулась своему старому телохранителю.