Брак по расчету. Златокудрая Эльза

Он завел ее в голубой будуар.

— Боже, какое волшебство! — воскликнул он, окинув взглядом атласные стены будуара и с восторгом остановив его на милом лице своей молодой жены. — Неужели и в самом деле это та самая ненавистная комната, пропитанная одуряющим запахом жасмина, с мягкой мебелью, приют беспечности и лени?

На столе горела только одна лампа под красным абажуром, розовые блики слабо отражались от атласных складок драпировки. Прежде Майнау видел эту комнату совершенно иной, ярко освещенной. Лиана слышала от Лео, что комнаты «первой мамы» были всегда залиты целым морем огней. С сильно бьющимся сердцем сказала она себе, что это в заре нового счастья все ему представляется волшебным. Ей и самой казалось, что даже от чашечек азалий в темной нише окна исходит магическое сияние и они как будто шепчутся между собой. Цветы, которые она лелеяла, несмотря на свои мучения, пожалуй, понимали лучше, чем он, считавший себя нелюбимым, насколько она счастлива.

— Еще один и последний вопрос относительно происшедшего, Лиана, — сказал он со страстной мольбой, прижимая к своей груди ее руки. — Ты знаешь, что стало причиной моей жестокой, безумной несправедливости к тебе сегодня там, наверху; ты знаешь, что на самом деле я никогда не считал тебя виновной, иначе я не был бы теперь здесь!.. Ядовитое дыхание ненавистного черноризца не должно было коснуться тебя, а между тем… Я не могу быть покоен, Лиана! У меня перехватывает горло, когда я, такой счастливый теперь, вспоминаю, как в ту страшную минуту увидел тебя с испуганным лицом, стоящую в полумраке, и услышал, как он просит дядю молчать… Что привело тебя в необычный час в полутемную комнату?

И она, задыхаясь от волнения, рассказала ему о происшедшем, ничего не скрывая. Она описала ему, как, с подачи Лен, раскрыла подлог.

Узнав об обмане, которому он невольно столько лет способствовал, Майнау окаменел: он был бессовестным образом одурачен. Интриган иезуит шутя водил его на помочах и заставлял действовать по своему усмотрению. А бедный мальчик, отвергнутый на основании записки как незаконнорожденный, как человек самого низкого происхождения, жил, всеми презираемый, в замке, принадлежавшем человеку, единственным сыном которого он был!..

Лиане показалось, что она слышит скрежет зубов — такой необузданный гнев исказил лицо Майнау: это было слишком жестокое пробуждение!

Но вот дошла очередь до того момента, когда священник бросил письмо и записку в огонь. Скромность не позволила ей повторить его страстные излияния, и она только вскользь упомянула о причине столь вероломного поступка. Майнау вышел из себя: он как бешеный бросился в соседний зал и зашагал там взад и вперед, потом вернулся и заключил молодую женщину в свои объятия.

— И я, несчастный, оставил тебя одну в когтях тигра, чтобы сопровождать эту презренную женщину! — сетовал он.

Она кротко успокаивала его, и с этого момента и начала она выполнять миссию жены и верного друга. Вдвойне отрадно звучал успокаивающий женский голос в тех самых комнатах, которые не раз были свидетелями горячих супружеских размолвок. Как стыдливо сдержанна и вместе с тем как ласкова была эта вторая жена и как непохожа на капризное существо, которое то лежало здесь целыми днями на мягких подушках, свернувшись, подобно котенку, то, как грациозный, но злобный гений, порхало тут, топча цветы своими маленькими каблучками или расправляясь аристократическими ручками с провинившейся женской прислугой…

Возможно, эти картины промелькнули перед мысленным взором Майнау, он был счастлив, что все это в прошлом.

— Вообще-то была у меня мысль тотчас же перевезти тебя и Лео в Волькерсгаузен, а самому вернуться в Шенверт и навсегда изгнать из него нечистый дух, — сказал он, и в его голосе звучали еще отголоски внутренней бури. — Вся кровь кипит во мне, как подумаю, что этот негодяй спокойно сидит теперь в спальне дяди, тогда как, несмотря на ночь и ветер, его следовало бы вытолкать за дверь… Но я знаю, что с такими людьми ничего не добьешься, действуя напрямую: он человек пропащий, хотя его и защищают законы. Видишь, моя любимая, дорогая Лиана, вот уже и сказывается твое влияние: я сдерживаюсь, и тем не менее черноризец за это поплатится: око за око, зуб за зуб, святой отец! Хочу и я раз в жизни схитрить, в память о дяде Гизберте, перед сыном которого я безмерно виноват. Даже дядя гофмаршал, этот старик с незаурядным умом и придворной проницательностью, был одурачен, как и я, — принял записку за подлинный документ, что меня, конечно, немного утешает.

Майнау непоколебимо верил в честность больного старика. Лиана трепетала: теперь, когда Майнау стал защитником Габриеля, ничто не могло заставить Лен молчать… Какое горькое разочарование придется пережить ему!

— Если бы я теперь захотел изложить ему настоящее положение дел, то он просто осмеял бы меня и потребовал бы неопровержимых доказательств, — продолжал Майнау. — А потому я возьмусь за это дело иначе… Лиана, как ни тяжело мне, а нам придется некоторое время сохранять видимость прежних отношений. Сможешь ли ты завтра снова выполнять свои обязанности, как будто ничего не случилось?

— Попробую. Ведь я твой верный товарищ.

— О нет! Наше товарищество в прошлом, условие, которое мы заключили вскоре после нашей свадьбы, давно нарушено, стало недействительным. Товарищи всегда должны иметь друг к другу снисхождение, а я сделался нестерпимым и в товарищи не гожусь. Даже Лео возбуждал во мне порой враждебное чувство, когда так мило говорил «моя мама», а имена Магнуса и Ульрики в твоих устах вызывали во мне самую настоящую ревность. Мне казалось, что я никогда не смогу спокойно слышать эти имена. Но будь уверена, я стану оберегать тебя не хуже твоего ангела-хранителя и ни на минуту не оставлю тебя, пока не избавлюсь от хищника, который добирается до моей стройной лани.

Прислуга, видевшая его через несколько минут в коридорах замка, не заподозрила, что на его строго сжатых губах еще горели поцелуи и что вызывавшая у них сочувствие вторая жена только что сделалась «полноправной госпожой его дома»… А когда, полчаса спустя, несмотря на дождь и бурю, священник решился обойти вокруг замка, он увидел тень Майнау, ходившего взад и вперед по ярко освещенному кабинету, а внизу, в будуаре, сидела Лиана за письменным столом и что-то писала… Значит, эти двое не испытывали потребность объясниться. Священник, который, подобно осторожному хищному зверю, жадным взглядом искал за слегка притворенными ставнями роскошные золотистые косы, решил, что победа осталась за ним.

Глава 22

Буря, превратившаяся в ураган, свирепствовала далеко за полночь. Почти никто из прислуги замка не ложился спать: боялись, что может сорвать даже тяжелую мозаичную крышу замка, что уж говорить о легкой тростниковой крыше индийского домика — ее буря разметала!

Наутро солнце весело взошло на безоблачное небо, ярко освещая землю, истерзанную бурей; деревья стояли неподвижно, прямо, но были печальны — им жаль было обломанных и далеко отброшенных ветвей, старых снесенных гнезд, укрывавшихся среди густой листвы, а теперь валявшихся на земле. Их листья шелестели, колеблемые легким ветерком…

В кухне замка собралась прислуга, и все соглашались, что Лен похожа на привидение. Страшная буря объяла ужасом даже эту суровую женщину, которую ничто на свете не могло смутить: она всю ночь не спала в индийском домике и была свидетельницей того, как снесло крышу. Только звезды освещали комнату сквозь пробитые в потолке дыры, потому что по случаю сильного ветра всю ночь не удавалось зажечь огня: ветер сразу же тушил его. Но в доме нельзя было наводить порядок, потому что малейший шум мог потревожить умирающую индианку… Истинно верующие говорили, что это и была причина страшного урагана: когда отходит некрещеная душа, в природе всегда начинается страшная борьба.