Брать живьем! 1919-й. 2

Черкасов, сняв верхнюю одежду, быстро организовал горячий чай, поставил тарелку с сухарями. Мы посидели за столом, поговорили о том, о сем и легли спать. Устин Макарыч на железной кровати, я – на застеленной им широкой лавке. Сон одолел меня сразу, едва моя голова коснулась подушки.

Встали мы на рассвете. Когда я ополоснул лицо из рукомойника и оделся, лесник вручил мне двустволку для охоты на крупного зверя и повел к густому еловому подлеску, росшему в километре от кордона. С его правого плеча свисало видавшее виды ружье на пернатую дичь.

По дороге я подумал о кабане, который чуть не cнес чекиста Архипова.

– Устин Макарыч, тот кабан в смешанном подлеске держится?

– Да, слева от ельника. Как у тебя со стрельбой-то?.. Ежели что, целься кабану в точку между ухом и глазом, там черепная кость тоньше. Либо в сердце, под левую лопатку.

– Буду иметь в виду.

По ходу движения он счел нужным слегка просветить меня в отношении внешнего облика и повадок рябчика.

– Это тот же тетерев, только мелкий. С голубя будет, ну, может, немного больше. Умеет маскироваться, любитель поклевать семена, ягодки там разные, сережки, почки ольхи, березы. Выбрав для себя местечко для укрытия, меняет его неохотно. Зрение у него, надо сказать, не важнецкое, но вот слух – что надо! Потому говорим в полголоса, травой и ветками не шуршим… Птиц будем брать в подлеске «с подхода»… Тс-с!..

Лесник пригнулся, взял ружье наизготовку и зашагал c большей осторожностью. Я тоже стал ставить ноги аккуратно, не куда попало. Вот и ельник. Воздух пронизан запахом смолы и грибов, земля, словно мягким ковром, покрыта опавшей хвоей. Где-то чирикает зарянка, перекликаются клесты, тонко запела синица. В гостях у сказки, не иначе!..

Не успели мы пройти по подлеску и десяти шагов, как два рябчика шумно взмыли вверх. Черкасов среагировал мгновенно. Прозвучал выстрел, и обе крапчатые птицы, кувыркаясь в воздухе, упали на землю. Я отыскал их и положил в сумку. Еще пару птиц охотник подстрелил метрах в пятидесяти от кромки ельника.

Последних двух рябчиков он позволил добыть мне. Подкравшись к стайке, кормившейся чем-то на земле и издававшей звуки, похожие на «фють-фюить», я вскинул ружье и когда птицы вспорхнули к верхушкам елей, выстрелил без промаха.

Глава 2

Возвращаясь к кордону той же дорогой, лесник не забыл показать мне место обитания вальдшнепов. Это был участок лиственного леса с полянами и просеками, поросший кустами малины, черники и боярышника.

– Вальдшнепу дождевого червя подавай, – пояснял по дороге фронтовик, – медом не корми! Не раз видел: стоит и тихонько длинным клювом по земле стучит, показывает, что дождь начался. Червяки слышат стук, подбираются поближе к поверхности, а он их хвать!.. Не откажется и от комариков, жучков разных…

Черкасов продолжал рассказывать о повадках птиц, как вдруг со стороны смешанного подлеска послышался выстрел, затем какая-то возня и громкий вскрик. Он застыл на месте, схватив меня за локоть.

– Похоже, тот самый секач… Данила, ты пошустрей будешь. Дуй туда!

Я сорвал с плеча двустволку и рванулся изо всех сил к подлеску. Лесник, тяжело дыша, поспешал за мной следом. Через считанные секунды я выскочил на частично открытое место и увидел, как крупный секач с огромными клыками мчится на человека в темно-синем чекмене, пытающегося встать с колен, чтобы подобрать выпавшее ружье. Было видно, что клык кабана повредил ему ногу ниже колена. Его длинновязый спутник, одетый в серую шинель с двумя георгиевскими крестами, с криками замахал руками, чтобы отвлечь на себя внимание зверя. Разъяренное животное отклонилось от первоначальной цели и повернуло к нему. Последовал выстрел из двустволки – мимо! А кабан был уже рядом. Человек в шинели в самый последний момент успел отскочить с его пути. Он пустил пулю из другого ствола, однако она лишь слегка задела звериный хребет, улетев в чащу. Свирепый секач круто развернулся и, задрав хвост, снова понесся на раненого. Тот спустил курок, но выстрела не последовало – осечка! Тогда он выхватил нож.

В этот момент я и вступил в дело. Вскинув ружье, навел ствол под левую лопатку зверя и выстрелил из двух стволов сразу. Секач сменил направление бега, протрусил метров тридцать и замертво свалился у края подлеска.

Человек в шинели подбежал ко мне и крепко пожал руку. Из-под козырька фуражки на меня доброжелательно смотрели небольшие зеленовато-карие глаза.

– Ох, и вовремя же ты появился, дружище, – прозвучал густой бас. – Этот чертов кабан едва не отправил нас на тот свет!

Мы подошли к раненному охотнику. Он был среднего роста, светловолосый, усатый, с голубыми глазами на загорелом продолговатом лице. На вид ему было столько же, сколько и его спутнику, лет тридцать пять.

– Я бы и без тебя, парень, справился, – сказал он, вставая на ноги и морщась от боли. – Уж нож достал, чтобы пронзить кабану сердце… Будем знакомы, подъесаул Благородов.

– Данила Нечаев, – пожал я протянутую руку, скрыв ухмылку: «Ага, заливай! Вепрь отделал бы тебя как Бог черепаху!» – Племянник лесника, приехал из Петродара помочь по хозяйству.

– А я подхорунжий Самохвалов, – улыбнулся длинновязый, скручивая из узкой газетной полосы козью ножку.

Тут и Черкасов подоспел. Поздоровавшись с казаками, он похвалил меня, оторвал от своей рубахи большой клок и перетянул им раненную ногу подъесаула.

– Хорошо, что кость не задета. Примочку бы наложить, что б, тово, заражение не пошло. Есть у меня скляночка на кордоне, поспешим.

– Самохвалов, приведи лошадей! – приказал офицер, указывая рукой на ближний березняк.

Казачьи кони были крупными и длинноногими, один вороной масти, другой – серой в яблоках. Последний красавец принадлежал подхорунжему. Погрузив тяжеленного зверя на него и поддержав раненного подъесаула при посадке в седло, мы тронулись к кордону. Ружье офицера и свое собственное Самохвалов повесил себе за спину.

– Как сказал ты, Устин, про кабана этого, так и решил, что пойду на него, – говорил подъесаул, правя конем и дымя пенковой трубкой. – Подхорунжий Самохвалов первым вызвался составить мне компанию. Оставляем лошадей в березняке, шагаем с ружьями в руках по прогалине к подлеску, и вдруг секач! Выскакивает и прет прямо на нас. Я вскидываю ружье, стреляю, но мажу, а кабан сбивает меня и клыком бьет прямо в ногу. – Он прикусил нижнюю губу и поморщился. – Саднит рана, при каждом шаге лошади боль так и вспыхивает, так и разливается…

На кордоне Устин, как и обещал, наложил на раненную ногу офицера примочку из целебных трав и перевязал чистой светлой тряпицей. Поставил затем чайник на примус, достал хлеб, очистил головку лука, порезал сало. Пока он готовил завтрак, Благородов расстегнул верхние крючки чекменя и достал из нагрудного кармана мундира толстую тетрадь в кожаном переплете, из которой торчали газетные вырезки, и стал что-то писать в ней карандашом.

«Хм-м… Похоже, дневник ведет подъесаул, – сидя напротив него, подумал я. – Эх, ознакомиться бы с его записями!»