Джон Чивер

Братец Джон

Он услышал урчание катившей по проселку машины минут за пять до того, как она въехала на задний двор. Шум этот почти сливался с ревом ветра и шелестом крон обрамлявших лагерь сосен. Потом комнату озарил неровный свет фар, похожий на мигание штормового маяка, и двигатель машины, чихнув, заглох. Из-за обтянутой сеткой двери донесся свист, потом - усталый женский голос:

– Открывай, Алекс! У меня уйма свертков, а Элоиза опять канючит.

Алекс открыл дверь, и женщина вошла, держа на согнутой в локте руке большою тюк белья из прачечной. Она прижимала его к груди, будто ребенка. В другой руке у неё было множество разных свертков.

– Быстро же ты, - заметил Алекс.
– Все привезла?

– Поцелуй меня, - попросила она.

Он поцеловал и снова спросил:

– Все привезла?

– Да. "Таймс", гвозди, навесной замок, белье. Почта закрыта, но я оставила в ящике адрес для пересылки. Алекс, меня скоро доконает этот переезд. Взгляни на мои руки, - она показала ему правую ладонь. Пальцы дрожали.

– Знаю, - ответил он.
– Я тоже устал.

– Надо отдышаться. А тут ещё погода. Какой ветер...

– Да, - сказал он, - знаю.

Она отдала ему "Таймс" и положила все свертки, кроме одного, с бельем. Этот кулек она по-прежнему нежно прижимала к груди. Лицо женщины побледнело и заметно осунулось, голос звучал утомленно. Золотистые волосы были стянуты в пучок, и из-за этого она выглядела ещё моложе своих двадцати двух лет.

Он включил лампу, сел и взял газету. Его интересовал мятеж в Испании, и в чьих руках сейчас Мадрид.

– Миссис Уайли расстроена нашим отъездом, - сказала женщина.
– Она уже никого так не обдирала на стирке, как нас с тобой. Я попрощалась с мясником и смотрителем гаража, от твоего имени тоже. Удивительное дело: всего две недели тут прожили, а уже обросли знакомствами. И ещё я купила Элоизе мороженое.

– Что? А, ты ведь говорила, что она вся вымазалась шоколадом, не так ли?
– спросил он, не отрываясь от газеты.

– Да. Если у тебя есть платок...

Он вытащил платок из кармана и подал женщине. Та потыкала им в узел с бельем, как будто вытирала рот ребенку. Это была их старая шутка. Каждый сверток с солью, сахаром, мукой или бельем женщина вот уже два года называла Элоизой и обращалась с ним как с младенцем. Но Алекс был десятью годами старше подруги, и эта игра часто утомляла его. Сегодня, например, он с трудом скрывал раздражение.

– Теперь лучше?
– спросила женщина, показывая ему узелок.

– Гораздо лучше. Малышка любит мороженое?
– - Расскажи папе, вкусно было или нет, - произнесла женщина, нежно покачивая узелок на руке.

– Крошка проглотила язычок?
– спросил Алекс. Ему уже порядком надоела эта роль, но ради подруги он пока держался.

– Просто она устала не меньше нашего. Да и глупо думать, что ребенок может болтать без умолку. Как было бы здорово вырастить дочь в деревне, Алекс. Там намного лучше, чем в городе.

– Деньги, - сказал он.

– Да, милый, я знаю. Стало быть, возвращаемся на Бэнк-стрит, Элоиза.

Он снова уткнулся в газету, а женщина подошла к двери и посмотрела на озеро. Плотные как парусина тучи не пропускали свет, вода подернулась рябью, поднятой северо-восточным ветром с пролива.

– Мы что-нибудь забыли?

– спросила женщина.

– Нет, ничего, - его злила эта болтовня.
– Ключи можем оставить в доме. Пора спать. Я хочу выехать пораньше, чтобы засветло добраться до города.

– Эта моторка на озере жужжит как оса.

– Что? Какие ещё осы?

– Там моторка плавает, - повторила она.
– И жужжит.

– А...

– Хочешь искупаться?
– она стояла к нему спиной и смотрела на озеро.

– Слишком холодно.

– Ничуть. К тому же, это последняя возможность. Когда ещё лето опять настанет... Да и воздух на улице теплее кажется.

– Помнишь, что врач сказал?

– К черту врача.

– Иди, купайся, если хочешь.

– Одна я не пойду.

– Почему бы тебе не присесть и не найти какое-нибудь развлечение? Последняя возможность ведь.

– А мы с Элоизой и так веселимся вовсю, правда, маленькая? Нам с ней очень даже уютно... Видишь чайку?

– Где?
– спросил он, снова откладывая газету.

– Во-он там.

– Ах, да, теперь вижу.

Птица была лишь чуть-чуть светлее тяжелого серого неба. Она рыскала над поверхностью воды, подстерегая рыбешек.

– Я и не знала, что чайки летают над пресной водой.

– Они прилетают сюда с реки Святого Лаврентия, - объяснил Алекс, - а потом поворачивают к озеру Шамплейн.

– Держу пари, что они тоскуют вдали от океана, - проговорила она, и наступило долгое молчание. Алексу даже показалось, что женщина вышла из комнаты, но, когда он поднял глаза, она стояла на том же самом месте. Стемнело, но её белое платье и холщовые туфли продолжали блестеть как фосфор и были отчетливо видны.

– Разожжем камин, Алекс?

– Не так уж и холодно.

– Не в холоде дело, просто хотелось бы провести вечер у камина. Погода как раз подходящая. Этот ветер наполняет меня ощущением одиночества.

– Все равно дров нет, вчера последние сожгли.

– Тогда давай займемся чем-нибудь другим. Может, разложим пасьянс.

– Я слишком устал.

– Ты утомляешься быстрее, чем я.

– Я же старше.

– Ты меня любишь, Алекс?

– Конечно, только я устал.

– Не пойму, что меня тревожит, - сказала она.
– Терпеть не могу осени и переездов. Когда мне было девять лет, мы с дедушкой ездили в Бостон за школьной формой и останавливались в гостинице. Там воняло так же, как в этом лагере. Я даже боялась сбегать ночью в уборную. До сих пор не могу этого забыть.

Алексу надоело слушать.

– Ну что ж, Элоиза, - продолжала она, лаская тюк с бельем, когда-нибудь у нас, быть может, заведутся денежки, и мы купим домик в деревне. На Бэнк-стрит ты так и не уразумеешь, в чем прелесть жизни. Настоящей жизни, без миссис Вейнер и миссис Уайт, без папиных собутыльников, которые то и дело звонят у дверей. Такая жизнь ведь и взаправду существует, хоть и кажется иногда, что это просто мираж. Тогда тебя не будут тревожить грузовики под окнами, папа сможет охотиться, а я заведу лошадку. Баю-бай, - запела она, качая узелок, - баю-бай...