Братец
Шрифт:
— Начет действительно огромный, — продолжал братец, нахмурясь.
— Полноте, пожалуйста, выдумывать, — прервала она, — ничего нет.
— Есть, — подтвердил он.
— Я вам не верю, — возразила Прасковья Андреевна, — да все равно, есть или нет — какое мне дело? Если на вас огромный начет, стало быть вы брали деньги, пользовались? Ну и расплачивайтесь как знаете.
Сергей Андреевич еще помолчал несколько минут.
— Вы решительно говорите? — спросил он.
— Решительно.
Он встал и медленно вышел. Все это происходило очень тихо; никто не возвысил голоса. Прасковья Андреевна
— Что ты? что с тобой? или что случилось?
— Ох, не трогай меня… Там он…
Катя прибежала перепуганная. Сергей Андреевич, говорят, бросал стульями по зале.
В этот день весь дом был в чем-нибудь виноват; не осталось в покое ни одного человека. Сергей Андреевич, между прочим, объявил радостное известие, что остается жить здесь.
Несколько дней сряду в Акулеве происходили необыкновенные вещи. Не было конца сценам, объяснениям, спорам, шуму, слезам: промежутки тишины были едва ли еще не тяжелее всего этого. Замечательно то, что все это происходило по разным причинам, совершенно посторонним, а о деньгах Прасковьи Андреевны не было ни слова.
Вера занемогла; Катя глаз не осушала. Иванова не велели принимать. Приехав в субботу, не допущенный в дом, он оставался на деревне, в избе, и оттуда прислал Кате записку, спрашивая, что все это значит…
Записку перехватил Сергей Андреевич…
Он принес ее Любови Сергеевне и попросил ее написать Иванову письмо, которое продиктовал и в котором поправил ошибки, орфографии… Это письмо было образцовое в своем роде.
Катя, между прочим, была заперта братцем в его комнате. Сергей Андреевич вошел с этим письмом в руках и прочел его вслух. Он необыкновенно ловко и хорошо обставлял всю эту комедию.
— Братец, братец! что ж это такое? что ж со мной будет? — вскричала Катя, не дослушав до конца обидного, дерзкого отказа, который назначался ее жениху, — я жива не останусь, я умру…
Сергей Андреевич, конечно, только рассмеялся этой глупости, повторяемой девушками при всяком удобном случае.
— Молчать! — строго сказал он, когда рыдания и крики Кати сделались уже слишком громки.
Она едва не выхватила у него письма, которое он сбирался печатать; но Сергей Андреевич взял ее за руки, повернул, вытолкнул за дверь и заперся.
Катя кричала, стучала в дверь, наконец, вырвавшись от тех, кому было приказано "держать эту безумную", побежала в светелку к старшей сестре и упала ей в ноги.
— Ради Христа, спасите нас, сестрица, голубушка, милая!
Вера чуть не умерла, лежа в своей постели. Прасковья Андреевна едва добилась у своей любимицы, в чем дело.
— Милочка моя, — сказала она, — но знаешь ли, чего он хочет? чтоб я отдала ему твое приданое — все, что у тебя есть!..
— А умру я, кому это приданое? Не все равно я умру? Отдайте ему, бог с ним! Он еще не отсылал письма… Подите, подите к нему скорее, отдайте все! Ну, пусть я без всего останусь, да не могу я жить без Саши…
Прасковья Андреевна, взяла билет приказа и понесла его брату.
— Возьмите, — сказала она, бросив его на стол, — не уморите мне ее!
— Что это такое? —
сказал он с большим достоинством. — На что мне это? Мне не нужно!— Ну, ради бога, братец, полноте, довольно! Я сама виновата: до этого довела… Одна сестра умирает, другая, девочка моя, вне себя… Полноте ее томить, возьмите. Уезжайте; я ее без вас обвенчаю… Одно только: отхлопочите здесь место Иванову… Я глупа, братец, простите меня, но не мучьте мою Катю…
Сергей Андреевич посмотрел на ее бледное, измученное лицо с укоризной и состраданием.
— Эх!.. — сказал он, покачав головой, и спрятал билет в свою шкатулку. — Я дам вам вексель, — прибавил он через минуту, разрывая письмо и принимаясь писать другое.
Прасковья Андреевна стояла, молчала и ждала. Братец кончил писать и отдал ей.
"Милостивый государь, Александр Васильевич. Между нами вышли недоразумения, очень неприятные для всего нашего семейства, еще более неприятные для моей меньшой сестры, что вы очень понимаете. Прошу вас пожаловать к нам скорее, чтоб разом прекратить эти неприятности и объясниться, как следует добрым родственникам…"
Иванов прибежал тотчас.
Все засияло радостно… то есть было как-то натянуто, принужденно, тяжело-весело. Сергей Андреевич шутил важно, с покровительством; он никак не объяснялся с Ивановым, а просто сказал, что если его не приняли, то потому, что перепутали лакеи.
Вера не вставала с постели и оставалась в светелке одна.
Любовь Сергеевна рассказывала Серженьке, каков он был, когда был маленький. Сергей Андреевич расспрашивал об этих подробностях с любопытством и большим снисхождением.
Катя не плакала больше, но вся дрожала.
Прасковья Андреевна не говорила ни слова и только посматривала на братца. Один раз взгляды их встретились… Братец улыбнулся этой встрече, задумался, посмотрел еще раз на старшую сестру и вдруг обратился к Иванову.
— Александр Васильич, — сказал он, — что бы вам служить в Петербурге?
Сергей Андреевич заговорил на эту тему и говорил так заманчиво, что Иванов увлекся и слушал только его. Сергей Андреевич понимал, с кем имеет дело: он описывал молодому человеку трудовую жизнь среди людей небогатых, но равного с ним образования, изящные удовольствия столицы, доступные тем, кто умеет сводить экономию, а в провинции ни для кого невозможные, возможность чтения и прочее. Иванов растаял.
— Похлопотать, перевести вас? — спросил Сергей Андреевич.
Он спросил необыкновенно любезно и родственно. Иванов колебался; Сергей Андреевич настаивал.
— Выключить вас здесь недолго, — сказал он, — и поедемте вместе.
— А вы когда едете?
— Дня через три.
И в полчаса, после советов, уговоров, шуток, наставлений, было решено, что Иванов уедет служить в Петербург, а через два месяца, в январе, — и уж самый долгий срок — в апреле, приедет жениться на Кате и увезет ее с собою, приготовив, как и где поместить ее в Петербурге. Это так весело, так занимательно! Братец решил так скоро, что некогда было минуты подумать. Если Иванов задумывался, если Прасковья Андреевна что-нибудь возражала, Сергей Андреевич говорил, что с такой нерешительностью нельзя жить на свете, что так никогда ничего нельзя устроить…