Братство Креста
Шрифт:
Надя не мозолила мужу глаза, не позволяла вырастать пересудам и сплетням. Она родила ему четверых, но пятого собиралась рожать для казанского хана.
Может быть, именно поэтому она так упорно противилась переезду в Петербург. Наступал момент, когда мысль о созыве Думы витала на каждом углу, когда весь город, вплоть до самых отсталых дикарей, начал вспоминать о прежнем губернаторе, арестованном и сосланном на Урал. Говорили, что Кузнец уже трижды обещался назначить выборы, но до сих пор не сдержал слово…
Народ, отвыкший от плетки, потихоньку закипал. Коваль прекрасно понимал, что достаточно
А коли она не рожает на продажу, так может, и наши бабы скоро воспротивятся, резонно спрашивали друг друга папы. В реальности, ни один здравомыслящий муж не мог запретить своей жене рожать «на сторону»; во-первых, это приносило больше денег, чем самые доходные промыслы, потому что на свет непременно появлялись всё новые мамы и папы. А во-вторых…
А во-вторых, обычаю было уже почти сто сорок лет, и даже церковь помалкивала, не находя доводов для истребления греха.
Но Надя Ван Гог даже лучше мужа понимала, что после думских выборов последуют выборы нового губернатора, уже совсем с другими, урезанными правами. Поэтому следовало сделать решительный, но малоприятный для супруга шаг именно теперь, чтобы все видели, как супруга градоначальника болеет за воспроизводство.
Скрепя сердце, Коваль согласился с кандидатурой казанского правителя. По крайней мере не урод, вежливый, и изо рта не воняет. И богатый, очень богатый, что тоже неплохо. Хотя, по неписаным правилам, жена могла ни о чем с ним не советоваться. А могла вообще за попытку притеснения воззвать к народу и развестись в одностороннем порядке. И каких-то пятнадцать лет назад, при папе Рубенсе, народ бы ее поддержал.
И сейчас бы поддержал, но втихомолку, что обернулось бы очередным гуттаперчевым противостоянием. Как было с соборниками, как было с колдунами и выборгскими ковбоями.
Но Надя Ван Гог не взывала к народу. Она ухитрилась даже в столь щекотливом деле проявить завидную мудрость и выбрала казанского руководителя из трех дюжин кандидатов. В Казани давно наблюдалось некоторое двоевластие — то рулили слуги Месяца, то, на плечах нового дворянства, в кремль врывался очередной светский правитель, но торговля от этого не очень страдала. Лишь последние три года наметился явный перевес в сторону традиционных ценностей, и замелькало такое загадочное, и одновременно близкое слово «хан».
Надя Ван Гог самостоятельно решила, что мужу не повредит более близкое родство с человеком, от которого зависело, чтобы тридцать тысяч русских жили спокойно под сенью минаретов…
Теперь жена возвратилась из Казани в Питер, и он немного тревожился, получится ли у них всё, как раньше.
Надя никогда не упоминала о чувствах. Ни разу, за пятнадцать лет, не отказала мужу в медовом месяце.
— Ну зачем тебе, чтобы я постоянно торчала перед глазами? — смеялась она, откидывая со лба копну светло-русых волос. — Пускай тебе дикарки твои надоедают, что спину мнут!
— Я не сплю с ними! — заводился Артур, а сам в эти минуты сгорал от ревности.
А вдруг у нее кто-то есть? Ведь проверить почти невозможно! С младшими детьми сидят няньки, Николай давно в Питере,
Белочку тоже забрал в школу. Надежда, девчонка по-прежнему видная, стала для мужиков еще притягательнее в своем материнстве. Да и всего-то ей тридцать четыре стукнуло — самый возраст для гульбы…— Поэтому мне лучше оставаться пока там, — шептала она мужу, обнимая его под одеялом. — Там, далеко, я знаю, что ты меня помнишь, а здесь я быстро надоем.
— Но до сих пор ведь не надоела? — понарошку обижался он, и прихватывал ее зубами за ухо…
В этом году они играли в юбилейную игру. Пятнадцать лет вместе и не меньше сотни медовых месяцев позади. И каждый раз Артур вспоминал, как Качальщики привезли их в крошащуюся от сырости гостиницу, посреди леса, и как любил ее, девятнадцатилетнюю, на полу, на шубах…
— Можно, я погреюсь у тебя?
Вязаный халат, волосы хвостом и ни тени улыбки. Пугливая девушка, изучающая нового мужчину.
— Погрейся, — Артур придвинул кресло. — Тут тебе будет удобнее.
Она забралась с ногами, сверкнув из-под халата голыми пятками, и уставилась на огонь. Он так любил наблюдать, когда Надя следит за пляской пламени. Зрачки сужались и расширялись, крылья носа чуточку расходились в стороны, и всё ее лицо, округлое и немного простоватое, приобретало вдруг кошачьи черты. Она относилась к огню как к хтоническому чудищу, как к живому воплощению темного божества, и Артуру казалось, что ее пальцы вот-вот начнут скрести по обшивке кресла, превращаясь в кошачью лапу…
— Хочешь, я укрою тебя одеялом?
Она чуть сдвинула брови, изобразив легкое недовольство, но потом кивнула. Он принес пуховую перину и, стараясь не прикоснуться ненароком к телу своей гостьи, закутал ее до подбородка. Игра шла своим чередом, но всякий раз окрашивалась новыми вариациями.
— Ты хочешь, чтобы я уснула, да, демон? Надеешься, что сонная, я буду сговорчивей?
— Почему ты называешь меня демоном, женщина? — Артур плеснул в бокал сливовой наливки.
— Потому что ты хитрый, как демон. — Она задумчиво посмотрела на бокал в его руке. — Ты думаешь, что если накрыл меня, то я не уйду? Вот возьму и уйду, прямо сейчас!
Он прошел за ее спиной и закрыл дверь на ключ. Ключ положил в вазочку на каминной полке. Затем подумал и привязал к поясу. Хозяина спальни прикрывало совсем немного одежды: льняная рубаха с открытым воротом и короткие штаны из замши самой лучшей выделки.
Надя следила за его манипуляциями, как застигнутый врасплох зверек. Артур постоял, покачиваясь, подкидывая на ладони тяжелый бронзовый ключ, затем отогнул пояс и спрятал ключ под штаны.
— Ты не уйдешь. Тебе для этого придется открыть дверь. Для этого тебе придется самой достать ключ.
Надя вздрогнула, и чуть порозовела.
— Ты хочешь напоить меня? Я слышала о твоих уловках. Ты всегда стремишься напоить женщин, которые ненадолго заходят к тебе, чтобы погреться у огня?
— Я отвечу тебе, если ты выпьешь со мной.
— С какой стати мне пить с тобой? — Она пригубила наливку. Коваль очень любил смотреть, как она пьет. После глотка, она всегда проводила языком по губе, точно собирала оставшиеся кристаллики сахара.
— Если ты со мной выпьешь, я скажу тебе нечто важное. Очень важное для нас обоих.