Братство Революционного Декаданса

– Я бы обернул Ваш вопрос вспять. Вывернул, так сказать, наизнанку, - отец Александр позволил себе улыбнуться.

– Давайте вывернем!
– улыбнулась в ответ Елизавета.

– Приведу пример, - начал иконописец издалека.
– "Фабрика грез" снимает некий зрелищный фильм по мотивам каких-нибудь мифов. Ну, скажем античных или скандинавских...

– Таких фильмов много, - согласилась Лиза.

– И насколько точно сценаристы следуют сущностной традиции мифа?
– прищурился отец Александр.

– А разве они ставят перед собой такую задачу?
– ведущая показала жестом и мимикой, насколько нелепо ожидать такой педантичности от голливудских сценаристов.

– Именно!
– художник откинулся на спинку и вновь скрестил пальчики под крестом.

– В лучшем случае, сохраняют некие обязательные, узнаваемые атрибуты, так называемые маркеры: не отбирают трезубец у Нептуна или молот у Тора. Но как бы ни издевались создатели блокбастеров над мифологической основой, миф все равно остается мифом. В угоду зрителю трансформируют, видоизменяют, упрощают, уродуют не сам миф, а совершенно иной продукт. Иконописный канон подразумевает определенную последовательность нанесения красок, фиксированный символизм художественных деталей, работу с обратной и параллельной перспективами, уникальные приемы деформации изображаемых объектов...

Отец Александр впервые за время передачи сделал глоток воды из стакана на столе, который разделял ведущую и гостя студии. А потом продолжил:

– Икона не повествует о повседневных событиях, она изобразительно ведает о делах Божьих, так или иначе отражающихся на судьбах всего человечества. Икона - это отпечаток идеального, предвечного лика Пантократора. Икона - это исконная мифологическая основа, а работы так называемых "новаторов" - это совершенно иной творческий продукт. Пусть современные творцы питаются эстетикой, формами, духом и сакральной сутью иконы. Обратный процесс никак невозможен.

– Огромное спасибо за обстоятельный ответ, - ведущая готовилась подвести черту. И наконец последний, достаточно щепетильный вопрос. Но Вы его безусловно ожидали, поэтому сумеете окончательно развеять любые сомнения у наших телезрителей...

– Вы спросите сейчас о второй синайской заповеди, - уверенно прервал Лизу отец Александр.

– Вы правы, - Лиза всем видом показала, что восхищена проницательностью собеседника.
– Двадцатая глава "Исхода": "Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им". История знает примеры непримиримого иконоборчества, в основе которых лежат именно эти ветхозаветные слова. Как Вы прокомментируете?

20.

– Ересь иконоборчества весьма опасна, - поморщился отец Александр.
– Она лишает религию возможности общаться с верующими посредством святых образов. Икона - зрима, осязаема, общедоступна для понимания. Она позволяет прикоснуться к вере. Конечно же, я говорю о православии, поскольку иконопись - феномен православный. Но, как Вы знаете, Установление Константинопольского собора в восемьсот сорок третьем году положило конец иконоборческой ереси.

– Жаль, у нас почти не осталось эфирного времени: я бы с удовольствием поговорила бы с Вами о возникновении самого термина "православие", - сокрушенно поделилась Елизавета.
– Интересуюсь как филолог. Мы обязательно вернемся к этому вопросу в Ваш следующий визит. Сейчас бы хотела уточнить в рамках сегодняшней нашей темы. Если икона - эффективное средство общения с паствой, не уподобляется ли она в этом случае агитационному искусству? Этаким религиозным "Окнам сатиры РОСТА"? Или рекламным бигбордам на оживленной трассе? С функциональной точки зрения?

Отец Александр напрягся. Елизавета невозмутимо продолжила:

– Вы говорили, что икона зрима и осязаема. Не становится ли, в таком случае, религиозная живопись своеобразной теургической машиной? Машиной для внушения? А внушение, как говорят эзотерики, - это низшая ступень магии. Согласитесь, есть в зрительных образах, из века в век выдерживаемых в традиционном каноне, определенный программирующий, суггестивный эффект. Не переходит ли такое "искусство", - Лиза искусно выделила кавычки интонацией, - в область биоэнергетики, где возбуждаются регрессивные импульсы поведения? Икона ведь не только побуждает смотрящих к некоторым действиям, но и "заставляет" на себя смотреть.

– Очень странная точка зрения, - процедил отец Александр, не сводя со своей собеседницы немигающих глаз.
– Искренне надеюсь, что это шутка. Или же весь наш разговор был сегодня лишь рассыпанным бисером.

Нестор не успел оценить ответный выпад ведущей - звук неожиданно пропал. Затем исчезло изображение.

– Привет, - бросил Нестор за спину, не оборачиваясь. Стакан с джином предательски задрожал в руке.
– Обнимешь мужа?

Нина, появившись в поле зрения, бросила пульт от бездыханного телевизора на стол, затем молча проследовала к мойке, где принялась по-иерихонски громыхать посудой. Нестор пожал плечами и обновил содержимое бокала: полста джину, сотню тоника, три кубика льда.

– Как поездка в город?
– вновь попытался разрядить обстановку, но тщетно.
– Как покупки? На такси добрались?

– На такси, - сказала Нина грязной посуде и струе горячей воды.
– Хорошо покупки. Только обувь осталось выбрать. Ему все не нравится.

– Ну, и ладно, - утешил Нестор.
– Все - к лучшему. Летом побегает в старых. Его здесь никто и не видит. А к школе нога еще вырастет, заранее покупать не стоит.

Нина с театральной обреченностью громыхнула тарелками, роняя их в мойку (но аккуратно - чтобы не разбить) и повернулась к мужу лицом, произнеся с максимальной трагичностью:

– Вот за что мне все это? Почему ты не можешь жить, как нормальный человек?

Нестор честно признался, что не знает, за что именно все это досталось его жене, и теряется в догадках, в чем именно заключается упомянутая ненормальность. Но Нина уже включила perpetuum mobile - звуки, издаваемые мужем, теперь не имели почти никакого значения.

– Ты же пьешь каждый день!

– Но не пьян же, - слабо пытался защищаться Нестор, не правды ради, а лишь по многолетней привычке.

– Это тебе только так кажется! Каждый день!
– повторила Нина, сгущая атмосферу горести и отчаянья.
– Какой пример подаешь сыну?

– Он парень взрослый - разберется, - Нестор не любил такие вечера. Все уже было сказано многократно и столько же раз услышано. Мать, Софья Николаевна, никогда не позволяла себе вести такие разговоры с Иваном Несторовичем, с отцом. При том, что алкоголь всегда присутствовал в несчетных количествах на столе антиквара. Может, потому что Софья Николаевна была второй женой и умела ценить покой того семейного очага, который сама же и создавала? Нестор помнил, что мама всегда относилась к мужу с почитанием, чуть ли не с трепетом; берегла Ивана Несторовича от новых ранений на фронтах нелепых, ненужных семейных войн. Нестор даже не знал, как звали первую жену отца, но по случайно подслушанным обрывкам родительских воспоминаний понимал, что в первом браке отец часто оказывался в ситуациях, подобных сегодняшнему разговору Нестора с женой. Что говорил тогда папа своей экс-супруге? Наверное, щурился по-доброму и старомодно ворчал себе под нос: "Опять включила долгоиграющую пластинку". И снова наполнял бокал коньяком...

– Ребенком вообще не занимаешься!
– Нина продолжала наступление по излюбленным направлениям.
– Когда в последний раз был с ним в парке? А в кино? Почему я должна думать о том, что ему носить?

– Зато ты не думаешь, чем за это платить, - тихо парировал Нестор, но тут же устыдился: довод был уж слишком меркантильный. Но Нина не обратила внимания - она набрала воздух для последнего, решающего, атомного залпа. И вот грянуло:

– Я даже не в курсе, где искать тебя по вторникам и четвергам! Почему ты не говоришь?! Не рассказываешь?!