Братва
Шрифт:
– Может, чайку выпьете? Да и кухню вы еще не смотрели.
– С величайшим удовольствием! – очень натурально обрадовался я, словно еще давным-давно не отбил у себя вредную лагерную привычку к чаю, по-интеллигентному заменив его черным кофе.
Малогабаритный двухкамерный холодильник «Морозко», пара фанерных пеналов для посуды, стол и две табуретки – вот и все убранство крохотного – два метра на три – помещения, куда меня препроводила радушная хозяйка. Когда она сосредоточила свое внимание на чайнике и газовой плите, я аккуратно начал забрасывать пробные шары:
– И не жаль вам продавать
– За сорок пять! – поправила хозяйка, ставя чайник на огонь.
– Ах да! Верно! Николай называл цену, но у меня скверная память на цифры...
– Неужели? Но ошиблись вы почему-то в свою пользу! – недоверчиво усмехнулась хозяйка. – А кто такой Николай?
– Приятель мой. Коллега. – Я довольно подробно описал ей внешность Карата. – Он тоже квартиру подыскивает, никак выбрать не может. Наверно, замечали – все атлеты неуверенностью страдают.
– Да? На меня он совсем другое впечатление произвел! – Собеседница кинула в чайник всего одну ложку заварки и выключила газ. – Разгуливал тут как у себя дома, наглый субъект! Обозвал квартиру «хрущевкой» и ушел, даже дверь не закрыл!
– Это вчера утром было?
– Нет, уж с неделю прошло.
– Ясно. – Я переменил тему, так как искренность хозяйки не вызывала и тени сомнений. – Переезжаете, значит, в другой город?
– С чего вы взяли? Безработная я второй год уже. Продам вот квартиру и комнатку здесь же в Екатеринбурге сниму. Ехать мне некуда и не к кому... Попробую коммерцией заняться – тряпки из Турции возить. Неплохой спрос, говорят. Авось, если повезет чуть-чуть, на новую квартиру заработаю. Хоть однокомнатную.
– Дай Бог! – Я поднялся с жесткого табурета. – Лады. Цена меня в общих чертах устраивает. На днях, думаю, загляну. А сейчас надо еще по одному адресочку наведаться. Для сравнения.
– А как же чай? – огорчилась будущая «челночница». – Он ведь запарился уже.
– Прошу прощения, но вынужден отказаться. Вы слишком крепкий потребляете, – из вежливости скрывая усмешку, заявил я с озабоченно-серьезным видом. – А это может весьма пагубно отразиться на функциях печени. Счастливо оставаться!
Тем, что первый визит не дал и намека на след, я не был обескуражен. Как говорится, отсутствие результата – тоже результат.
Такси стояло на прежнем месте у подъезда. Шофер зря времени сообразительно не терял – прикрыв глаза кожаной кепкой, кемарил в полное свое удовольствие.
Плюхнувшись на заднее сиденье, я хлопнул находчивого водилу по плечу:
– Теперь мухой по следующему адресу, тут рядом. До обеда времени лишь на донышке осталось!
Уже через каких-то пять минут я входил в интересовавшую меня квартиру. Нет, эта повсеместная вопиющая бедность начинала негативно действовать на мои чувствительные нервы. Впрочем, состоятельные люди обычно личных квартир не продают.
Впустившая меня женщина неопределенного возраста, с осунувшимся нездоровым лицом, имела еще более жалкий вид, чем старая обшарпанная мебель ее квартиры.
Некоторую теплую уютность, отодвигая убожество обстановки на второй план, привносил пятилетний мальчуган, сидевший на голом полу и самозабвенно-увлеченно строивший домик из пустых спичечных коробков.
– Симпатичный карапуз! –
заметил я, чтобы сразу завоевать расположение мамаши. – Сколько ему?– Послезавтра шестой годик пойдет, – лицо хозяйки немного просветлело. – Женик единственная моя радость в этой паршивой жизни. Вырастет, Бог даст, человеком станет – не то, что его непутевый папаша!
– От алиментов, что ли, прячется?
– Нет. До подобного паскудства он никогда не доходил. Это его самого постоянно упрятывают. Всю жизнь по лагерям и тюрьмам. А последний раз так хорошо накуролесил, что пятнадцать лет впаяли.
– Подали на развод?
– Рука не поднимается... Кому ж он, окромя меня, нужен будет, когда освободится? Да и Женька родной сын ему, как-никак. Может, хоть на старости лет муженек остепенится? Не захочет небось в лагере-то помирать?!
– Я тоже так думаю! – сказал я то, что она явно надеялась услышать, хотя сильно сомневался в правильности ее вывода. – Пишет-то регулярно?
– Да уж, это как всегда! Писать он любит. И в конце каждого письма просит, чтоб прислала сала и махорки. А в толк башкой не возьмет, что я чуть не восемь месяцев на пособие по безработице кое-как перебивалась! Хорошо хоть, слава тебе Господи, устроилась недавно няней в детский садик. Зарплата, конечно, не ахти, но теперь раз в полгода смогу уже какую-никакую посылочку в лагерь собирать.
– Не густо! Надо, по крайней мере, раз в два месяца гревак посылать. Иначе туберкулез ему обеспечен. А коммерцией не пробовали заняться? Говорят, шмотки сейчас из Турции очень выгодно возить.
– Да что вы, ей-Богу! – невесело улыбнулась жена рецидивиста. – Мне даже подарок Женьке не на что купить. А один билет к вашим туркам небось целый миллион стоит! Вот насмешили!
– И ничего нет смешного! – внутренне проклиная себя за неуемную широту души, я решительно полез в карман за бумажником.
Ну что тут можно поделать? Бич всех людей нашей профессии – внезапные приступы сентиментальности – настиг меня в этой убогой квартирке. Если бы хоть пацана не Женькой звали, я бы увернулся.
По давней традиции в бумажнике, как обычно, лежала тысяча баксов – походная наличность, так сказать. Вынул «зеленые» и аккуратной стопочкой положил на комод.
– Если хотите, считайте меня полным идиотом или филантропом, что, в общем-то, одно и то же! Но вот вам первоначальный капитал. И, прошу, ни слова благодарности! Терпеть не могу этих телячьих нежностей. Про посылки мужу не забывайте.
Боязливо, не решаясь притронуться к деньгам, хозяйка, совсем по-девчоночьи прижав руки к плоской груди, во все глаза смотрела на меня, как на чудо-юдо какое-то.
– Но я не могу! – жалобно проблеяла она. – Как-никак, вы совершенно чужой нам человек!
– Вот и замечательно! – твердо заявил я. – От чужого брать легче. И не тряситесь вы, как потерпевшая! Ничего взамен не потребую. Не так воспитан! Прощайте!
Спускаясь по ступенькам лестничного пролета, решил никому, особенно Цыпе, о собственной малахольности не рассказывать – шуточек глупых ведь не оберешься!
Обеденный час уже наступил, и третий адрес пришлось оставить на потом. Да и, признаться, я уже потерял проблеск надежды, что газетные пометки Карата приведут к его убийцам.