Братья Дуровы

Каков же этот «кирпичик»?

Прежде всего безболевой метод дрессировки, основанный на глубоком знании психологии животных. Дуров давно приступил к разработке этого метода, богатый практический опыт, накопленный за многие годы, стал его основой. Но Владимир Леонидович все более ощущал необходимость обосновать его теоретически. Теоретический поиск, обогащенный практикой, сулил широкие перспективы.

Тему своей работы Дуров назвал просто: «Взаимопонимание между человеком и животным».

Беда в том, пояснял Владимир Леонидович, что человек не понимает психики животного, а животное — психики человека. «У меня часто спрашивают: „Как это вы научили глупых скотов?“ Да так ли они глупы? С точки зрения животного мы, люди, может быть, иногда бываем куда глупее их. И у них, может быть, такой же односторонний взгляд на нас, как и у нас на них. Кошка, возможно, смеется в душе, когда видит, как люди мечутся по комнате, одни с железными кочергами, другие вскакивают на стул или даже падают в обморок при виде малюсенького мышонка. А в это время маленький зверек с сильно бьющимся сердечком лишь ищет выхода, куда бы удрать от вооруженных великанов. Кошка смотрит и удивляется: „Стоит, мол, мне лапой — цап! — и нет мышонка“. Кто здесь умнее из троих: человек, кошка или мышонок? Судите сами!» — смеялся Дуров.

— Какое, по-вашему, самое умное животное? — нередко спрашивали дрессировщика.

— Вопрос я считаю поставленным неправильно, — отвечал он. — Каждое животное умно по-своему. Невозможно установить общий критерий, который годился бы для измерения ума животного. Но если вы меня спросите, какое животное легче поддается дрессировке, то этот вопрос будет задан правильно.

Скорее и легче, конечно, поддаются те, что ближе стоят к человеку, например, собаки. Однако различные породы различно реагируют на приручение и воспитание. Натура их очень меняется в зависимости от воспитания, они могут быть образованными, благовоспитанными, послушными или грубыми, раздражительными, злыми. Собаки часто во многих отношениях становятся похожими на своих хозяев.

Собаки… В. Дуров не хочет в том сознаться, к ним он относится по-особенному. Из большого числа животных, которых он воспитывал, дрессировал, с которыми выступал на арене, они были друзьями самыми близкими. Каштанка… Бишка… Запятайка… Лорд… Ни одного из этих чутких, верных друзей не забыть никогда. И разговор о них будет отдельный.

Ведь даже Сократ, простой гусак, запомнился на всю жизнь, хотя жил он давно, очень давно, когда у молодого клоуна Владимира Дурова весь «штат» дрессированных животных составляли свинья Чушка, собака Бишка да вот этот самый гусь Сократ.

…И до чего он был понятлив! Ходил как дрессированная лошадь по арене вдоль барьера, танцевал вальс, стрелял из ружья, вытворял другие штуки. А то выводил целое стадо гусынь. По его примеру они выполняли различные маневры и по команде «стой!» все вместе замирали как вкопанные.

То было тугое время, когда приходилось зачастую жить впроголодь. Единственными, ближайшими друзьями оставались тогда Бишка и Сократ. Дуров делился с ними своими горестями.

— Плохо нам живется. Комната наша не топлена, платить за нее нечем — денег нет… Скоро нас отсюда выгонят на улицу. Придется ночевать в холодном балагане…

Так и случилось, пришлось поселиться вместе с другими артистами, положение которых тоже было отчаянным. Сборов не было, антрепренер не платил жалования. Труппа голодала.

Кроме клоуна Владимира Дурова в труппе были силач Подметкин, на афише нежно звавшийся Незабудкиным, «человек-змея» его жена — «королева воздуха», шпагоглотатель и музыкант, игравший на нескольких инструментах.

Особенно страдал от голода силач.

— Я жрать хочу! Дай полтинник! — кричал он антрепренеру.

— Где взять полтинник-то? Сбору опять было три рубля тридцать копеек, — оправдывался антрепренер.

— У меня мускулы слабеют… — плакался атлет.

— A y меня вот трико разорвалось… — вторил «человек-змея».

— Разве балаган поджечь? Страховку получить… — гадал хозяин.

Вечером в сочельник, зная, что труппа будет особенно настойчиво требовать денег, он куда-то исчез.

— Ох, наша жизнь каторжная! — жаловалась «королева воздуха». — Порядочные люди на рождество гуся едят.

— Гм… гуся-то и мы могли бы съесть… — задумчиво процедил голодный атлет.

— Откуда?

— А вот его гуся!

— Вы с ума сошли! Сократа моего съесть? — ужаснулся Дуров.

— Ха-ха-ха… Испугался?

— Ну, ладно, не волнуйся, иди погуляй, — вмешался музыкант. — А я вот пойду одного знакомого купца попрошу, может, полтину отвалит.

Тяжко было на душе после этого разговора. Дуров вышел на улицу, принялся бродить по городу, пытался заглушить голод. Однако пронизывающий холод заставил вернуться в балаган.

Там он застал веселое общество. Слышался смех, звон стаканов.

— Володя, друг! — приветствовал атлет. — Садись пей, закуси!

— Закуси, закуси… Кто-то, а уж ты полное право имеешь попробовать этой закуски.

— Ха-ха-ха-ха! — катился от смеха «человек-змея».

«Что-то кольнуло мне в сердце, — вспоминал Дуров. — Я сделал шаг к столу. Там красовался большой рождественский гусь. Страшная мысль промелькнула в сознании. Я бросился в угол, где в клетке обитал мой Сократ. Клетка была пуста. Я понял все…».

Не помня себя от гнева, Дуров кинулся на сидящих с кулаками. Кого-то ударил, кого-то сбил с ног. Слезы душили его, охватив опустевшую клетку Сократа, он плакал.

Только Бишка разделяла горе своего хозяина — подошла, стала лизать его лицо.

Много лет минуло с того времени, но Дуров не забывает жестокой гибели Сократа. Не забывает он других своих четвероногих и крылатых друзей. Некоторые из них дожили до преклонного возраста и после смерти остались в виде чучел в «некрополе».

Постижению жизненных законов, изучению психологии тех, кого природа поручила попечению человека, посвящает себя Владимир Леонидович Дуров.

Молодое Советское государство всемерно поддерживает начинание Дурова. Его Уголок на Божедомке становится своеобразным научно-исследовательским центром.

Чудеса природы

Теперь я буду говорить о самом для меня приятном — о собаках.

А. Брем

«Молодая рыжая собака — помесь таксы с дворняжкой — очень похожая мордой на лисицу, бегала взад и вперед по тротуару и беспокойно оглядывалась по сторонам. Изредка она останавливалась и, плача, приподнимая то одну озябшую лапу, то другую, старалась дать себе отчет: как это могло случиться, что она заблудилась?»

Так начинает А. П. Чехов свой рассказ «Каштанка».