Братья-разбойники

А Каро сидел, моргая глазами, ласково всем улыбаясь и быстро, звучно хлопая хвостом по земле.

Но в какое он обратился страшилище, -- это трудно передать словами! Разрезанный до ушей кровавый рот и глаза в тройном разноцветном круге производили буквально впечатление ужаса, а пестрое, раскрашенное туловище приводило в недоумение.

Мы буквально покатывались от смеха, Григорий торжествовал, когда вдруг раздался звонкий крик служанки Грубе:

– - Каро! Каро!
– - И чудовищный зверь бросился веселыми скачками на призывный клич. Вот он сверкнул своим размалеванным боком, вот он скрылся, и почти тотчас следом за этим раздался громкий, истерический визг, потом новые и новые крики, потом необъяснимый гам и шум.

Мы не на шутку испугались и бросились к забору. В одно мгновение мы влезли на крышу старой беседки, с которой можно было обозревать двор в доме мирового судьи,-- и сразу поняли, в чем дело.

В ожидании судебного разбирательства, истцы и ответчики, свидетели и зрители, обыкновенно, толкались на этом дворе, у высокой развесистой липы, под которой стояла скамья. Так, вероятно, было и в этот раз, когда внезапно появился разукрашенный Григорием Каро и привел всех в ужас.

Мы видели только, как две женщины, толкая друг друга и визжа, что было силы, оставили опустевший двор и скрылись за калиткой. Видели Каро, мелькнувшего в дом судьи, и услышали новые истерические крики, от которых в страхе скатились вниз.

Мы уже представляли себе, что испытала госпожа Трубе, когда в комнату вбежало и прямо кинулось на нее чудовище, и затем, что она испытала, вероятно, когда узнала в этом чудовище своего милого Каро, которого только что выстригли и вымыли.

Мы все испытали такое смущение от этой проделки, что, посоветовав Григорию как можно дальше запрятать свои краски и ото всего отрекаться, -- поспешили разойтись по домам.

Но отречься трудно было, когда служанка отлично знала, что Каро бывает в саду у генеральских детей, и даже знала лазейку, через которую он туда ходит.

История, действительно, получилась крупная. Жена Трубе, оказывается, два дня пролежала после этого в постели; несчастного Каро мыли в десяти водах, и всё-таки

он еще долго ходил в бледно-радужной окраске; служанке отказали от места, а сам Грубе был сперва в нашем училище у самого директора, потом у генерала -- и в результате, Петр и Григорий, после экзамена по русскому языку, просидели в массах по 6 часов, с угрозою исключения за следующую "историю преступного свойства", как выразился директор.

Братья-разбойники, -- назвал их инспектор, -- им надо было жить в XVI веке, а не теперь.

Генерал не отнесся к этой проделке своих "ребят" очень добродушно и только сказал им:

Вытолкают вас, балбесов, с волчьими паспортами, что-тогда с вами делать?

– - Не пропадем, -- весело отвечали братья.

На время ничего особого не случилось.

Именины генерала мы отпраздновали с полным великолепием, экзамены сдавали один за другим, и оставалось уже дней девять до полной свободы, -- когда началась новая история, в свое время взбудоражившая весь город.

IV.

В городе появились привидения.

На окраине у нас находилась конная площадь, когда-то служившая местом конной ярмарки, а теперь пустынная, пыльная, на которой изредка какой-нибудь из несчастных проезжих "артистов" устраивал балаган. Крупные антрепренеры располагались на центральной площади кафедрального собора.

Конная площадь одной стороной прилегала к длинной прямой улице, ведущей к вокзалу, а с трех других была огорожена домиками и домишками, в которых ютилось бедное еврейское население, преимущественно ремесленники, помещалась большая синагога и захудалая еврейская гостиница.

Здесь-то, в этой окраине, и объявились привидения. И не одно, а три, четыре и, редко, два.

По вечерам, особенно в субботу, из этих домиков и домишек выходили евреи на площадь подышать свежим воздухом. Старики садились у домов на ступеньки крылечек, на скамьи; тут же усаживались их жены; ребятишки весело носились по площади и валялись в её пыли, а молодежь, шушукаясь и смеясь, бродила по окраинам площади, иногда затевая бесшумную игру.

Спускался тихий, теплый, темный вечер; в небе загорались звезды, легкий ветер разносил аромат цветущих яблонь и вишен. На сердце становилось сладко, утихала печаль, отходили заботы. И далеко за полночь иногда засиживались здесь молодые евреи и еврейки, да и старые неохотно уходили в свои душные, грязные, переполненные людьми, комнаты.

И вот в эти-то тихие вечера стали появляться привидения.

Когда делалось совсем темно, вдруг со стороны улицы вырастали белые, длинные фигуры со светящимися зловещим блеском глазами и медленно надвигались на площадь.

С истерическими криками и визгами бежали в свои дома и домишки женщины, дети с воплями устремлялись домой, старики шептали молитвы и даже молодежь, вздрагивая и бледнея, торопилась скрыться.

Сначала в городе не верили этим рассказам, потом стали смеяться, -- но привидения появлялись то раз, то два раза в неделю и бедные евреи, едва наступали сумерки, забивались в свои лачуги и боялись выходить из дома.

Экзамены наши подходили к концу. Накануне последнего экзамена по Закону Божию мы по обыкновению собрались у Трубиных в саду и, ради такого случая, они приволокли самовар и устроили чаепитие в палатке.

Спустился вечер, темный, душный, полный весенней неги.

Прохоров вдруг сказал:

– - И вот в такое время выходят привидения!

– - Вздор, -- закричал Петр, -- мы их с Гришей решили на чистую воду вывести!

– - Как?

– - И очень просто, -- ответил Григорий; -- только мы решили это сделать после того, как переходные свидетельства получим, чтобы мы могли...

– - Молчи!
– - остановил его Петр.

Он не окончил фразы и начал снова говорить:

– - И вот, если из вас кто хочет, милости просим! Завтра у нас экзамен, послезавтра -- совет, в субботу получаем свидетельства и в субботу же вечером охота на привидения! А?

– - А не страшно?
– - спросил Прохоров.

Мы рассмеялись.

Вызвался я и Плаксин.

– - Только уговор: молчать! А то пойдет звон и до самих привидений дойдет. Тогда всё дело испорчено. Ты уж, Прохоров, помолчи!

– - Ну, тоже, стану я болтать!
– - обидчиво отозвался Прохоров.

Всё-таки, собравшись на экзамен, мы сказали про план братьев Трубиных Довойно и еще одному товарищу, которые оба присоединились к нам.

Григорий и Петр, видимо, хлопотали за приготовлениями. Они достали длинные шесты и распилили их на палки в рост человека. Несколько раз они уходили на целый день; один раз к ним пришли два еврея и они долго шептались в палатке Григория.

Наконец, в субботу мы получили желанные свидетельства с надписью "переведен в УИ-й класс", и инспектор каждому из нас сказал напутствие, приглашая на занятия 17-го августа. До этого времени мы были свободны, как птицы. Большинство, в том числе я и Довойно, собирались уехать на другой же день: я -- на урок, он -- к родителям в имение.