Братья Старостины

22 апреля 1990 года (что интересно — в воскресенье) был подписан указ президента СССР «О присвоении звания Героя Социалистического Труда тов. Старостину Н. П.». Награждение состоялось через несколько дней во Владимирском зале Большого Кремлевского дворца, а вот с датой в источниках возникли разночтения. «Правда» указала 29 апреля, «Вечерняя Москва» — 27-е, причем оба издания — в номере за 30-е число, публикуя материалы ТАСС. Другой из авторов этой книги в тот год трудился как раз в Телеграфном агентстве Советского Союза, и знакомство с кухней выпуска на ленту официальной информации заставляет предположить, что более «легкомысленная» «Вечерка» могла допустить опечатку. Ведь если бы глава страны провел церемонию 27-го, в пятницу, то отчеты должны были появиться уже на следующий день, 28-го, в субботних номерах.

Елена Николаевна свидетельствовала, что отец очень гордился высокой наградой:

«При случае охотно прикалывал золотую звезду на лацкан пиджака и, на мой взгляд, присвоение высокого звания расценивал как признание государством его заслуг, а не как извинение. Ведь государство, по его мнению, извинилось перед ним еще в пятидесятые годы, когда реабилитировало его, вернуло награды, восстановило в звании заслуженного мастера спорта».

А Евгений Ловчев даже рассказал байку, связанную с вручением звезды героя, хотя иных подтверждений ее достоверности нет:

«Торжественную церемонию вел, как принято, глава государства Михаил Горбачев. Каждый из награжденных, выслушав напутствие генсека, почему-то говорил, уходя: „Я постараюсь“. Подошла очередь Николая Петровича Старостина, который получил звезду и сам стал что-то говорить Михаилу Сергеевичу. А тот ответил: „Я постараюсь“».

В каком-то смысле это был разговор людей одного уровня. Ведь неслучайно и братья, и их свояк Петр Попов говорили о старшем из Старостиных: «У Николая государственный ум». То же утверждал и Никита Симонян: «Николай Петрович нашел бы себя на любом поприще, вплоть до управления государством. Но он больше всего любил футбол и отдал ему все свои знания и силы».

Впрочем, сам Старостин признавался в интервью Петру Спектору: «Я никудышный политик». Вероятно, он имел в виду пристрастие к определенным ценностям, ради которых невозможно идти на уступки. В спортивном плане, по мнению Александра Соскина, это проявлялось в ортодоксальности позиции: хорошо только то, что хорошо для «Спартака». Если же касаться политических взглядов, то о своей принадлежности к КПСС старший из братьев говорил так: «Я разделяю идеалы, записанные в уставе. Вопрос в том, что люди, которые десятки лет руководили партией, осуществляли их лишь на словах…»

Сам он идеалистом не был однозначно, и недаром Владимир Маслаченко вспоминал эпизод во Франции, когда задал прямой вопрос: «Николай Петрович, мы достигнем когда-нибудь в материальном плане того уровня, что я вижу здесь, в Париже?» И собеседник, убедившись, что рядом никого нет, ответил: «Боюсь, что и твои внуки до этого не доживут».

Осторожность, кстати, проявилась и после крушения ГКЧП в августе 1991-го. Тогда рядовые члены КПСС в массовом порядке отказывались от билетов, а начальник спартаковской команды поначалу всего лишь предложил ячейке приостановить деятельность на пару недель: «Надо осмотреться».

Можно только изумляться, как человек на пороге девяностолетия принимал столь сложные стратегические решения, тонко учитывая психологические факторы. А память на цифры не подводила его и в почтенном возрасте. Рассказывали такой случай. В начале девяностых у «Спартака» были контакты с японцами, команда даже съездила в Страну восходящего солнца на выставочные матчи. И партнеры привезли москвичам компьютеры, которые в Советском Союзе не имели массового распространения. Для каких-то финансовых согласований гостей проводили в кабинет Старостина, где они увидели человека преклонных лет в черных нарукавниках по локоть и со старинными деревянными счетами. Каково же было изумление японцев, когда хозяин кабинета, ловко оперируя костяшками, назвал им абсолютно точные данные!

Окружающих восхищало и его умение моментально переводить в уме одну валюту в другую. Сам Николай Петрович ничего удивительного в этом не видел — мол, он же финансист и по образованию, и по призванию. Но комплимент, что мог бы стать директором банка, отвергал, «соглашаясь» только на руководство отделением. Александр Нилин даже создал образ: «Я не думаю, чтобы памятник Николаю Петровичу со счетами в руках выглядел бы оскорбительным. Напротив. Вслушайтесь: стук костяшек этого бухгалтерского атрибута аккомпанировал „Спартаку“, пока работал в нем старший из Старостиных. Прожив без малого до ста лет, он тем не менее до лучших для менеджерского его дара времен немножко не дотянул».

Лев Филатов справедливо отмечал: «На протяжении десятилетий на Николая Старостина смотрели, как на уникум, хотя бы потому, что некого было поставить рядом с ним из начальников команд — по-нашему, а по-западному — менеджеров. Их не искали, им не придавали значения, сменялись случайные, безликие фигуры, а всю власть отдавали тренерам, что было удобнее для начальства, которое управляло, балуясь, ни за что не отвечая и не рискуя собственным карманом».

Но родоначальник «Спартака» был не просто менеджером. Более того, его вообще нельзя рассматривать как наемного работника. Проницательные люди (как, например, Евгений Богатырев в разговорах с нами или Владимир Маслаченко в интервью Игорю Рабинеру) подводили к мысли: гениальность этого человека заключалась в том, что он через всю жизнь советских времен протащил категорически запрещенную тогда частную собственность — московский «Спартак». И именно поэтому не стремился становиться чиновником ранга министра — пусть важным, пусть престижным, но все-таки винтиком в государственной машине. Скромная вроде бы должность ничуть не мешала влиятельности Старостина, а для него это было важнее.

Но в рамках красно-белого движения его основатель не замыкался только на футбольном клубе. В 1991-м, после четырехлетнего перерыва, удалось возродить международное спортивное общество «Спартак». И Старостин вместе с Николаем Озеровым, Борисом Ивановым, Петром Болотниковым, Петром Мазором, Владимиром Васиным, Борисом Лагутиным и другими соратниками сделал многое, чтобы 28 октября в Колонном зале в Москве прошел учредительный съезд.

В общем, работы хватало. Ясность мозга сохранялась, но в гармонии ли с ней было тело? И на этот вопрос нельзя не ответить утвердительно.

Александр Шибаев, игрок восьмидесятых — девяностых годов, с улыбкой вспоминал такой эпизод:

«Возвращаемся откуда-то, Дед с большим багажом. Мы спрашиваем: „Николай Петрович, помочь?“ А он в ответ: „Своя ноша не тянет!“».

Этот случай характерен тем, что ни при каких обстоятельствах старший из братьев не хотел выглядеть беспомощным стариком. Да ведь и не был таковым! После работы личный водитель Анатолий Ильин, тезка и однофамилец олимпийского чемпиона, высаживал его не у самого подъезда, чтобы можно было пройтись пешком. Иногда Старостин вообще возвращался на метро, но выходил не на «Пушкинской» или «Тверской», которые располагались практически напротив дома, а на «Маяковской» или «Охотном Ряду».

28 мая 1991 года, как раз на профессиональный праздник пограничников, руководство «Спартака» организовало журналистский десант на базу в Тарасовку. Тогда такие дни открытых дверей еще не слишком практиковались, и потому поездка стала событием. Текст приглашения составлял лично Николай Петрович, и наш коллега Сергей Шмитько просто восторгался стилем, как он выразился, в духе екатерининских времен: «Еели соблаговолите… Почтем за честь…» Каемся, персональных писем мы не получили, но в автобус, следовавший привычным маршрутом от станции метро «Сокольники», вписались. И самым сильным впечатлением для многих гостей стало посещение парилки. Нет, в помещении не было ничего необычного, но только компанию репортерам пожелал составить Старостин. И это почти в 90 лет! Причем заход отнюдь не был показухой. Ринат Дасаев, много лет отыгравший в «Спартаке», рассказывал: «Дед привык париться так, что и молодым не угнаться».