Братья Стругацкие
Шрифт:
Но именно 1961 год стал для них годом последних иллюзий — и политических, и литературных.
Упомянув уже в третий раз повесть «С грузом прибыл» (под разными заголовками), я с легким удивлением обнаружил, что ведь ни слова не написал о ней. А меж тем она была задумана, написана и дважды издана под названием «Путь на Амальтею» именно в тот период, который охватывает эта глава. Действительно, подзабытая повесть. Её и сами-то авторы не слишком высоко ценили. АН 28 апреля 1961 года прямо написал в своём дневнике:
«Я и сам в последнее время как-то не очень доволен „Путём на Амальтею“, а после разговора (с И.А. Ефремовым в тот день. — А.С.) и вовсе задумался. Пустенькая вещица. Нет в ней ничего, кроме фамилий, что указывало бы на национальность, идейные
И братья не предлагали повесть к переизданию с 1964 по 1985 год, а всевозможные критики и даже поклонники АБС традиционно воспринимали эту вещь как некое бесплатное приложение к «Стране багровых туч», этакое миниатюрное «Десять лет спустя» к космическим «Трем мушкетёрам», как остроумно подмечает Светлана Бондаренко. Однако, если сегодня внимательно перечитать текст, легко видеть, какой огромный шаг вперёд сделали авторы. Во второй маленькой повести им удалось сказать больше, чем в первой огромной. И дело не только в стилистике, не только в пресловутом «хемингуэевском лаконизме» (а подражание сверхпопулярному и ещё живому тогда гению Стругацкие почти декларируют) — дело всё-таки в самой постановке литературной задачи и блестящем исполнении замысла. Как рассказывает БН, они хотели в этой «производственной» повести создать атмосферу обыденности, повседневности, антигероизма. И они сделали это. Поразительная и очень достоверная будничность совершаемого героями подвига роднит эту книгу не столько с Хемингуэем, сколько с Экзюпери, с его спокойными профессионалами-лётчиками из «Планеты людей» или «Ночного полёта». Они и были настоящими космонавтами 20-х годов: такой же риск, такое же мужество, такая же новизна ощущений. И кстати, название (первое) получилось тоже совершенно в духе Экзюпери — предельно простое и будто списанное с отчёта. Экзюпери долго мучился, как назвать свою первую повесть, а потом увидал на ящике надпись «Почта на Юг» и понял, что лучше уже не придумать. Вот и АБС взяли сухую строчку доклада «С грузом прибыл» — и всё, идеальный вариант. Зря поменяли на «Амальтею» — слишком красиво, а значит, шаг назад к героической романтике ранних вещей.
И как же правильно, что герои АБС не потащили с собой на Юпитер «двигатель времени», как собирались в одном из ранних вариантов! Да и космические пираты из более позднего варианта тоже были бы там лишними. Фантазия авторов, в ту пору буйная, необузданная, заставляла пускаться во все тяжкие, и всё-таки пираты и космические бои — это был бы явный фальстарт. И детско-юношеские издательства, обалдевшие от неожиданности, встали стеной против такого поворота. Почему? Странно… Если вдуматься, где тут посягательство на Систему? Чем отличаются космические пираты от привычных старой фантастике земных шпионов? Нет, неслучайно именно в глухие, застойные годы и особенно в детской фантастике пиратов этих стало видимо-невидимо. Стругацкие же к теме космического пиратства прикоснутся лишь однажды и не слишком удачным образом — «Экспедиция в преисподнюю», 1974-й год.
Правильно говорят — что Бог ни делает, всё к лучшему.
Глава десятая
ИЮНЬСКИЙ ДОЖДЬ
«В просторной приёмной райвоенкомата висели плакаты. Плакаты обучали, как надо действовать при атомном нападении. На них с лёгкой руки неизвестного художника всё получалось просто, они обнадёживали и вселяли уверенность, что, в конце концов, всё не так уж страшно и можно спастись, если знать предлагаемые на плакатах средства».
Он стоял возле часовни, поставленной в память гренадёрам, погибшим под Плевной в 1877 году, что напротив Политехнического музея, и посматривал на небо. Небо хмурилось. Было ещё жарко, и солнце светило вроде как ни в чём не бывало, но откуда-то с юга, из Замоскворечья наползали тяжёлые тёмно-серые тучи. Да, вот как раз туда ездили они сегодня утром с Ниной Берковой, в переулочек на Новокузнецкой. И там, в этом угрюмом монументальном здании, стояли в просторном вестибюле, напоминавшем холл шикарного нью-йоркского отеля из довоенного фильма, и томились в нетерпении. Противная нервная обстановка — говорить уже ни о чём не хочется, и даже читать не получается. Кстати, он никогда не любил читать вот так, в очередях, на ходу, в ожидании кого-то или чего-то. Читать он любил с комфортом, лучше всего дома, лежа на диване. А там было довольно любопытно наблюдать за людьми, входящими и выходящими. Нет, это были не учёные, не строители нового мира, не творцы, не люди Полдня — это были клерки, какие-то затравленные, запуганные, задавленные жизнью. Почти никто из них не улыбался. А может, это просто кажется ему? Потому что настроение поганое.
Казалось бы, такое солидное ведомство — Главатом, ведущий главк огромного министерства, руководящего самой передовой наукой… И что же это за сволочь придумала закинуть сюда на рецензию рукопись их романа?
Ах, ну да, Нина же рассказывала, что это внутри Главлита родили кретиническую инструкцию — всю фантастику проводить ещё и через Главатом. И — вот ирония судьбы! — именно наш роман первым в СССР угодил в эти жернова. А дальше всё по закону подлости: рукопись попадает к самому патентованному идиоту во всем Главатоме, к товарищу Кондорицкому, который секретных сведений там не обнаруживает, но свидетельствует о «низком литературном уровне произведения». И всё это было ещё в апреле, а к июню выясняется, что великий критик Кондорицкий ничего не читал (может быть, он вообще читать не умеет?), а читал книгу его помощник — товарищ Калинин, нет, не Михаил Иванович, но тоже, видно, от сохи, и так ему, бедняге, после этого чтения плохо стало, что прямо сразу уехал отдыхать и вот до сих пор не вернулся. Короче, для решающего разговора, на котором настояла Нина, прислали им ещё одного помощника — товарища Ильина, и тот, наконец, вышел в вестибюль. Внутрь-то никого не пускали — режимное учреждение, ядрёна вошь! И вышел, гад, с пустыми руками — сверхсекретное заключение чужим видеть нельзя! — и пересказывал его по памяти, своими словами, а рожа такая противная-противная… Нина беседовала с ним на правах редактора, а Аркадий стоял скромно в стороночке — на всякий случай — и делал вид, что он тут вообще случайно, так, пописать зашёл.Разговор получился не просто бессмысленный, разговор получился абсурдный — в духе пьес Беккета или Ионеско. И зачем ездили, спрашивается? Зачем в душном троллейбусе парились туда и обратно? Однако Нинка — боец настоящий, она к тому моменту окончательно озверела, преисполнилась решимости, и он уже видел, уже понимал, что теперь её никто не остановит.
Вернулись в издательство — и точно, она прямиком к главному, к Компаниецу, и дожала Василия Георгиевича вмиг, тот сам главлитовскому начальству позвонил и всё решил положительно. Невероятно! Тогда они схватили рукопись и бегом. Буквально бегом — в переход и через площадь, мимо Политеха, и через улицу… Суббота же — день может кончиться, и тогда — всё!.. В понедельник они обязательно что-то новое придумают — потребуют визу министерства хлебопродуктов или управления речного транспорта. Поэтому бегом, бегом — сегодня наш день! А возле памятника героям Плевны Нина вдруг остановилась и сказала:
— Слушай, давай я одна туда пойду. Не стоит дразнить гусей. В этой гнилой конторе повсюду глаза и уши, Мало ли что…
— Нинка, ты что? — удивился Аркадий. — А, впрочем, как скажешь, — он вдруг понял, что она просто боится сглазить.
Главлит — это, конечно, подразделение КГБ, но кто он такой, чтобы одним своим появлением дразнить могущественный комитет? Чушь это всё.
И вот теперь он стоял и ждал Ниночку Матвеевну. На часы специально не смотрел. Уж больно долго всё тянулось. Ну что, что они там делают? Ведь всё решено. Осталось поставить штамп, закорючку в углу штампа, визу внизу, круглую печать сверху — и на выход. Где же она, чёрт возьми?
Он стал с любопытством разглядывать стоящих и слоняющихся рядом. Вот этот — точно несчастный влюблённый, а его пассия опаздывает на добрых полчаса. Этот — разгильдяй и стиляга, похоже, просто убивает время. Тот, пожилой — явно деловой человек, у него важная встреча, он нервничает, поминутно смотрит на часы. Женщина с авоськами — определённо ждет мужа, застрявшего где-нибудь в винном отделе, и скоро начнет злиться. А вон тот — такой серенький, неприметненький, он как будто и не здесь, как будто это вообще не он, стоит отвернуться на секунду, и уже не помнишь его лица. Погоди, погоди, сейчас мы и тебе легенду придумаем. Ба, да с другой стороны ещё один такой же! Костюмчик на нем вроде и другой, но явно с одного склада получали. Ну, вот и придумывать ничего не надо. Это мы тут все прохлаждаемся, а эти орлы работают…
Намного позже, лет, наверное, через десять он узнает от кого-то из своих друзей-виияковцев, а может быть, от Теда Гладкова или от Миши Ильинского, в общем, от кого-то, хорошо осведомлённого в делах наших спецслужб, что памятник этот на площади Ногина ещё с довоенных времён был и остаётся традиционным местом встречи агентов, вербуемых сотрудников и прочих героев шпионских романов, потому что в нём, благодаря витиеватому скульптурному решению, очень удобно было прятать направленные микрофоны, а позднее и следящие камеры. Ну и управляющий центр организации, соответственно, в двух шагах.
Аркадий почувствовал, как в голове у него уже зашевелился сюжет.
Но тут появилась Нина. И практически одновременно хлынул дождь, сразу настоящий летний ливень, как будто наверху одним размашистым движением отодвинули гигантскую заслонку. Ребята в одинаковых костюмах, синхронно, как по команде раскрыли одинаковые зонтики. Он ещё успел подумать, умеют ли стрелять эти зонтики, а потом стало не до них.
Нина бежала и теперь не потому, что боялась опоздать, а потому что у неё зонтика не было, и надо было спасать бесценную подписанную рукопись от дождя. Он кинулся ей навстречу, поймал, обхватил, она была такая маленькая и легкая, оторвал от земли и стал кружить под дождем. А Нина стучала кулачками ему в грудь и говорила сквозь смех: