Братья Волф. Трилогия

Игра была в самом разгаре, и тут Руб стал звонить друзьям. Разговор произошел такой:

— Алё.

— Алё, Саймон. Это Рубен.

— Рубен. Привет. Как сам?

— Норм. Подходи?

— А че, подойду. Вроде недалеко.

— Возьми Сыра и Джеффа.

— Лады.

— Пока.

— Пока.

Когда все собрались, у нас пошла самая настоящая игра.

Раз за разом мы грохали мячом в забор, стараясь по полной использовать свободу, пока не вернулись предки. Вы бы слышали эти удары! Бдыщ. Бдыщ. Мяч лупил по обоим воротам, и грохот разносился по всей округе, а следом крики и брань.

В моей команде были Джефф, Грег и я, и мы вообще-то выигрывали, пусть даже были меньше и слабее, чем команда Руба. Вот как нам хотелось.

При счете 4:2 соседская шавка вдруг перестала лаять.

— Стойте! Стойте! — заорал я, заметив это. — Слышите?

— Что?

— Собака.

— Оба-на, точно. Замолчала.

Я влез на забор и заглянул к соседям, и вы не поверите, что я увидел.

Собачка сдохла.

— Господи, она, кажется, сдохла, — сказал я, оглянувшись на остальных.

— Чего?!

— Говорю вам. Идите гляньте.

Руб влез рядом со мной, и ему осталось только согласиться.

— Ни фига себе, и точно, — смеясь, подтвердил он с ограды остальным. — Наверное, из-за нас несчастную козявку хватил сердечный приступ.

— Да ну?

— Или удар.

— Ох ты, — сказал я, — что же мы натворили?

— А что за собака?

Руб вышел из себя.

— А я, блин, знаю?! — заорал он на Сыра. — По-моему, этот… этот…

— Шпиц, — ответил я за него.

— А че это за фигня — шпиц?

— Ну, знаете, — объяснил Сыр остальным, — такая пушистая, на крысу похожая… Наверное, лаял, пока не надорвался.

Даже попугаи в клетке мрачно глядели вниз, на дохлую собачонку.

— Надо что-то делать, — сказал Руб.

— Например? Рот в рот?

— Гляди, она дрожит.

— О, ну здорово, ага.

Я спрыгнул к соседям, стянул с себя фуфайку и завернул в нее пса. Руб тоже перелез, а остальная братия зырила с изгороди, как мы гладим пушистую крысообразную собачку, раздумывая, в самом ли деле она отдает концы.

Минут через пятнадцать появился и сосед — пятидесятилетний чувак, у которого язык был злее, чем у нас всех вместе взятых. Вообще говоря, он, в принципе, держал себя в руках, когда метнулся во двор, обозвал нас так и эдак, подхватил своего шпица — по кличке Пушок, кстати, — и помчался к ветеринару.

— Как думаешь, выживет? — спрашивали мы друг друга, вернувшись к себе.

— Не знаю, чувак.

Мало-помалу все разошлись. Грег последним.

— Ну, мужик, — качал он головой, уходя, — я и забыл, как оно все у вас.

— Прежние деньки, ага?

— Точно. — Он кивнул. — Дурдом.

— Именно.

Все и правда было как в прежние времена, но я знал, что бессмысленно думать, будто они продолжатся. Мы оба знали, что в следующий раз он объявится, когда придет отдать долг или часть долга. Так уж оно обстояло в жизни.

Вечером случилось то, что должно было случиться. Сосед.

Он явился указать родичам, что они не в состоянии приглядеть за нами с Рубом, и поскольку только у Руба остались какие-то деньги, то он и заплатил мужику за ветеринара.

Кстати, со шпицем Миффи все обошлось. Это был просто слабенький сердечный припадок. Бедная собака-крыска.

Но для нашей мамули эта история оказалась, можно сказать, последней каплей.

Она усадила нас за кухонный стол, а сама ходила вокруг, орала на нас и отчитывала не дай-те бог. Она даже совала нам под нос деревянную ложку, хотя не лупила нас ею с тех пор, как мне исполнилось десять. Уверяю вас, мы поняли, что она запросто треснет по башке.

— Когда вы уже уйметесь? — орала она. — Сажать друг другу фонари, чертову соседскую собачку доводить до инфаркта. Это позорище… Мне за вас обоих стыдно. В который раз!

Даже отцу оставалось сидеть в углу, не открывая рта. Он не смел вставить и слова, боясь попасть под раздачу.

Под конец она совсем разъярилась, хватала очистки из кухонной раковины и, вместо того чтобы бросить в ведро, швыряла на пол, потом поднимала и швыряла снова, теперь мне под ноги.

— Вы как животные! — завопила она громче прежнего. А закончила фразой, которая, кажется, неизменно задевала нас больше всего:

— Пора взрослеть!

Нечего и говорить, что мы с Рубом собрали разбросанный мусор и вынесли за дверь, где и остались. Возвращаться в дом мы боялись.

Сара из окна смотрела на нас и, качая головой, улыбалась сквозь боль. Смеялась, и от этого мы и сами немного развеселились. К Рубу тут же вернулась его решимость.

— Мы обязательно выловим этого Паттерсона, — сказал он. — Не думай.

— Надо, надо, — согласился я.

Потом, ближе к ночи, я размышлял о событиях дня: ведь теперь я был должен Рубу еще и свою половину ветеринарного счета. Дела и впрямь покатились под гору, говорю вам.

— Чертов шпиц, — сказал я.

— Ха, — фыркнул Руб, — шпиц со слабым сердцем. Да уж, такое могло случиться только с нами.

Какой-то мужик стоит передо мной на проселочной дороге. Восход.

Смотрит на меня.

Я на него.

Стоим, между нами где-то метров десять, пока наконец я не нарушаю молчание.

— Ну? — спрашиваю я.

— Что «ну»? — слышу в ответ.

На мужике какой-то халат; мужик скребет бороду и пытается вытряхнуть камешек из сандалии.

— Ну, не знаю. — Это лучшее, что мне приходит в голову. — Ты, вообще, черт побери, во-первых, кто?

Он улыбается.

Смеется.

Стоит.

Подготовившись, повторяет вопрос и тут же отвечает:

— Кто я, черт побери? — Короткий смешок. — Я — Христос.

— Христос? Ты правда существуешь?

— А то, блин.