Братья Ждер

— Какой ценой? — только и осмелился спросить разбойник.

— Платы я не возьму. В назначенный день откроется пред тобой эта дверь, за ней — другая. Страж с саблей выведет тебя на свет и скажет: «Милостью господаря ты, атаман Гоголя, свободен».

— Кто же назначит сей день?

— Преосвященный Амфилохие.

Гоголя вскочил со своего соломенного ложа и сделал два шага к полосе света, струившегося из окошка, потом резко повернулся к Ждеру и со слезами на глазах молвил:

— Честной конюший, не играй ты со мною, как кошка с мышью. Назови цену освобождения моего. Именем создателя, ради спасения души твоей молю, не мучай меня. И опусти кинжал, что зажат в твоей руке.

— Именем бога, Гоголя, говорю тебе: не нужна мне никакая плата. Не падай на колени, не стенай, не придвигайся ко мне. Слушай и вникай. Как поступить его светлости с тобой? Я беседовал с преосвященным Амфилохие и спросил его: что делать с таким ненадежным человеком, как Гоголя? Всяк крестится, не всяк молится. Сдается мне, что Гоголя бьет поклоны, но страха божьего не ведает. Человек он ничтожный, неверный.

— Это так, твоя милость, всю-то жизнь я хотел искупить свои грехи и все не мог, ибо тотчас совершал другие.

— Так вот, Гоголя, отправляйся туда, откуда ты пришел. Допустим даже, что князь, позабыв твою вину, поручит тебе сослужить ему службу, а за нее дарует прощение и пожалует столько скота из стад своих, что и не счесть, и земли столько, что взором не окинуть… Что толку! Нет в тебе постоянства. А его светлость Штефан- водэ требует от своих служителей наипаче всего верности. Может статься, ты отправишься совершить что-то с добрым намерением, но подует ветер и унесет тебя в другую сторону. Хочу спросить тебя, Гоголя, вот о чем: мог бы ты, будучи на свободе, направиться в те края, где ты уже был?

— Могу. И никто не помешает мне, готов поклясться.

— А что стоит твоя клятва, Гоголя?

— Хочешь верь, хочешь не верь, но я — то исполню, что мне повелят; пусть люди увидят, каким молодцом был на этом свете Григорий Гоголя!

Ждер молча смотрел на разбойника. Тот стоял, освещенный светом, пробивавшимся в окно. Бледные его губы дрожали, глаза под крутым лбом широко раскрылись, загорелись.

— Что я должен сделать? Что я должен сделать? — спрашивал он шепотом.

Ждер, продолжая наблюдать за ним, решил, что достаточно подчинил его своей воле.

— Атаман Гоголя, — сказал он наконец, — я ничего не могу тебе ответить, ибо мне неизвестны замыслы господаря. О них знает отец Амфилохие. Из своих бесед с архимандритом я уразумел, что князю нужен надежный человек, который отправился бы в Брэилу. Он остановил было свой выбор на мне, ибо доволен моею службой. Однако обо мне есть иные намерения, так что я могу предоставить кому-нибудь другому возможность принести в Брэиле пользу нашему повелителю. Слушай, что я скажу, Гоголя, слушай внимательно.

В Брэиле прячутся ныне два недруга нашего господаря, одного из коих ты знаешь, ибо он был твоим хозяином. Ежели будет в том нужда, я назову тебе и другого. Много неприятностей доставил господарю боярин Миху. Боярин сей, как тебе ведомо, шел супротив князя в ту пору, когда еще неизвестно было, кто станет повелевать княжеством. Но вот Штефан-водэ утвердился на престоле и теперь, увенчанный славой, стоит против сил антихриста, стало быть, служит господу богу. Все люди увидели и поняли это, даже люди без веры — грабители и воры; лишь один боярин Миху не понимает этого и продолжает враждовать с князем, а вместе с ним и некоторые валашские бояре, — те, что ищут выгоды себе у неверных. Господарю нужен Миху, чтобы совершить над ним суд. Ему надобен и другой боярин, который тоже сейчас в Брэиле. Кое-кому это может показаться слишком трудным делом. Но тот, кто может схватить за шиворот одного, сможет поймать и другого и бросить обоих к ногам господаря в час, когда тот, сидя верхом на коне, отдает служителям приказы.

Почему я считаю, что грешный, но отважный человек по имени Гоголя мог бы сослужить такую службу? Да ведь ему легко пробраться в Брэилу под видом беглеца из Молдовы, спасающего свою жизнь от гнева господаря. Как только Гоголя проникнет в Брэилу и его начнут проверять турецкие чиновники, он тотчас попросит ручательства боярина Миху, коему служил когда-то в Польше. Боярин Миху знает Гоголю и не отречется от него. Дабы усыпить всякое подозрение, сообразительный грешник Гоголя должен поведать Миху о том, что делается при дворе княжича в Бакэу и в стане его родителя под Васлуем. Всех он должен честить напропалую, особливо некоего Ионуца Черного: надо же беглецу отвести душу, да и успокоить и усыпить недоверие боярина Миху, а то ведь у его милости есть лазутчики, которые доносят ему обо всем, что здесь происходит. Пусть боярин Миху прежде всего узнает, что ты бежал из заточения, и этого будет достаточно, чтобы он доверился тебе.

Подобные дела не делаются второпях. Закончить их надо, скажем, месяца за три — примерно к Дмитриеву дню. К этому сроку тайно подоспеет конный полк из Молдовы и ворвется в брэильскую землю. Гоголя об этом будет вовремя извещен. И если случится, что оба недруга господаря окажутся в руках молдавских конников, то о сем подвиге грешного, но отважного мужа по имени Гоголя будут говорить не только в Васлуе и Сучаве, но и в Царьграде и в Крыму, о нем станет известно и венграм, и ляхам, и литовцам, и всем людям на белом свете. Слух об этом небывалом деянии храбреца Гоголи, сделавшего то, что под силу лишь целому войску, дойдет и до престола царя небесного — и вседержитель, покачав головой, скажет: «Это истинный христианин, ибо он совершил сей подвиг ради меня. Пусть же сотрутся в книге живота все его грехи, вольные и невольные». Ты понял, Гоголя?

— Понял, — ответил Гоголя. Он стоял, прислонившись к стене, и луч света из окошка падал на его лицо. — Именем бога, которому я хочу служить, молю тебя: пусть меня пошлют свершить это. Не оставляй меня, конюший Ионуц, замолви доброе слово, вступись за меня, пусть мне будет дозволено отправиться в Брэилу.

— Я поговорю с отцом Амфилохие, а там видно будет, — с сомнением ответил Ждер. — Как лучше поступить, рассудит сам архимандрит. Я мыслю так: вначале надо вернуть тебе коня и оружие, да отпустить тебя куда-нибудь на луг или опушку леса, где бы ты мог надышаться запахом цветов и ощутить свежесть родников. Засим ты должен вернуться, припасть к стопам его преосвященства и попроситься на эту службу. Я буду там и поддержу тебя. А покамест оставляю тебя. Я еще приду.

— Когда?

— Послезавтра.

— Не оставляй меня, честной конюший, до послезавтра слишком долго.

— Не слишком долго. Пусть остынет твоя голова, посмотрим, что тебе подскажет холодный рассудок.

— Будь уверен, что я не передумаю.

— Ладно, посмотрим.

— Ох! Не оставляй меня. Я жажду вновь стать человеком.

— Хорошо, тогда я приду завтра.

— И до завтра долго, конюший Ионуц, но я буду ждать. Что же делать? Буду ждать до завтра. Но уж завтра приходи непременно!

Ждер оставил узника, дабы тот терзался и душой и телом. Позвал отца Емилиана, попросил его запереть тяжелую, окованную железом дверь. Дверь эта напоминала крышку гроба. Когда монах толкнул ее плечом, она глухо бухнула под низким сводом. Монах с трудом повернул ключ, ввертывая его словно сверло.

«Теперь, — размышлял Ионуц, — Гоголя ждет моего возвращения. Стоит и как безумный смотрит на дверь. Слушает, как удаляются наши шаги, и ждет. Ждет. Отсчитывает мгновения, как ледяные бусинки. Будет глядеть в зарешеченное окошко и ждать, пока не начнет смеркаться. Потом будет дожидаться переклички стражи и пения петухов. Так медленно-медленно пройдет ночь, потом наступит утро. Однако конюший Ионуц не сразу пожалует в темницу, у него свои расчеты. Он заставит атамана Гоголю помучиться еще один день и еще одну ночь, чтобы видения в его разгоряченном воображении стали еще более яркими, а надежды более жгучими. Может случиться, что и в самом деле атаман Гоголя весьма храбрый, но сумасбродный молодец, соблазнится дерзким замыслом».