Братья Ждер
Шрифт:
Польским панам так и не довелось добраться до Тимиша.
— Я бы охотно дозволил, — сказал им с улыбкой князь Штефан, — но Маноле Черный — хозяин тех мест, а он ни за что не согласится.
Боярыня Илисафта уже двенадцать лет жила в Тимише, но так и не смогла пройти к табунам и узнать о порядках, установленных там. «Бабам ходу нет, — упорно отказывал ей старый Ждер. — Я бы тебе, матушка, с радостью позволил, да князь ни за что не согласится». Конюшиха дважды пыталась пробраться к загонам, когда муж был в отъезде. Но псы не знали ее, а сторожа, казалось, лишились памяти. Как
Было у нее и другое горе. Старый Ждер в последнее время все суровее косился на Симиона. Говорил с ним как с чужим служителем, а не как с родным сыном. Старик настаивал, чтобы старший сын женился, а Симион противился. «Конюшему Маноле непременно нужен внук — размышляла боярыня Илисафта. — Ночей не спит, все думает о внуке. Ионуц еще зелен. Дэмиан только и знает, что разъезжает по торговым долам — то во Львов, то в Белгород. А изо Львова еще дальше — в Варшаву и Гданьск; уж он-то, поди, не женится, пока не отрастит живота и не усядется на сундук с золотом».
Женат один лишь Кристя, второй казначей немецкой земли. У него богатый двор за Молдовой-рекой, много и челяди. Живет с достатком. Ему повезло больше всех сынов Маноле Черного. Жену он взял с великим приданым: Кандакия была дочерью бырладского боярина Антона Буздугана. И дал за ней Буздуган две вотчины на Ялане-реке и одну на берегу Раковы. Закрепил передачу грамотой с печатями. И еще дал невесте меха и одежды, серебряные блюда и драгоценности. Но от этого брака детей еще не было.
Отцу иеромонаху Никодиму, бывшему в миру Никоарэ, остается доживать свои дни в бесплодии и печали.
А потому жениться должен Симион. Тридцатипятилетнему воину, чуть ли не старому холостяку, у которого виски начинают покрываться седой паутиной, и все же самому пригожему из всех Ждеров, давно пора подарить наследника Тимишской вотчине. Жизнь человеческая коротка; дни и ночи наши подвержены опасностям; завтра, глядишь, грянет буря, расшвыряет всех в разные стороны света и погубит. Пусть же по воле господней после ярой непогоды расцветет в Тимише сей поздний цветок.
— А мне не верится, — хмуро пробормотал старый Маноле, — чтобы все было так уж хорошо; нынче верить никому нельзя. Самим надо везде поспевать, самим проверять.
— А я и был повсюду.
— Возможно, А что, коли государь проедет тут да насупит брови? Небось сразу покажется, что на тебя надели ледяной панцирь. А ты что глаза выпучил, Маленький Ждер? Скачи что есть духу и мигом воротись с Георге Татару, Есть тут дельце для вас обоих. Ты еще здесь?
— Лечу, батюшка.
— Следовало бы уже воротиться. А что ты сделаешь, второй конюший, — повернулся Маноле Ждер к старшему сыну, — что ты сделаешь, коли государь соизволит спросить, оженился ли ты? Князю давно известно, о чем я печалюсь. Сегодня он опять не увидит на моем лице радости.
Симион пожал плечами, глядя куда-то вдаль. Он очень походил на своего отца — был столь же суров и несговорчив, как и Маноле Черный. Когда моргал глазами, кунья шерстка у левого виска вздрагивала.
— Не знаю, что скажет государь. Узнает, что я по-прежнему
холост, вот и все.— И снова повелит тебе жениться.
— Постараюсь не ослушаться. Ежели смогу, честной конюший.
В его мягком голосе слышался гнев. Старый Ждер глухо кашлянул и стегнул плетью по голенищу сапога.
Маленький Ждер возвращался, горяча пегого. За ним ровно рысил на караковом иноходце с поджатыми ушами тот, кого называли Георге Татару. Он и в самом деле был татарином, прижившимся давно среди молдаван и крещенным еще в юности. Приземистый, широкоплечий, скуластый и косоглазый, с гладкой и смуглой кожей и реденькими усами, он, казалось, только что примчался из степей. Однако носил он молдавскую одежду и был истинным воином Христа. И самым верным среди всех тимишских слуг конюшего.
Юноша и Георге Татару спешились. Конюший повернулся к ним.
— Хочу услышать от вас, — начал он, — как достать для государя дичь к его трапезе и как упредить казначея Кристю, чтобы вовремя явился встречать господаря?
— Все добудем: и дичь, и батяню Кристю, — весело заверил Ионуц, глядя на отца и на брата ласковыми глазами.
— Знаю, на словах ты всегда готов, — буркнул конюший. — Посмотрим, каков ты в деле. Солнце-то не ждет. Глядишь, а оно уж высоко, вот едет и старшина Некифор Кэлиман. Он должен был расставить караулы до самой Браниште, чтобы вовремя оповестить нас, когда двинется княжеский поезд. Скоро князь отъедет из Браниште. Когда же вы успеете доехать и воротиться?
— Князь отъедет только после святой литургии, — заметил Симион.
— Откуда тебе это ведомо? — сердито спросил старик конюший.
— Нетрудно догадаться. Да и мальчонка говорил.
— Мальчонку звать Ионуцем Черным, и велено ему быть отроком при дворе государя.
— Ну и на здоровье. Обойдусь и без него.
Младший Ждер подмигнул брату и показал язык, но тут же прикусил его, ибо отец неожиданно повернулся к нему.
Старшина Некифор Кэлиман, остановившись рядом, удивленно осведомился:
— О каком таком отроке при дворе государя говорят тут?
Конюший Маноле кивнул в сторону Ионуца.
— Чур тебя, нечистая сила! — развеселился старшина охотников. — Стало быть, теперь ты на самом верху, жеребчик? А недавно еще ходил пешком под стол.
Взбешенный юноша вскочил в седло. Татарин тоже вскочил на коня.
— Куда же вы, люди? — крикнул конюший.
— Исполнить твое повеление, — кинул через плечо Ионуц.
— Перво-наперво разбудите казначея! — наказал конюший. Потом дружелюбно обратился к старому Кэлиману: — Зачем ты срамишь моего сына? Что у тебя? Вижу, хочешь что-то сказать.
— Хочу, честной конюший. Только пусть слушает и его милость Симион.
Старый Ждер повернулся к сыну и чинно отвесил поклон:
— Второй конюший, изволь послушать нас.
Пока старшина Кэлиман таинственным шепотом рассказывал свои новости, поворачивая острый нос то к старому Ждеру, то к Симиону, Ионуц скакал впереди татарина, но то и дело оглядывался, догадываясь, о чем говорил Кэлиман. Недобрые предчувствия томили его сердце. Татарин, по своему обыкновению, молча следовал за ним.