Братья
Шрифт:
Хочу подчеркнуть искреннее и глубокое уважение к нашему королю. Говорю об этом потому, что порядок наследования короны еще не утвердился, а Готфрид — первый наш король даже отказывался от этой чести, говоря, что негоже становиться земным царем там, где потерпел Царь Небесный. Я хорошо помню, как проходили первые выборы. Благочестивость Готфрида, была засвидетельствована разными лицами. Приведу пример. Повар Готфрида жаловался, что не может заставить своего хозяина сесть за стол после возвращения из церкви. Его потрясение было столь глубоким, что не мог взять в рот даже куска хлеба.
На смену Готфриду пришел нынешний король Болдуин. Его прежние поступки вызывали нарекания. Особо старались святые отцы, пытавшиеся взять на себя управление городом. Но воля умирающего Готфрида — а он непременно хотел завещать правление своему брату — решила дело в пользу Болдуина.
Сами византийцы не не устают напоминать о присяге на верность Константинополю, данной Готфридом во время похода, но бессовестно забыли, что сами же предавали нас своей хитростью и бездействием. Зато теперь, когда мы вернули Иерусалим христианскому миру, не устают напоминать о своих претензиях и, как могут, подкапывают корни ненавистного им Рима. Византийский посол не устает жаловаться на здешних миссионеров. Их деятельная любовь византийцам явно не по душе. Теперь у них объявился новый враг. Это братство рыцарей, расселившихся в окрестностях дворца и бывшего Соломонова храма. Пока о них известно немного. Предводительствуют рыцари из Франции Роберт Пайенский и Сент Омер. Их рвение одобряют бароны, живущие на север от Иерусалима, те стремятся упрочить владения за счет Сирии и Антиохии. Папа с одобрением относится к рыцарским орденам и постоянно посылает к нам на служение людей из Европы. Те должны умерить пыл греков. Я вздыхаю. Для наших людей и для византийцев было бы больше пользы в дружном противостоянии общему врагу — мусульманам.
При прошлой встрече Болдуин, задумавшись перед атакой короля — представляю с каким чувством он переставляет эту фигуру — сказал, что войны не удастся избежать. Предложение сделано венецианскими послами, которые тайно прибыли на одном корабле с Раймундом. Венеция готова прислать флот для совместной осады одной из приморских крепостей. Яффа слишком тесна для приемки грузов, а Венеция задыхается от товаров. Ворота на восток открыты для Константинополя шире, чем для латинских городов. Греки богатеют за наш счет. А между тем, именно мы удерживаем мусульман от вторжения в Византию. Такое положение Венеция считает несправедливым для нас и для себя, тем более, что Константинополь явно и тайно отдает преимущество Генуе. Интересы Венеции страдают день ото дня, и они готовы отправить флот для совместных действий. Они начнут с моря, мы поддержим с суши.
Тут король поднял коня, подержал его в руке, размышляя, и многозначительно поглядел на меня — Им нужно время, чтобы собрать флот. Понятно, это требует строжайшего соблюдения тайны.
— Каковы их предложения?
— Договор. Совместное управление захваченными городами и прочный военный союз.
— Мы станем ждать помощи и свяжем себя. А чем они лучше греков?
— Потому я не дал ответа. Пока.
— Если воевать, лучше идти в направлении Египта, там мусульмане значительно слабее, чем в Сирии. А византийцы хотят, чтобы мы шли им навстречу. Мастера воевать чужими руками.
— Вот, что я думаю. — Сказал король. — Мы не должны ждать флот, нужно действовать самим. Греки, как чувствуют, спешат связать нас договором. Из Константинополя выехало большое посольство. Будут стараться просветить нас для собственной выгоды…
Болезнь — хороший предлог, чтобы на время уйти в тень. Каждую осень дает знать о себе раненое плечо. Я постоянно грею его компрессами, а настойка опия, из которого проклятые ассаины готовят зелье для райских видений, стала моим лекарством. В эти дни мне кажется, Господь забыл меня. Я никогда не ставил под сомнение присутствие божественного. Отрицая Бога, человек унижает, а не возвышает себя. Сюда же относятся суждения о цене собственной жизни. Каждый день дан нам не случайно.
От боли человек становится капризным. Раздражение собственной беспомощностью, увы, направлено на Фреину, которая искренне старается быть полезной. Поэтому
я отправился на лечение в госпиталь иоаннитов. Стоны страдальцев делают меня более терпимым к собственной участи. К тому же мне нравятся здешние правила. Исповедуйся, получи постель под зеленым одеялом (их присылают из Франции для нужд больницы), и о тебе позаботятся, будь ты последним бедняком. Уделяют внимание всем одинаково. Те, кто богаче, предпочитают звать врачей к себе на дом. В город съехалось немало шарлатанов, предлагающих услуги каждому, кто может заплатить. Я не принадлежу к тем, кто тешит тщеславие, гордясь расходами на собственное здоровье, и не испытываю ущерба, лежа в помещении на двадцать человек. Думаю, именно здесь должны находиться земные властители судеб человеческих. Нет лучшего места для тех, кто обещает построить царство справедливости. Больница подобна церкви. Если власть имущие стоят в церкви среди подданных, врачуя душу, то почему избегают общей участи при врачевании тела?Под влиянием компрессов и лечебных грязей, которые доставляют с Мертвого моря, боли стали стихать. И настойкой опия я пользуюсь реже. Я не приобрел к ней пристрастия, как некоторые. Болдуин нашел время посетить меня, что добавило уважения к моей скромной персоне. По просьбе короля нам выделили для разговора отдельную комнату, и я в шутку предложил принести шахматы. Но обошлись без них. Король заговорил, как трудно удерживать наших от войны. Даже теперь, когда Жоффруа здесь.
— Византийцы, действительно, хотят втравить нас в войну. — Подтвердил король. — Ослабеем и мы, и Дамаск, чем бы не кончилось. Но пока они требуют от нас церковного мира. Хотят упрочить союз и ослабить нашу связь с Римом. Готовы обещать взамен любую помощь.
— Сами они немощны. — Запротестовал я.
— Но богаты. И хитры.
— В том и дело. Я не верю, что помощь будет искренней.
— И я так считаю. Пусть пока победят словом. Я распорядился провести диспут, как они того хотят. Пусть их богословы сразятся с латинскими. Народ выслушает. Потом будем судить.
— Ты намерен провести богословский поединок?
— Да. Господь убеждал словом. Пусть его слуги докажут, у кого оно вернее. И для наших епископов — польза, если солнце не совсем растопило их мозги. И главное, — здесь король помолчал и добавил, — как только я объявил о диспуте, в городе перестали говорить о войне. Все разговоры — только об этом. Христос смиряет.
Я горячо поддержал короля. Взывая к мудрости, почему не воспользоваться ее плодами. Пусть богословы сразятся. Они выбрали слово, увидим, у кого оружие острее.
— Дюплесси выполнил поручение. — Сказал Болдуин. — Он преданный человек, я хочу сделать его начальником городской стражи.
— А Жискар?
— Того я переведу в королевские казначеи. Что думаешь?
Ум у Раймунда ясный, но слишком доверчивый, хранит многое, но не пытается разобраться до конца. Впрочем, эта должность ему по силам, и король прав — важнее всего иметь здесь человека честного. Еще более интересовал меня Жискар. Чего-то важного я не могу понять в этом человеке.
— Жискар весьма умен. — Сказал я.
— А дальше?
Я молчал.
— Вот, что я не могу преодолеть в наших людях. — Раздраженно сказал Болдуин. — Не можем избежать обид и подозрений. Каково это для общего дела?
— Хорошо, что мы заодно во время войны. А в дни мира интересы могут разниться.
— Ты не ответил..
— Бог подскажет. А мне позволь отлучиться. Привезли свежую грязь. Мне пора на процедуру.
Сейчас более всего меня занимает Франсуа. Он всего раз посетил меня в госпитале, хоть живет под моей крышей. Говорю не из чувства обиды, а будучи смущенным его странным поведением. Этот юноша занят собой и, как кажется, отрешен от остального. Почти ежедневно он посещает утреннюю мессу в церкви Святого Гроба. Пленение Юсефа снискало ему славу, в городе его узнают и лестно отзываются даже за глаза. А это уже совсем редкость. Сама Миллисента, сменив гнев на милость, предложила мне обратить внимание Франсуа на ее девиц, в них влюблена вся здешняя молодежь. Почему бы Франсуа не присоединиться к их числу? Если бы Франсуа проявил интерес… и дальше, как это бывает. Можно не сомневаться, он был бы встречен благосклонно. Не тут-то было. По моим наблюдениям — а я перекинулся с Франсуа несколькими замечаниями, — давать ему советы, дело безнадежное. Вернувшись из госпиталя, я отметил, что Франсуа несколько изменился. Он побледнел и замирает за едой, забыв донести до рта кусок хлеба.