Брайтонский леденец

Малыш сел на кровать и стал развязывать башмаки.

– Что ей нужно? – спросил он.

– Она сказала, что пока вы с ней гуляли, кто-то ее спрашивал.

Малыш сидел спокойно с башмаком в руке.

– Пинки, – проговорил Спайсер, – это та самая девушка? Девушка из кафе Сноу?

– Конечно, та.

– Я подходил к телефону. Пинки.

– А она узнала твой голос?

– А мне откуда знать, Пинки?

– Кто ее спрашивал?

– Она не знает. Она сказала, что передает тебе это, потому что ты просил ее позвонить. Пинки, вдруг шпики уже что-то пронюхали?

– Ну, на это у них не хватит ума, – ответил Пинки. – Может, это кто-нибудь из ребят Коллеони хотел разведать насчет своего приятеля Фреда. – Он снял второй башмак. – Нечего тебе трусить, Спайсер.

– Ее спрашивала женщина, Пинки.

– Я не беспокоюсь. Фред умер своею смертью. Таково заключение дознания. Можешь забыть об этом. Теперь мы должны подумать о другом. – Он аккуратно поставил башмаки под кровать, снял пиджак, повесил его на медный шарик, снял брюки и лег поверх одеяла в трусах и рубашке. – Я думаю, Спайсер, тебе надо отдохнуть. У тебя вид совсем измотанный. Я не хотел бы, чтобы кто-нибудь увидел тебя в таком состоянии. – Он закрыл глаза. – Иди, Спайсер, и успокойся.

– Если эта девушка когда-нибудь узнает, кто положил карточку…

– Она никогда не узнает. Выключи свет и убирайся.

Свет погас, а за окном, как лампа, появилась на небе луна и поплыла над крышами, отбрасывая тени от облаков на меловые холмы, освещая над Уайтхок-Боттом пустые белые трибуны ипподрома, похожие на камни Стоунхенджа, сияя над морем, приливающим от Булони и плещущимся вокруг Дворцового мола. Она освещала и умывальник, и открытую дверцу, за которой стоял ночной горшок, и медные шарики по углам кровати.

***

Малыш лежал на постели. Чашка кофе стыла на умывальнике, постель была усыпана крошками от печенья. Он лизнул химический карандаш, углы его губ были выпачканы лиловым. Он написал: «Учтите наши предупреждения в моем последнем письме», – и в конце поставил: «П.Браун, секретарь. Защита букмекеров»." На умывальнике лежал конверт, адресованный мистеру Дж.Тейту; угол конверта был залит кофе. Окончив писать, Малыш опять положил голову на подушку и закрыл глаза. Он тотчас же заснул, как будто щелкнул затвор экспонометра при фотосъемке. У него не было сновидений. Сон его был просто отправлением физической потребности. Когда Дэллоу открыл дверь, он сразу проснулся.

– Ну? – спросил он, лежа неподвижно, совершенно одетый, среди крошек печенья.

– Тебе письмо, Пинки. Джуди принесла его наверх.

Малыш взял письмо.

– Какое шикарное письмо, Пинки, – заметил Дэллоу. – Понюхай его.

Малыш поднес к носу розоватый конверт. Он пах, как драже для освежения дыхания.

– Ты что, не можешь отшить эту шлюху? – спросил Малыш. – Если Билли узнает…

– Кто мог написать такое шикарное письмо. Пинки?

– Коллеони. Он хочет, чтобы я зашел поговорить с ним в «Космополитен».

– В «Космополитен», – с отвращением повторил Дэллоу. – Ты ведь не пойдешь, правда?

– Конечно, пойду.

– Не такое это место, где чувствуешь себя как дома.

– Шикарное, как его почтовая бумага, – заметил Малыш. – Стоит кучу денег. Он думает припугнуть меня.

– Может быть, нам лучше оставить Тейта в покое.

– Снеси мой пиджак вниз к Биллу. Скажи ему, чтобы он почистил его и отутюжил. Вычисти мне ботинки. – Он вытолкнул их ногой из-под кровати и сел. – Он хочет посмеяться над нами. – Малыш видел себя в зеркале, наклонно висящем над умывальником, но быстро отвел взгляд от отражения своих гладких, еще не знавших бритвы, щек, мягких волос, стариковских глаз; все это его не интересовало. Гордость не позволяла ему заботиться о своей внешности.

Поэтому он был совершенно спокоен и уверен в себе, когда немного спустя ждал Коллеони под куполом большого, освещенного сверху вестибюля; мимо него проходили молодые люди в свободных спортивных пальто, в сопровождении маленьких накрашенных существ, которые звенели, как хрусталь, когда до них дотрагивались, но казались острыми и жесткими, как жесть. Они ни на кого не смотрели, проносясь через вестибюль так же, как они проносились в гоночных машинах по Брайтон-роуд, заканчивающейся для них высокими стульями Американского бара в «Космополитене». Из лифта вышла тучная женщина в белых песцах; она посмотрела на Малыша, потом снова вошла в лифт и грузно поднялась наверх. Какая-то маленькая еврейка повертелась вокруг Малыша с вызывающим видом, затем села на диванчик и вместе с другой, такой же маленькой еврейкой, стала обсуждать его внешность. Мистер Коллеони шел к нему через целый акр пушистого ковра из гостиной в стиле Людовика XVI, ступая на носки своих лакированных ботинок.

Коллеони, еврей небольшого роста, с аккуратным круглым животиком, был одет в серый двубортный пиджак; глаза его поблескивали, как изюминки. Волосы у него были жесткие и седые. Шлюхи на диванчике перестали болтать, когда он проходил, и внимательно на него посмотрели. При каждом его шаге слышалось легкое позвякивание – единственный звук в царившей вокруг тишине.

– Вы меня спрашивали? – сказал он.

– Это вы меня спрашивали, – ответил Малыш. – Я получил ваше письмо.

– Но, конечно, вы не мистер П.Браун? – спросил он, легким, растерянным движением разведя руки, и объяснил: – Я ожидал увидеть кого-нибудь гораздо старше.

– Вы хотели видеть меня, – повторил Малыш.

Глазки-изюминки окинули его взглядом: отпаренный костюм, узкие плечи, дешевые черные башмаки.

– Я думал, мистер Кайт…

– Кайт умер, – сказал Малыш, – вы же знаете.

– Я упустил это из вида, – ответил мистер Коллеони. – Ну, конечно, тогда дело другое…

– Вы можете говорить со мной вместо Кайта, – сказал Малыш.

Мистер Коллеони усмехнулся.

– Вряд ли это необходимо, – ответил он.

– А стоило бы, – возразил Малыш.

Из Американского бара доносились негромкие взрывы смеха и – динь, динь, динь – позвякивал лед. На пороге кабинета в стиле Людовика XVI появился мальчик-рассыльный. «Сэр Джозеф Монтегью, сэр Джозеф Монтегью», – прокричал он и прошел в маленькую гостиную в стиле Помпадур. Мокрое пятно около нагрудного кармана Малыша, куда не попал утюг Билли, медленно испарялось в теплом воздухе «Космополитена».

Мистер Коллеони вынул руку из кармана и быстро похлопал Малыша по плечу.

– Пойдемте со мной, – сказал он.

Он шел впереди, ступая на носки своих лакированных ботинок, мимо диванчика, где шептались маленькие еврейки, мимо столика, у которого какой-то человек говорил: «Я сказал ему, что не дам больше десяти тысяч», мимо старика, сидевшего с закрытыми глазами над остывающей чашкой чая. Мистер Коллеони посмотрел на него через плечо и любезно сказал:

– Обслуживание здесь уже не то, что было прежде.

Он заглянул в кабинет в стиле Людовика XVI. Там, среди множества китайских безделушек, женщина в розовом, со старомодной тиарой на голове, писала письмо. Мистер Коллеони не стал входить.