Бражник
Шрифт:
У Лаврентия-то оправдание было отличное, я ему даже завидовал. Он и тут неплохо устроился.
При нашем образе жизни Лаврентий не ограничивал себя ни в чем. Ни в чем из круга его интересов. А в том, в чем он себя ограничивал, он и не нуждался.
У него была крыша над головой, был я, составляющий ему скудную компанию и приносящий в дом пиво, были родичи из деревни и мясо. У него, в конце концов, был топор. Он еще как-то разживался куревом, как именно – тайна за семью печатями. До сих пор понять не могу, как он это делал: при мне Лаврентий не выходил из дома ни разу, не считая
Почему мы живём вместе? Мы были влюблены в одну и ту же девушку, а потом она бросила нас обоих. Мы остались вдвоём.
Знаю, звучит довольно странно, но это действительно было так. Сейчас расскажу поподробнее.
Я думал, что у нас все взаимно, он думал, что у них все взаимно, а что она думала, никто не знает.
Вот, собственно, и все.
Если вдаваться в никому не нужные детали, можно сказать еще, что у меня в общежитии стоял диван. Он был там до меня, стоит, должно быть, и теперь – вы могли бы даже проверить, скажи я вам адрес, но я не скажу.
Я смотрел на тот диван и думал: здесь случилось счастье.
Она пришла ко мне всего один раз. В тот вечер я сам пригласил её. Знал, что мы с ней будем вдвоём.
Я был очень богатым студентом: комната в общежитии, понимающий сосед и целая ночь впереди.
Я был самым счастливым человеком на свете. Мог счастливо предаваться жизни и не думать о том, чего она стоит. Именно этим я и занимался, искренне веря, что по-другому не бывает. Веря, что у каждого есть свой вечер с пронзительно живой многослойностью звуков из открытого окна, и в этот вечер к каждому кто-то приходит, чтобы остаться до глубокой ночи, постоять немного у форточки с сигаретой и остаться уже до самого утра, а потом лечь спать.
Если бы вы спросили меня, каково быть религиозным человеком, я бы ответил: найдите то, что полюбите больше всего на свете, и никогда не прикасайтесь к этому.
Но вы не спрашиваете.
***
Такова официальная версия.
Но есть еще кое-что, о чем Лаврентий не знает. После этого мы с ней виделись снова, и не раз. Ещё пару недель мы были близки – потом случилась катастрофа и все закончилось, но та пара недель была раем.
После этого мы расстались навсегда. Я – с чувством завершенности этой истории.
Я потерял любовь, но обрёл его. Миниатюрного Шопенгауэра с комплексом неполноценности.
Будем честны: обмен не из лучших. Но в этой истории именно Лаврентий вышел победителем.
Вышел со всей своей жизнью впереди – для того, чтобы быть собой: странным, никем не понятым и абсолютно оторванным от общества.
Паршиво
За свою жизнь я твердо усвоил одно правило: когда кто-то хочет забрать деньги, которых у тебя нет – это паршиво.
А идти в центр занятости паршиво только в первый раз. К моменту второй явки я уже морально перегрыз себя до смерти, так что относился ко всему почти философски, как Лаврентий. Ко всему – это в том смысле, что упади мне на голову кирпич и пробей мне череп насквозь, я бы не сильно расстроился. Почти философски – в смысле, просто не мог реагировать уже
ни на что. Эмоции свернулись в трубочки и сложились в поленницу где-то на дне пустого желудка.Но в первый раз я чуть не испустил дух от вопроса о заработной плате.
Я вообще не думал, что меня о таком будут спрашивать. Думал, отправят на адскую каторгу, платить будут едой и договор я подписывать буду кровью, а уйти смогу не раньше, чем через десять лет, причем с клеймом на заднице.
Но оказалось, что работы для меня не бывает. Она, можно сказать, настолько редкая, что хоть в красную книгу вносить.
Про заработную плату я ничего не знал. В смысле, я знал, сколько получали мои родители, знал, сколько получали некоторые из моих знакомых, но хватало ли им этого? Какой у них был уровень жизни? Сколько хватило бы мне? Сколько бы я хотел? Все эти вопросы меня пугали почти до слез.
Я не хотел их решать.
Родителям казалось, что образование – это финал, после которого мне откроется счастливая и успешная жизнь. Что это конец борьбы за платиновый статус успешного человека. Так казалось им, то же самое они рассказали мне.
А потом я получил высшее образование и получилось то, что получилось.
После триумфального окончания учебы началась жизнь и закончилось общежитие, пришла ответственность и ушел позитивный настрой по поводу моего будущего – это было оправдано, потому что я впервые оказался с ним один на один, без четкого плана.
Прежде я всегда знал, что мне делать, а тут вдруг мне в морду въехала свобода выбора.
Так я узнал, что не хочу делать ровным счетом ничего.
Но из этого не получилось никакой трагедии. Оказалось, что мир идет своим ходом вне зависимости от того, участвую ли я в его движении.
Жизнь проста до тошноты. Раньше казалось, что я в ней чего-то не понимаю, а на деле все даже проще, чем я думал. Такое разочарование здорово меня подкосило. Думаю, не каждый переживает такие вещи. Я вот не пережил.
Но я все еще жду, что меня настигнет мотивация. Какая-нибудь бывшая появится в моей жизни и скажет мне, что я бездельник. Ушедшие друзья обернутся в последний раз – сказать, что я обречен. Родители начнут выговаривать за то, сколько всего в меня вложили. Тогда мне придется вставать на ноги назло всем.
Но вот незадача: меня окружают прекрасные люди. И все они не хотят иметь со мной ничего общего.
Я никогда не любил центр занятости потому, что в нем приходилось отвечать на вопросы. Когда я отвечал на вопросы, я думал про свою жизнь. Неважно, честно я отвечал или не очень: про жизнь все равно вспоминать приходилось.
А подъезд в центре занятости был такой же, как у меня дома! Как будто эта волчья контора напялила на себя волчью шкуру; и за это лицемерие я её не любил вдвойне.
Бурый кафель с кляксами тающего снега на полу, перила, миниатюрный горный ландшафт из слоев зеленой краски на стенах. Все это в желтоватом свете лампочки под потолком. Такая картина меня грела, как будто я почти добрался до теплой квартиры после мороза: осталось только влезть на нужный этаж и открыть дверь ключом, который давно – с самого двора! – зажат в замерзших пальцах.