Браззавиль-Бич

Джон был подавлен так, словно случилось что-то ужасное. Она попыталась его ободрить.

— Давай поужинаем в отеле, — предложила она. — Напьемся.

Он согласился вроде бы охотно. Потом сказал: «Я был сегодня так близко. Я это чувствую. Это был ключ ко всему, нечто главное. Но я просто не смог его ухватить, — обеими руками он попытался поймать что-то в воздухе. — Совсем рядом — и за пределами досягаемости».

Когда Хоуп прислоняла к стене велосипед, ей в голову пришла мысль, незваная и непрошеная, что, может быть, ее муж сходит с ума.

КАПУСТА — ЭТО НЕ СФЕРА

Еще воспоминание о Шотландии. Джон Клиавотер на крошечной кухне готовит салат из зимних овощей. В руках у него фиолетовый кочан капусты, который он собирается разрезать. Хоуп видит, что он уставился на кочан. Он подносит кочан к свету, потом оборачивается к ней. Бросает ей кочан, она его ловит. Он неожиданно тяжелый и холодит ей ладони. Она отпасовывает его обратно.

— Капуста — это не сфера, — говорит он.

— Тебе видней. — Она улыбается, но на самом деле не знает, как нужно ответить. Время от времени он отпускает такие реплики, загадочные, косвенно на что-то намекающие.

— Все-таки сферической формы, — бросает она пробный шар.

Он разрезает капусту пополам и показывает ей сочные белые и фиолетовые извилины, образующие на мутовке сложный узор, похожий на гигантский отпечаток пальца. Кончик его ножа скользит по срезу одного листа, обводя неровную, словно нарисованную дрожащей рукой ветвь параболы.

— Это не похоже на полукруг.

Хоуп понимает, к чему он клонит.

— Фиговое дерево, — решается подхватить она, — это не конус.

Джон, улыбаясь себе под нос, режет капусту быстро и умело, как профессиональный повар.

— Реки не текут по прямой, — говорит он.

— Горы не треугольники.

— Количество веток на дереве не увеличивается по экспоненте.

— Я больше не хочу, — говорит она. — Эта игра мне не нравится.

После ужина он снова возвращается к тому же предмету и спрашивает Хоуп, что бы она сказала, если бы ей предложили обмерить по окружности капустный кочан. Взяла бы сантиметр, говорит Хоуп.

— А как насчет прожилок? Все эти мельчайшие выпуклости и впадины?

— Господи… сделать много измерений, найти среднее.

— Неопределенная точность. Не годится.

Он выходит из-за стола и начинает торопливо записывать очередные идеи в блокноте.

Хоуп уже знает, что капуста направила его мысли в новое русло. Он теперь носится с убеждением, что абстрактная точность геометрии и теории вычислений не имеет ничего общего с живой природой, где все размеры неточны и непостоянны, что методами этих наук нельзя адекватно описать извилистость и зазубренность, изначально присущую реальному миру. Этот мир полон неправильностей и случайных изменений, но в стерильном, без единой пылинки, ярко освещенном, не знающем теней абстрактном королевстве, созданном математиками, им подавай сферическую капусту и никак иначе. Никаких выпуклостей, складок, вмятин или изломов. Ничего неожиданного.

Когда я свернула с шоссе на грунтовую дорогу в Сангви, меня охватило необычное приятное чувство. Прислушавшись к себе, я поняла, что мне не терпится приступить к работе. Два дня, проведенные в городе, и общество Усмана восстановили мне силы. Я нуждалась в этой передышке, теперь я снова была в форме. Жизнь построена на контрастах, любил повторять профессор Гоббс. Испытывать от чего-то удовольствие можно только по контрасту с чем-то другим. Вспомнив о Гоббсе, я мысленно улыбнулась. «На каждый прилив по отливу», — была его вторая излюбленная поговорка, ею он раздраженно отвечал на всякого рода нытье и жалобы. Самое забавное, что это, как правило, действовало. Однажды я зашла к нему в кабинет поплакаться на неисправное оборудование или еще на какую-то несправедливость, допущенную по отношению ко мне. Он посмотрел мне прямо в глаза, похлопал меня по руке и сказал: «Дорогая моя Хоуп, на каждый прилив по отливу». Я ушла умиротворенная, успокоенная и, как мне показалось, более мудрая.

Проезжая через Сангви и размышляя о мудрости Гоббса, я в задумчивости не сразу обратила внимание на Алду. Только на выезде из деревни я посмотрела в зеркало заднего вида и заметила, что он машет мне, стоя в дверях своего дома. Я не потрудилась затормозить, просто несколько раз посигналила ему в ответ и, трясясь на ухабах, стала одолевать подъем в Гроссо Арборе. Я не поняла, машет ли он мне в знак приветствия или просит остановиться. В любом случае, рассудила я, если он хочет со мной поговорить, то знает, где меня найти.

Заехав в гараж, я трижды посигналила, чтобы вызвать работавших при кухне. Когда я вышла из машины, Мартим и Вемба уже разгружали провиант. Я потянулась, зевнула и тут заметила, что от своего бунгало ко мне торопливо шагает Маллабар. Я взглянула на часы — чуть больше четырех. Мы уложились в хорошее время. Но я удивилась, почему в эту пору он оказался дома, и когда он подходил ко мне, увидела, что лицо у него расстроенное. Я изобразила улыбку.

— Что случилось, Юджин?

— Хоуп… — Он остановился за шаг от меня. — Ужасная катастрофа. Я так сожалею. Я просто не могу себе вообразить…

Как всегда бывает в такую минуту, я инстинктивно подготовилась к самому худшему. Отец, мать. Или сестра…

— Что такое?

— Пожар. Был пожар. Ваша палатка… Я просто не могу себе представить, как это произошло.

Пока мы шли по Главной улице к моей палатке, Маллабар рассказал мне о случившемся. На смену громадному облегчению, которое я только что испытала, пришли тревоги более прозаического свойства. Это произошло вечером, после моего отъезда, сказал Маллабар. Огонь заметил Тоширо. По-видимому, мальчик Лайсеу, который убирал у меня в палатке, неосторожно уронил окурок.

— Но Лайсеу не курит, — сказала я.

— По-моему, да.

Мы замедлили шаг под большим деревом. Сквозь заросли гибискуса у поворота дороги виднелся фасад моей палатки. Отсюда казалось, что она цела.

— Пожар был небольшой? — с надеждой спросила я.

— Не маленький.

Мы двинулись дальше.

— А где Лайсеу?

— Я его сразу же уволил.

На самом деле огонь уничтожил половину палатки, всю ее заднюю часть. Спереди мое жилище не пострадало, но сзади сохранился только обугленный опорный шест и несколько клочков обгорелой ткани. Жестяная крыша покорежилась и вспучилась. Сбоку стояли жалкие остатки моего имущества. От кровати почти ничего не осталось, сундук с носильными вещами — черный, как головешка.