Браззавиль-Бич

— А я-то думал, что она кончилась. Сейчас пришлось три дня подряд летать на задания, а до того мы весь месяц отдыхали.

— Что происходит?

— Я не знаю. ЮНАМО вырвалось из своего анклава, — он пожал плечами. — Я знаю только, что теперь у нас ЮНАМО. Не ФИДЕ и не ЭМЛА, — он улыбнулся. — Но нам их никак не найти. Ну их, пошли лучше поужинаем.

Я лежала в постели Усмана, голая, и его ждала. Мне было спокойно, будущее меня не пугало. Шимпанзе, рейды северян, Маллабар и его книга не забылись, они просто существовали в своем контексте, и потому с мыслями о них было легче справиться.

— Ты вымылась? — окликнул меня Усман.

— Да, — сказала я.

Усман был очень щепетилен на этот счет: он хотел, чтобы мы оба мыли гениталии перед тем, как заняться любовью. Он считал, что это акт вежливости.

Я встала с постели и подошла к двери в ванную комнату. Усман стоял в ванне, смывая пену в паху водой из кувшина. Он вышел из ванны и стал вытираться. Пенис и мошонка у него были до странности темные, они казались пепельно-черными на фоне живота и бедер цвета жженого сахара.

— На что это ты смотришь? — спросил он.

— На твой толстый живот.

Он втянул его и похлопал себя по диафрагме.

— Мускулы, — сказал он, стараясь скрыть улыбку. — Сплошные мускулы.

Пока он вытирался, у него началась эрекция. Я думаю, ему нравилось, что я держалась беззастенчиво и раскованно. Однажды, когда он принимал душ, я вошла в ванную, совмещенную с уборной, и опорожнила кишечник. Я не придала этому никакого значения, но Усман потом сказал мне, что его это и шокировало, и возбудило.

— Ладно, Толстунчик, увидимся, — сказала я. Снова улеглась в постель и стала его ждать.

На следующее утро я встала рано. Я напечатала длинный постскриптум к моей статье (на машинке, которую мне дал администратор отеля) об убийстве Мистера Джеба. Усман отнес этот листок и полевые записи Джоао в какой-то офис аэропорта, где с них сделали фотокопии. Я решила, что сложу их стопочкой и оставлю на хранение Усману. Не все материалы Гроссо Арборе будут лежать только в архиве у Маллабара.

Потом я встретилась с Мартимом и Тунде, которые работали при кухне и сопровождали меня в поездке. Мы сделали хозяйственные дела и покупки, я выполнила разные мелкие поручения моих коллег. Я сходила на центральный почтамт, к подножью холма, на котором стоял собор, и отправила приложение к статье — свои дополнительные выводы и соображения — знакомому в редакции. Я сорок минут прождала в жаркой стеклянной кабинке, покуда оператор пытался соединить меня с Лондоном. Наконец над аппаратом вспыхнула лампочка, уведомившая меня, что связь есть. Какое-то время я кричала «алло» в трубку, но не услышала ничего, кроме шипения и треска.

Вернувшись в отель, я обнаружила свои фотокопии и записку от Усмана: он приглашал меня на поздний ленч в отремонтированном пляжном домике.

Вдали от нас, за много миль от берега, я видела громадную систему по скрытой подготовке штормов, бескрайний, готовый обрушиться облачный континент с горами и плато, утесами и пропастями. Мы сидели на широкой деревянной террасе, поднятой футов на восемь над берегом, и смотрели на море. Светило солнце, но дальние облака таили в себе угрозу для этого дня, берега и пенных валов, превращая их в ненадежную декорацию.

Усману разрешил пользоваться своим пляжным домиком знакомый торговец-сириец. Домик был свежевыкрашен, но отремонтирован только наполовину. Выходившая на море терраса была прочной, ее заново отделали деревом и укрепили все опоры, стоило открыть дверь во внутреннее помещение, как вы обнаруживали, что кровля у него провалилась. Зато на террасе было хорошо, она продувалась с трех сторон и была расположена достаточно высоко над берегом, чтобы мы не страдали от песчаных мух.

Усман приготовил странный ленч: чесночная колбаса, сладкий картофель, луковый салат. У него было немного хлеба, плавленый американский сыр и ананас. Мы пили холодное пиво, которое он привез в специальной коробке со льдом.

Мы сидели на алюминиевых стульях, положив ноги на балюстраду, алюминиевый столик с едой стоял между нами, мы смотрели на набегающие валы. Усман сказал, что сириец предлагает ему купить этот пляжный домик.

— А зачем? — спросила я. — Ты же здесь надолго не задержишься.

— Но он очень дешевый. И, кроме того, мне не на что тратить деньги.

— Разве ты не посылаешь их домой? — Я никогда прежде не расспрашивала Усмана об его домашних обстоятельствах.

— Конечно, я что-то посылаю своему брату и сестрам.

— А жене и детям?

Он посмотрел на меня, потом рассмеялся.

— Ах, Хоуп, я не женат.

— Для меня это не так важно.

Он основательно приложился к своему пиву, по-прежнему улыбаясь: мои слова его, видимо, позабавили.

— Я был слишком предан своему делу, чтобы жениться.

— Делу? Какому?

— Космосу.

Он рассказал мне, что много лет тренировался для участия в космических полетах. Когда русские открыли свои космические программы для ряда стран третьего мира, в частности, для Индии, Вьетнама и Египта, он был одним из шести египетских военных летчиков, отобранных для прохождения первоначальной подготовки. Потом он провел четыре года на самом Байконуре, в ожидании своего часа. Всегда имелся дублер, то есть к полету готовили двоих индусов, вьетнамцев, египтян. До последнего момента было неизвестно, кого выберут.

— Я-то точно знал, что меня, — сказал он просто, будничным тоном. — Видишь ли, я мечтал оказаться в космосе. Я говорил с теми, кто там был, я видел фотографии… — Он грустно усмехнулся. — Я думаю, в этом и состояла моя ошибка. Понимаешь, эти снимки были очень красивы. — Лицо у него исказилось, он поморщился, покрутил головой, вспоминая об их красоте. — Я перестал быть безупречным специалистом, и только. Я даже начал писать стихи о том, как Земля выглядит из космоса. Я думаю, в этом и состояла моя ошибка.

— Они выбрали другого.

— Я сопровождал его до самого места запуска, на случай, если с ним что-то произойдет. Но ничего не произошло.

— Печально. — В этот момент меня просто переполняла любовь к нему.

Он скорчил гримасу, означавшую «что тут поделаешь».

— А теперь американцы летают на Луну.

— Так ты говоришь по-русски? — я постаралась изменить тональность беседы.

— Ну, я почти все уже забыл… Но это тянулось долго, я был там, я был одержим одной целью, и я ее не достиг. — Он потер переносицу. — Когда я вернулся в Египет, все было уже не то, я не мог осесть, не мог успокоиться. Мне пришлось уйти из ВВС. — Он повернулся ко мне, улыбнулся. — Я увидел объявление, что нужны «инструкторы». И вот я здесь, участвую в чужой войне.