Бремя Могущества

Говард аккуратно снял руку Рольфа со своего плеча и прислонил его к каменной кладке.

— Подержи его, — попросил он. — А я взгляну, нет ли там кого на улице.

— Какой смысл? — возразил я. — Говард, мы все равно не дотащим его. Да и сам Рольф не выдержит.

Говард сосредоточенно молчал. Потом перевел взгляд на Рольфа, и вдруг я заметил в его глазах выражение усталости и беспомощности, чего прежде мне никогда замечать в нем не доводилось. Наоборот, мне всегда казалось, что нет на свете таких вещей, которые смогли бы согнуть этого человека в бараний рог. Оказывается, были.

— Нам необходима помощь, — сказал я, видя, что Говард отвечать мне не собирается. — Необходим врач. Или хотя бы телега, повозка.

И на этот раз Говард промолчал, но теперь можно было обойтись и без слов. Жители Дэрнесса уже давно похоронили нас, многие из них теперь наверняка с пеной у рта доказывали своим друзьям и знакомым, что, дескать, своими собственными глазами видели, как мы корячились в огне. Впрочем, такой оборот был нам только во благо. А если они вдруг узнают, что мы, несмотря ни на что, живы, то охота на ведьм тут же возобновится с новой силой. А это действительно была охота на ведьм, причем в самом прямом смысле этого слова. Все мужское и женское население Дэрнесса вполне серьезно считало нас — и, в особенности, меня — колдунами, прислужниками Сатаны. И все беды, все паранормальные явления, свалившиеся на эту дыру, которые произошли по милости легкомысленного обращения с «Necronomicon», теперь автоматически приписывались нам, и реагировали жители на это так же, как испокон веку реагировали люди на все, что разум их был не в состоянии охватить, — со страхом и ненавистью.

— Никаких… врачей, — вдруг пробормотал Рольф. Он сумел понять мои слова, но прошло какое–то время, пока он смог собраться с силами и ответить мне. — Никто не должен… видеть нас здесь, малыш. Они не… должны знать, что мы еще… живы.

— Ну, знаешь, Рольф, что касается тебя, то тут все как раз может измениться, — сурово произнес я. — Ближайший врач, по–видимому, в Бэтхилле. А до него тридцать миль.

— Роберт прав, — мрачно подтвердил Говард. — Ты не выдержишь.

— Так оставьте меня здесь, — ответил на это Рольф. Голос его дрожал от слабости, но я не сомневался, что он вполне сознает, что говорит.

— А вот об этом вообще речи быть не может, — отрезал я. — Я все равно где–нибудь раздобуду для тебя врача. А если не врача, так, по крайней мере, хоть телегу. — Я сердито кивнул в сторону порта — над небом до сих пор полыхало зарево. — Должен же оставаться кто–то в этом проклятом городишке, кто еще не свихнулся окончательно.

— И ты можешь таких назвать? — по–прежнему мрачно вопросил Говард.

А теперь настала моя очередь проглотить язык. Злоба, с которой эти люди охотились на нас, вряд ли могла быть объяснена рационально. Они просто были околдованы, в прямом смысле околдованы. И мы вынуждены были противостоять силам, стоявшим вне всякой логики.

Взгляд мой машинально упал на объемистую, переплетенную в черную кожу книгу под мышкой у Говарда. Так безобидно выглядела она, так до ужаса банально. А между тем, ведь именно она была повинна в смерти огромного числа людей, равно как в том положении, в котором мы сейчас оказались.

Говард испугался, заметив мой взгляд. Он ничего не сказал, но то, что он крепче сжал фолиант, говорило мне о многом. Я даже на минуту подумал, а не воспользоваться ли силами «Necronomicon», чтобы выбраться отсюда. Конечно, об этом нечего было и мечтать. Книга эта — квинтэссенция зла. Кто прикасался к ней, был обречен расплачиваться за это. А насколько ужасна цена, это я видел собственными глазами…

— Возвращайтесь, — посоветовал я. — Я попытаюсь раздобыть какую–нибудь повозку.

Мне показалось, что Говард уже собрался возражать, но он только тяжело вздохнул и не очень охотно кивнул. Те несколько шагов, которые мы протащили на себе Рольфа, лучше всяких доводов и уверений доказали ему всю тщетность этого предприятия. Возможно — но только возможно, — нам даже удалось бы проскользнуть незамеченными до окраины города и миновать ее. Но ведь осталось бы еще тридцать миль — такая прогулка даже здорового человека с ног свалит, а для нас, и в особенности для Рольфа, она была просто немыслима. С таким же успехом можно было попытаться пешком пройтись до Лондона.

— Ну что ж, попробуй, — согласился он. — Так или иначе — другого выбора у нас нет.

— Выбор есть, — вмешался Рольф. — Вы сможете добраться туда, если оставите меня здесь. Как–нибудь я уж перекантуюсь.

— Что за чушь! — вспылил Говард. — Как только они там справятся с пожаром, здесь будет полным–полно людей. Роберт прав — либо мы выдюжим все вместе, либо ни один из нас.

Рольф не желал сдаваться.

— Но ведь…

— Но ведь это единственное здравое решение, — не дал договорить ему Говард. — Ты что, считаешь, у нас останется хоть какой–то шанс, если они тебя здесь сцапают? Они тут же прикончат тебя и бросятся искать нас. Нет, Рольф, единственное, что нам остается, так это забрать тебя с собой. — Он посмотрел на меня. — Отправляйся. Мы будем ждать тебя здесь. Но смотри, чтобы тебя никто не видел.

Кивнув, я без слов повернулся и, опустив голову, вышел на улицу. Небо над портом полыхало заревом, и сюда доносился шум толпы: крики, ругань и звон пожарных колоколов. Но вся улица, казалось, вымерла.

Покуда я бежал по направлению к центру города, голова моя работала с лихорадочной быстротой. Задача моя была вдесятеро сложнее, чем я пытался вдолбить это Говарду. Дэрнесс был хоть и маленьким, но все же городом, а не деревней, где почти у каждого есть лошадь и, разумеется, телега, и не следовало тешить себя надеждами, что кто–то здесь только и ждет, чтобы вот так, с бухты–барахты вручить мне повозку.

Но, может быть, здесь все же есть кто–то, кто мог бы нам помочь…

Здесь, глубоко под землей царила тишина. Нечто добралось до подножия меловой горы и легло на пляж комком тьмы и материализовавшегося зла, черный демон, восставший из безвременья и ада и вобравший в себя все ужасы тридцати миллионов поколений. Бесформенное и трепыхавшееся, словно до абсурда огромная амеба, оно проползло вверх по отвесной скале, добралось до края ее и, задержавшись там, словно решив подкопить сил для решающего броска и зарядить энергией свои неведомые органы чувств, — если оно таковыми вообще располагало — обратилось к югу, к лесу, движимое одновременно и инстинктом охотника, и желанием найти прибежище. Там, где проползло оно, оставалась лишь широкая, гладкая, словно отполированная, полоса из голого камня и пустой, лишенной органики почвы, дорога смерти, где не оставалось больше ни одного живого микроорганизма — почва эта была на несколько ярдов вглубь словно сожжена кислотой.

Чудовище ползло дальше, выпятив перед собой свои черные, осклизлые рецепторы и, в конце концов, добралось до опушки леса. Конечности его мгновенно расчленились, удесятерились, хищно замотались по сторонам в поисках любой формы жизни, чтобы утолить этот изводивший его на протяжении двух миллиардов лет праголод. Широкий, словно прожженный огнем, след оставался в лесу, полукруглый, прорезанный в гуще деревьев туннель — зловещая отметина пути Шоггота. Наконец, он добрался до лесной прогалины и снова замер, запустив свои тончайшие, с волос, щупы в землю и долго и сосредоточенно ища там до тех пор, пока не обнаружил то, что желал — пещеру, пазуху, полость без воздуха и света на тридцати- или сорокафутовой глубине под лесом, возникшую невесть когда по прихоти природы. Несмотря на свое кажущееся громоздким тело, ему не составило труда просочиться сквозь землю — он просто превратился в студнеообразное, бесформенное месиво, которое, словно густое масло, протекло сквозь почву и глубоко во чреве земли вновь соединилось в абсурдно огромную амебу — в свой прежний, жуткий образ, в каком он осуществлял свою высадку на сушу.

И снова он долго и неподвижно лежал — ужасное, на первый взгляд — бесформенное, совершенно аморфное образование, нагромождение черных клеток и лишенной разума и мозга протоплазмы, через равные промежутки времени сокращавшейся. Потом, спустя многие часы, он снова распустил свои щупы, тончайшие, во много раз тоньше человеческого волоса, проникавшие в почву глубоко и в огромном радиусе; невидимые человеческому глазу, они стали создавать грандиозную подземную сеть коммуникаций, что–то подобное колоссальной паутине, в центре которой восседал сам Шоггот. Он чуял любую форму жизни, и его снова обуяла извечная жажда — желание поедать все вокруг.