Бремя

Он чувствовал в себе необычайный прилив сил, достаточный, чтобы уговаривать, объяснять и объясняться. Он знал, что теперь не отступится от нее, что нет дороги назад, и сердце его окончательно принадлежит ей и не выживет без той, в ком вся его жизнь.

Ванесса смотрела почти испуганными, широко открытыми глазами и не верила тому, что видела, тому, что слышала. Да как же он может так любить ее? Возможно ли? И нет ли здесь чего-то такого, что она не в состоянии понять или осознать? Но эти ее сомнения и невыговоренные вопросы наталкивались на любящий, правдивый взгляд, и тогда страх, что Артур сейчас уйдет, может, уйдет навсегда, если она ему откажет, и что потом будет с ней, в этой стране без средств к существованию, без документов, без единой близкой души, исподтишка поднимался в сердце.

Все же что-то она могла ему дать. Хотя бы вот этот момент светлой, непоколебимой надежды.

«Живи за меня...» — вспомнилось из прощального письма Эрики.

«Вот сейчас я сделаю нечто очень бесчестное, — подумала Несса мгновенно, а может, и не сделаю...». Она опустила голову и, борясь с собой, сквозь слезы наконец сказала то, что, наверное, Артур хотел услышать больше всего, но то, что вряд ли было полной правдой.

— Я тоже люблю тебя...

— Значит, ты согласна? Согласна? — и он одним быстрым движением поднял ее на руки и закружил по комнате, ему показалось на миг, что какая-то прекрасная сила изъяла их души из тел, и он мог видеть, как что-то важное творилось и росло между ними, любуясь со стороны. Он целовал ее щеки, волосы, плечи, все, что мог достать губами. И она принимала и отвечала на его поцелуи.

«Жизнь продолжается, — думала она, странно вовлекаясь в его почти детскую, искреннюю радость. Какой все же ценой иногда продолжается жизнь!»

* * *

...Он — тополь, осокорь, она — смоковница. А вместе они? И улыбнулась, возможно ли все это? Конечно, возможно! Она родит ему ребенка... Девочку с золотым взглядом. Словно и не было в ее жизни другого мужа. Словно назвавшись чужим именем, она и судьбу свою подменила, и, задумав начать все сначала, с опасным секретом вступала в новое замужество.

На следующий день Артур объявил родителям о своем решении.

Глава 15 Счастье

Любопытствующий дождь забарабанил в окна, вмешался в разговор, разнес слух по окрестностям провинциального городка, и наутро уже все знали, что единственный сын мистера и миссис Файнс женится. Было нечто мистическое и возбуждающее в этом событии: респектабельные, светские молодые люди не каждый день берут в жены женщин не своего круга. К тому же невеста страдала амнезией или какой-то другой умственной болезнью, не имела родственников, лечилась в психиатрической лечебнице, и ни одна живая душа не пыталась ее разыскать. Такие подробности не могли не шокировать обывателей, привыкших к тому, что жизнь всегда вписывалась в колею определенности. Ванесса отказалась от свадебной церемонии. И не только по причине пересудов. Она все еще носила траур по Эрике. Поэтому процедура ограничилась обычной регистрацией брака и ужином вдвоем.

Квартира в нижней части Манхэттена, снятая в аренду на два года, была просторной, с двумя спальнями, рабочим кабинетом и светлой, большой, не типичной для манхэттенских домов кухней. Лестница из гостевой комнаты вела на террасу, соединенную с небом. В больших кадках на террасе росли деревья. Вдохновенное жилье, в котором хотелось жить вдохновенно. Ванесса занималась дизайном: подбирала мебель, картины, расставляла вазы с цветами. Как яичная скорлупа, трескалась и ломалась броня настороженности, и проливалось в новое существование забытое ожидание счастья. Город, однажды повергший в ужас, теперь открывался и с других сторон. Она обожала музеи и часами могла гулять по тихим залам, возвращаясь к полюбившимся картинам, ища в них ту алость, которая ошеломила ее в мастерской Дмитрия Вольного. Ванесса полюбила нью-йоркские закаты. Никогда и нигде раньше она не видела вечерней зари, исполненной такого вселенского драматизма — пурпуровый пир, легко растворявший густую и темную ее меланхолию. Казалось, в такие часы земля, небо и солнце, слившись воедино, пытались открыть свою общую тайну. О, если бы только можно было понять их язык, воздействующий одновременно на все пять чувств и дающий импульс еще чему-то неясно щемящему в сердце.

Но порой, занимаясь домашними делами или пытаясь отвлечься книгой (всегда почему-то попадались с намеками на ее собственную двойную жизнь), Ванесса вдруг замирала, ощущая, как снова поднимается в ней тревога и чувство вины, мутное до тошноты, мешает дышать. В такие минуты ей казалось, она была одновременно и персонажем, и зрителем запутанной драмы, будто два фрагмента, две разделенные части ее сосуществовали в одном и том же теле и сознании, но как бы ни стремились, не могли стать целым.

Временная потеря долгосрочной памяти, которой она, действительно, страдала в течение несколько недель после глубокого обморока, почти полностью восстановилась, однако Ванесса ощущала, что в ней нарушилось некое важное звено, отвечающее за адекватное самовосприятие. Назвавшись другой, она и стала другой. Но та, кем была прежде, тоже оставалась рядом, только отодвинулась бледной тенью на второй план, внося непреодолимый диссонанс во все ее существование.

Всякий раз, когда начинался тяжелый внутренний диалог между ними, у нее портилось настроение. Она выслушивала доводы совести с раздражением.

— Интересно, есть ли в этой стране статья о двоемужестве? — спрашивал голос.

— Ты хочешь напугать меня? Не старайся, я уже так напугана, что ничего не боюсь... — отвечала она с вызовом.

— Неправда, именно теперь ты всего боишься... Боишься быть разоблаченной, боишься, что новый муж бросит тебя...

Это последнее особенно было правдой — она, действительно, боялась, что ложь рано или поздно выйдет наружу и ее такая комфортабельная внешне жизнь кончится, и тогда, действительно, она останется на улице, будет выгнана с позором.

Она знала, что поступает дурно, преступно, но и знала, что, несмотря на все увещевания совести, ничего не может изменить. Во всяком случае, пока ничего не может изменить. Она ждала какого-нибудь события или разговора, который подтолкнет, вынудит ее к саморазоблачению, втайне все же рассчитывая и злясь на этот низкий расчет, что даже если саморазоблачение состоится, Артур, может, и не выгонит — из любви к ней и из жалости.

Любое напоминание о каждодневной лжи отравляло ее существование. Она мрачнела и надолго уходила в себя.

Вот и сейчас Ванесса сидела в кресле, погрузившись в него глубоко и пытаясь заглушить разыгравшийся внутренний конфликт. Хорошо, что пришел Артур.

— Party для двоих? — спросил он весело, показавшись в проеме двери, ведущей на террасу, и улыбался широко, не скрывая радости, наконец-то он дома, с женой. Весь день мечтал об этой минуте. Подошел и обнял, посмотрел в глаза преданно и нежно.

Как безусловна его любовь! Ей самой знакомо это захватывающее, проникновенное ощущение другого! Ты любишь, когда он делает тебе хорошо. Ты любишь, когда он делает тебе плохо. Ты любишь его, даже если он не замечает тебя. Давно, в той жизни, она сама, наверное, источала такую преданность, теперь — черпала из нее. Неужели так всегда бывает между мужчиной и женщиной? Один отдает, другой берет. Один поит, другой пьет. А потом уставший источник высыхает или меняет направление... И тогда — трагедия для обоих.

Уже стемнело, но небо оставалось ярким, желтым, как днем. Артур вспомнил что-то о детстве, и начал рассказывать, волнуясь, и чем-то ужасно походил на большого ребенка, которому не терпелось поделиться с родственной душой увиденным однажды чудом: серые глаза его блестели, голос срывался и переходил в шепот. Она наблюдала за ним, но почти не слушала. Рассказывая, он проводил рукой вверх, вниз, вверх, вниз... Он как-то еще больше просветлел в эту минуту, и Ванесса еще острее переживала ту неправду, что по ее вине пролегала между ними.