Бремя

Очень скоро Ванессе стало лучше, и, несмотря на легкий токсикоз, тошноту по утрам, она как-то приободрилась. Иногда тревога и мысли об Андрее мучили ее и портили настроение, женское чутье подсказывало ей, что он все еще в Нью-Йорке и ждет встречи, но она всеми силами сопротивлялась и мыслям, и желанию увидеться с ним, хотя бы ненадолго.

Она стала ощущать свою беременность. Час за часом, день за днем росло и доверчиво пребывало в ней крошечное чудо — нечаянное чадо. Иногда по утрам Несса просыпалась с ощущением необычайной внутренней напоенности, как будто за ночь мягкими водами наполнялись пустые углы ее существа. Но порой тревога и двусмысленность положения пробуждали такие мрачные мысли и опасения, что она ловила себя на безотчетном раздражении на свою беременность и втайне желала, чтобы ребенка не было, потому что из-за него все усложнялось, вся ее жизнь, и без того запутанная и неопределенная.

Ноябрь выдался сухим, однако зима уже дышала в спину уходящей осени, и в воздухе по вечерам иногда едва уловимо чувствовался запах близкого снега.

В тот злополучный день Несса, погуляв около часа в ближайшем сквере и возвращаясь домой, зашла в цветочный магазин по соседству, похожий, скорее, на выставку — так необыкновенен и красочен был интерьер и разнообразен выбор. Артур часто покупал здесь розы на необыкновенно длинных стеблях, и Несса иногда любила заглянуть в благоухающий уголок, всегда чем-то напоминавший о детстве. Сейчас, в беременности, особенно чувствительная к запахам, краскам и вибрациям, она остро испытывала особую тягу к цветам, деревьям, к природе вообще, и знала, что эта любовь каким-то образом соотносится с беременностью и характером ребенка — девочка будет, думала часто, дивясь той настойчивости, с которой ребенок давал знать о себе и во многом даже формировал ее существование. Поразительна сила, таящаяся в семенах и корнях, и непостижимо загадочно их взаимодействие с землей и небом... Чудесное сотрудничество, без устали порождающее непрерывную жизнь. Она и себя теперь представляла фруктовым деревом с растущим в ней — тоже от неба и земли — плодом. Что ж, значит, так тому и быть — пусть родится дочь. Только вот достаточно ли крепки ее корни, чтобы выносить и воспитать ее?

— Дорогая миссис Файнс, ох как же я рада видеть вас, — приветствовала Ванессу, всегда казавшаяся в хорошем расположении духа, цветочница. В магазине было жарко, как в тропиках, и женщина обнажила полные руки в веснушках; на большом смуглом лице в морщинках поблескивали жемчужинки пота. Ванесса подумала, что это, вероятно, очень тяжелый труд — содержать и теплицу, и магазин, и обслуживать покупателей, и оставаться неизменно веселой, независимо ни от каких личных обстоятельств.

— Тоже рада, — отозвалась Несса, — как вы поживаете, Нора? Как ваше здоровье?

— Хорошо, слава Богу. Кручусь, как белка в колесе. Ведь все на одни руки. Без мужа тяжело... Надеюсь, у вашего супруга все в порядке… Какой человек! С таким, наверное, как у Христа за пазухой...

— Спасибо, у него все... замечательно. У нас все замечательно...

— Иначе и быть не может у такой пары, как вы, миссис Файнс, как вы и мистер Файнс. Мы здесь все восхищаемся вами. Таких прекрасных супружеских пар немного осталось в наше время. Сейчас даже неизвестно, зачем люди и женятся. Каждый сам по себе, как, извините за выражение, кошки бродячие... Я никого не хочу осуждать, но вот, к примеру, семья в вашем доме жила до вас. Что вы думаете? Мы тут наблюдаем иногда, не то, чтобы из любопытства, но глаза ведь не завяжешь. Так жена его даже и не пряталась, и никого не стеснялась. Муж на работу, а за ней другой приезжал. А муж-то... как любил ее! До безумия! Неплохой был и внешностью, а хозяин какой: все для дома, все для семьи. Поверите, ни разу мимо не прошел, чтобы букет ей не купить и только про нее и говорил. Ну, а она, конечно, изменяла. Я сама видела, как с другим в машине целовалась. А потом — не знаю, что произошло: или сказал ему кто, или сам разузнал. Говорят, чуть не убил ее. А женщина та... — цветочница приблизилась к Нессе и шепотом, хотя никого, кроме их двоих, в оранжерее не было, внушительно растягивая слова, произнесла: — А женщина та от другого-то забеременела! Вот позор-то какой... Ну не хочешь жить с человеком, зачем хлеб его ешь, слабостью его пользуешься. Разве настоящие женщины так делают? Нет, только беспутные, блудливые. Ну и уйди к тому, кого любишь. Вот беда-то какая. И что с ребенком будет, когда родится, если и тот, другой, не признает...

Ванесса стояла у гигантского кактуса, который наконец только утром зацвел красным. Где-то она слышала, что такие кактусы распускаются раз в сто лет. Ждать сто лет, чтобы родить в душной городской теплице цветочного магазина при двух свидетельницах, каждая из которых несчастна по-своему.

Голова у Нессы закружилась, стало невыносимо душно. Так, значит, вот кто она — беспутная блудница... И эта беспощадная характеристика, данная простой, посторонней женщиной вроде бы и не ей, кому-то другому, но так к ней подходящая, упраздняла вмиг раздирающие конфликты души, обращая их трагичность в низкое лицедейство. Не пара она Артуру, не сравниться ей никогда с его благородством и милостью, так зачем и играть в невинность. Ведь со дня выписки, они даже ни разу откровенно не поговорили: ни он, ни она не осмелились выплеснуть отравленные воды наружу. Секрет, жуткий секрет хранили между собой, как хрупкую капсулу с ядом: не разбить бы, не пролить на внешне благополучное их супружество. «К тому же он не знает всей правды, — уже дрожа, как в лихорадке, подумала Несса. — Он не знает, что — не его ребенок. Андрея ребенок. И это когда-нибудь выяснится. Не может не выясниться, и что тогда?». Она попятилась и прислонилась к стене, чтобы не упасть.

— Миссис Файнс, вам дурно? — забеспокоилась Нора. — Вы так побледнели... Вам нездоровится? Вот, присядьте...

— Спасибо, ничего, Нора, я выйду на воздух.

— Конечно, конечно, я провожу вас, дорогая. Это, скорее всего, на погоду. К вечеру передали бурю, а завтра — дождь с переходом в снег. Что творится на белом свете? Когда это в ноябре в Нью-Йорке выпадал снег?

Ванесса вышла на улицу и глубоко вдохнула. «Беспутная блудница... Не хочешь жить с человеком, зачем хлеб его ешь, слабостью его пользуешься... Ну и уйди к тому, кого любишь...».

Она поднялась в апартаменты, Артура не было дома. Ощущение внутренней грязи, нахлынувшее на нее во время разговора с цветочницей, стало еще навязчивее, еще отвратительнее. Ей захотелось отмыться, соскрести с себя липкую патоку лжи. Она прошла в ванную комнату и, даже не вспомнив о предостережениях врача, открыла кран горячей воды и, не дождавшись, пока ванна наполнится, разделась и погрузилась в обжигающие, прыгающие пузырьки. Нужно заставить себя забыться, не чувствовать, не думать, не двигаться и не вспоминать... Нужно, чтобы прошлое исчезло, лопнуло, как больной волдырь, и растворилось в этих вот водяных шариках, облепивших ее тело, как пчелы улей. Ей хотелось враз, в одном омовении, освободиться от язв и стать неуязвимой. Она закрыла глаза, вдохнула и с головой погрузилась в белую пену. Вдруг раздался неимоверный грохот, как будто что-то взорвалось совсем рядом. Несса поднялась на поверхность со странной, мелькнувшей короткой тенью надеждой: может, это — конец? — какое-нибудь землетрясение, катастрофа... Как было бы хорошо враз избавиться от всего, от грязи и от жизни... Дверь ванной широко распахнулась и, она увидела, что внезапно разгулявшаяся буря, разорвав укрепления, повалила деревья на террасе. В стекла хлестал злой порывистый ветер, началась небывалая гроза. Несса вышла из джакузи, накинула халат и проверила, все ли окна закрыты. На улице в одну минуту стало темно, как ночью: так быстро ушло солнце, только гигантская, воспаленная, кровавая вена молнии прошивала смятое полотно неба, освещая нервными всполохами все вокруг и ее, напуганную и одинокую в этот час разгулявшейся стихии.

«Ну и уйди к тому, кого любишь...» — услышала она чей-то голос.

Ванесса подошла к телефону, не рассуждая, не анализируя, и, в каком-то неотвратимом наваждении, набрала номер... Послышался долгий, протяжный гудок, потом другой, третий, за ним включился автоответчик: Андрей не поднимал. Она положила трубку почему-то с облегчением. Так тому и быть. Но через две минуты телефон зазвенел, и, вздрогнув от неожиданности, не ответив сразу, она смотрела на кричащий аппарат в ступоре и страхе. Звенело и требовало чего-то и сердце ее.

— Алло... Кто это? — подняла и спросила, уже зная, кто это был.

— Ты звонила?

— ... ... ...

— Я знаю, что ты звонила. Мой домашний подключен к сотовому, твой номер высветился минуту назад. Я — сейчас не дома, у Майкла... Как ты? Я с ума схожу, скажи, что мне делать? Я уже все передумал, мне нужно увидеть тебя. Давай уедем домой. Как долго ты будешь мучиться так? И меня мучить... Прошу тебя, не клади трубку... скажи, хоть что-нибудь.

— Я жду ребенка.

И воцарилось молчание. Потом, не думая о последствиях, не думая вообще ни о чем и движимая одним только отчаянием, сказала:

— Я — беременна...

— Это — мой ребенок? — и голос сжался, задрожал.

— Твой. Забери нас.

— Я буду у тебя через полтора часа, самое многое,— и Андрей положил трубку.

* * *

Гроза в горах — прелюдия к концу света. Содрогаются от могучих раскатов грома и выстрелов слепящих молний небеса и будто рыдают над трагедией рода человеческого, как и в день его первого грехопадения. Гневается небо на людей, обративших любовь в низкую страсть, жертвенность — в эгоизм, смирение — в гордыню. Смыкаются в сплошном потоке ливня спины гор, и набухает влагой земля и скользит в неизвестность. Кажется, стихия не кончится, а продолжится до того самого дня, пока не растопится до последней капли зло вокруг. Неуютно смятенному путнику-водителю в грозу, подстерегает его каждую минуту опасность. Машина не едет, а плывет, как в аквариуме, хотя дворники напрягаются до предела и стонут от натуги и тщетности: не смыть им со стекол безостановочные потоки, хлесткие и беспощадные, как волны океана. Дорога — черная змея, то изгибается под колесами, то исчезает совсем, не создавая трения, необходимого для движения, и тогда путник отдается на одну лишь милость Божью. Тогда понимая, как ограниченна и ничтожна его воля, затихает он, как послушный школьник, постигая мнимость и иллюзорность власти своей.

Андрей спускался по горному хайвэю в город. Сердце его колотилось бешено, в такт дождю, и разряжалось вместе с молниями. Он сам как будто превратился в природное бедствие, в голове звучало: «Твой ребенок... забери нас... твой ребенок... я жду ребенка... забери нас...». Есть судьба, все суждено, от первого вздоха, до последнего... И он, зная это, приехал сюда за судьбой своей. Как теперь все будет? Будет так, как и должно быть. Я увезу их. И от мысли, что у него появится ребенок, защипало в глазах. Ведь это такая радость — ребенок, твое продолжение... И вспомнил об уже рожденной своей дочери, и совесть уколола: никогда он не испытывал к ней отцовских чувств. Теперь он все поменяет, и, конечно, Ивана примет первую его дочь тоже. Отныне он все поправит в своей жизни, потому что обрел новый смысл, понял, что значит потерять любовь и найти ее снова.