Брестские ворота

Особист взял листок в руки и прочитал вслух находившийся под призывом «Бей жида политрука просит морда кирпича», выделенный в рамку текст:

ПРОПУСК

Предъявитель сего переходит на сторону Германских Вооружённых сил. Немецкие офицеры и солдаты окажут перешедшему хороший приём, накормят его и устроят на работу.

Авдюхин дождался, пока особист сложил прочитанную листовку вчетверо, и спросил:

– Ну как текст?

– Не впечатляет, – особист снова выругался и посмотрел на майора. – Да, а как там моя просьба?

Речь шла о попавших в руки особиста бумагах, некоторые из которых он для большей точности попросил перевести в политотделе, где был человек, отлично знавший немецкий язык.

– Так я ж поэтому и пришёл, – ответил Авдюхин.

Он открыл полевую сумку и выложил перед капитаном несколько аккуратно сложенных листков, верхний из которых был исписан от руки.

– Вот, это то, что ты мне давал, а сверху перевод.

Особист взял указанный листок молча, повертел его в руках и, наконец, сердито фыркнул:

– Попробуй прочитай, как курица лапой накарябано. Что там?..

– Ты не поверишь, – усмехнулся майор, – это точная характеристика нашей пехоты.

– Да ну? – удивился капитан. – Как же мне прочесть?

– Это верно, почерк у нашего трудяги не того, – согласился Авдюхин и предложил: – А давай я прочту, мы у себя в отделе уж три раза читали…

Не дожидаясь согласия особиста, майор взял перевод и принялся громко зачитывать вслух:

…Хотя русские уставы считают наступление основным видом боевых действий, их сильная сторона – оборона. Первая причина заложена в национальном характере русских. Русский солдат способен всё вынести и до конца остаться в стрелковой ячейке, что является предпосылкой для упорной обороны. Она дополняется сильной связью русского солдата с природой, что позволяет ему в обороне мастерски оборудовать свои позиции и прекрасно маскироваться. Вторая причина – бесконечные пространства русской территории. Именно они позволяют русским искать решения войны в свою пользу…

– И дальше всё в том же духе, – закончил Авдюхин, укладывая листок назад в стопочку.

– Ишь ты, как заговорили… – покачал головой капитан.

– Да, видать, кое-где мы им наложили, – согласился майор и сокрушённо добавил: – Жалко только, что пока кое-где. С наступлением у нас и правда плоховато выходит.

– И верно, есть о чём подумать… – капитан взял себя ладонью за подбородок. – Мои люди тут одного диверсанта крупного прихватили, так он, гад, тоже интересные вещи толкует…

– Так ты расскажи, – оживился Авдюхин.

– Он, падлюка, всё меня к немцам в плен звал, – начал свой рассказ особист. – Они, мол, сильная нация, им принадлежит будущее и всё в том же духе. Мол, присоединяйся пока не поздно…

– Нас лапотниками не называл? – усмехнулся майор.

– Впрямую нет, – капитан отрицательно покачал головой. – Однако от кое-каких намёков не удержался.

– Каких именно? – быстро спросил Авдюхин.

– Ну как же, немчик первым делом заявил, что он в университете учился, – особист скривился. – Кстати, у тебя-то с образованием как?

– У меня? – майор немного подумал. – Да я ещё перед армией институт Красной профессуры окончил.

– Во как… Сильно! – особист вздохнул. – А я вот только школу второй ступени одолел.

– А скажи, – уходя от вопроса об образовании, спросил майор. – По части идеологии твой немец ничего не талдычил?

– Было дело, – кивнул особист. – Толковал, что у них, у немцев, социализм правильный, а у нас нет.

– Это почему же? – заинтересовался политотделец.

– Да будто потому, как наш интересов русского народа не учитывает…

– Ну, тут уж дудки, – убеждённо заявил Авдюхин. – Мы с тобой интернационалисты. Мы за то, чтоб пролетарии всего мира хорошо жили.

– Оно-то так, – согласился особист. – Вот только пулемётчик наш Медведь, тот что выходил с нами, говорил: я за Россию воюю.

– Ишь ты, я и не знал, – покачал головой политотделец. – Интересно было б потолковать с ним.

– Не потолкуешь, – сказал особист и пояснил: – Они все четверо, те что с нами были, в строевую часть ушли. Сказали, идут немчуру бить.

– Значит, диверсантов ловить не захотели, – заключил Авдюхин.

– Между прочим, мне это тоже не в нюх, – неожиданно заявил капитан и, нагнувшись, достал из-под топчана бутылку водки. – Давай-ка, майор, пока время есть, дерябнем с тобой грамм по сто пятьдесят.

– Это можно, – оживился Авдюхин. – А как у тебя с закусью?

– Мировая. Из дома с собой на войну брал, – заверил особист и, вытащив из сидора банку шпротов, принялся вскрывать крышку.

Командиры, не чинясь, по очереди хлебнули несколько раз прямо из бутылки, каждый раз закусывая шпротинкой, и когда водка была допита, так и продолжали сидеть за столом, молча глядя друг на друга. Но, видимо, мысли у обоих были одинаковые, потому что после весьма затянувшейся паузы, уже когда хмель малость ударил в голову, особист спросил:

– Вот скажи, майор, и чин у тебя побольше и пограмотнее ты, объясни мне дураку, почему мы всё отступаем и отступаем?

– Почему? – Авдюхин задумался, а потом как-то неуверенно протянул: – Ну, внезапность нападения…

– Внезапность, внезапность! – особист выматерился. – Сколько можно! Нет, брат, тут нечто другое…

– Считаешь, предательство? – майор напомнил капитану их разговор там, на болоте.

– Не знаю, не знаю… – забарабанил пальцами по столу особист. – У меня, во всяком случае, руки коротки. Моё дело диверсанты, а тут, я полагаю, надо брать выше…

– А то, что бойцы наши в плен сдаются, это как? – напомнил майор.

Капитан посмотрел на Авдюхина и, помолчав, ответил:

– Я тебе, майор, честно скажу. Я этого самого труса и дезертира понимаю. Чтоб встать и в рост на пулемёт пойти, остервениться надо. А политруки до войны что им толковали? Малой кровью, да неудержимо вперёд, да пролетарская солидарность и всё такое прочее. Ты немцу про пролетарскую солидарность скажи. Он тебе так ответит…

– Ну, пусть ты прав, – согласился майор. – А как же генералы?

– Не знаю, – особист вздохнул, – но, по-моему, на военачальника выучиться нельзя. Тут уж кому дано, а кому, извините, нет…

Видимо, водка натощак ударила Авдюхину в голову, и у него внезапно вырвалось то, что, похоже, майор всячески пытался скрыть:

– Мне кажется причин тут две – нежелание бойцов и неумение командиров, – после чего возникла пауза, и оба собеседника внимательно посмотрели друг на друга…

* * *

Майор Авдюхин с трудом открыл глаза и первое время не мог сообразить, где находится. Понять, что к чему, было трудно. Майор чувствовал, что его щека лежит на траве, в то время как ноги были задраны высоко вверх и придавлены чем-то мягким. Одновременно кругом царил густой автомобильный запах… С трудом он восстановил всё, что произошло какое-то время назад.