Брет Гарт. Том 6
Шрифт:
— И с тех самых пор вы никогда там не были?
— Никогда.
— И никто другой там не был?
— Никто.
Вдруг она оторвалась от его плеча; ее соломенная шляпка сползла назад; от мгновенной догадки она вся разрумянилась.
— Послушайте, да нет же… не думаете же вы… что… после стольких лет… там может быть… — И, не докончив фразы, она схватила его за руку и крикнула: — Идем!
Она подобрала лоток, он схватил лопату и кирку, и они, как дети, бегом помчались вниз с холма. В каких-нибудь ста футах от хижины Тинка круто свернула на прогалину.
— Не бойтесь — отца нет, — сказала она и снова, держа его за руку, пустилась бежать по маленькой долине. В конце
— Сюда не ступала ничья нога, — сказала девушка поспешно, — с тех самых пор, как отец вырыл колодец у нашего дома. Ну, теперь копайте!
По старому руслу струилось несколько ручейков, оставшихся от прошлогоднего паводка, — воды здесь было достаточно для промывки нескольких проб.
Выбрав место, где заметнее проступал белый кварц, Флеминг врубился киркой в отмель. После нескольких ударов порода поддалась и растрескалась у его ног. Он кое-как промыл один лоток, увлеченный больше своей спутницей, чем работой; а она, поменявшись с ним ролями, вдруг превратилась в страстного, умелого, нетерпеливого старателя. Но все было без толку. Флеминг со смехом отбросил в сторону лоток и схватил ее маленькую ручку.
— Нет, нет, попытайтесь еще раз, — настаивала она шепотом.
Он снова ударил киркой с такой силой, что большая глыба рухнула и рассыпалась, завалив и лоток и лопату. Флеминг стал откапывать лопату, а Тинка принялась старательно высвобождать лоток.
— Эта проклятая штука словно вросла в землю и ни с места! — волновалась Тинка. — Небось, покорежило ее, как тот наш таз.
Флеминг со смехом бросился к ней на помощь и, одной рукой обняв девушку, пытался другой подсобить ей. Но лоток не поддавался, казалось, он и впрямь разбит и помят. Вдруг Флеминг вскрикнул и начал поспешно выгребать и вышвыривать из него землю.
Через минуту он извлек загромоздившую чуть не весь лоток глыбу кварца, похожую на огромный кусок бесцветного, ноздреватого, как пчелиные соты, сыра. Сбоку, там, где по кварцу скользнула кирка, светилась блестящая, словно солнечный луч, желтая жила! Когда Флеминг попробовал поднять глыбу, по ее весу он безошибочно определил, что она, как соты медом, вся заполнена золотом.
Через две недели весть о помолвке мистера Флеминга с дочерью охотника и благочестивого отшельника наделала много шуму в округе Большого Русла и вызвала пересуды и скептические замечания даже среди самых близких товарищей Флеминга, искренне поздравлявших его с удачей.
— Нечего сказать, в высшей степени странная история, — стоило Джеку попросить у девчонки таз, как она тут же влюбилась в него, — говорил Фолкнер, растянувшись под деревом и попыхивая трубкой. — Сколько бы мы ни одалживали старательских тазов, ни тебе, ни мне не удалось бы выжать из них ни черта. А уж об этом ханже-проповеднике, об этом охотнике и говорить нечего: здорово же он ухитрился, не прогневив ни бога, ни Мамоны, передать заявку зятю. Нас-то он живо спровадил бы со своего участка.
— Ни бельмеса ты в этом деле не понял, — возразил другой товарищ Флеминга. — Всем известно, что старик Джеллингер только прикидывался, будто не любит наше ремесло и ни на шаг не подпускает к себе золотоискателей; просто сам он втайне разрабатывал огромную жилу и не желал никаких компаньонов. А когда Флеминг затесался в это дело, обольстив девчонку, старик понял, что тайна его раскрыта, и ему волей-неволей пришлось дать отступного. Ты же знаешь, что Джек — никудышный старатель. Уж ему-то ни разу не удалось напасть на жилу.
Единственное сокровище, которое он нашел в лесу, — это Тинка Джеллингер.Перевод М. Баранович
КАК Я ПОПАЛ НА ПРИИСКИ
Я прожил в Калифорнии два года, совсем не думая о приисках, — мое приобщение к профессии золотоискателя было отчасти вынужденным. Маленькая школа в поселке пионеров, где я был весьма юным и, боюсь, не слишком компетентным учителем, получала лишь ограниченную субсидию от штата. Основную часть расходов оплачивали немногие семьи, жившие поблизости. Поэтому, когда две из них, в которых было человек десять моих учеников, в один прекрасный день объявили о своем намерении перебраться в новый, более богатый район, школу незамедлительно закрыли.
За какие-нибудь сутки я остался без питомцев и без занятий. Боюсь, что я больше жалел о детях: некоторые из них стали моими друзьями. И в это ясное майское утро перед опустевшим школьным домиком, крытым дранкой, я испытал странное чувство, что окончилась наша короткая летняя «игра» в учителя и учеников. Прекрасно помню, что большой кусок коврижки — прощальный подарок одного из лучших моих учеников (он был на год старше меня) — весьма пригодился мне в моих странствиях, ибо я был одинок и совсем не умел заботиться о себе.
Даже при своем небольшом заработке я был ужасно расточителен и много тратил на крахмальные рубашки, оправдываясь тем, что должен показывать пример ученикам, но я знаю, что это было плохое оправдание. В результате у меня в кармане оказалось в этот роковой день всего-навсего семь долларов, и пять из них ушли на покупку плохонького револьвера; мне казалось, что он должен знаменовать мой переход от мирных занятий к профессии, полной приключений и стяжательства.
Дело в том, что я решил отправиться на прииски и стать золотоискателем. Поехать к тем немногим друзьям, которые были у меня в Сан-Франциско, и заняться чем-нибудь другим я не мог, это стоило бы слишком дорого. А ближайшие прииски были всего в сорока милях; там я надеялся разыскать одного старателя, с которым случайно встретился в Сан-Франциско, — назову его Джим. Ничего не зная о нем, кроме имени, я рассчитывал, по примеру брошенной девушки из одной восточной баллады, найти своего друга среди толпы золотоискателей. Но мой капитал в два доллара исключал поездку в почтовой карете. Предстояло идти на прииск пешком. Так я и сделал.
Не могу припомнить в подробностях, как я добрался туда. К концу первого дня ноги мои покрылись волдырями, и я решил, что лакированные ботинки, хотя и весьма подходящие для школьного учителя в долине Мадроно при исполнении обязанностей, отнюдь не годятся для пеших переходов. Тем не менее я дорожил ими как последним воспоминанием о прежней жизни и поэтому понес их в руках, когда боль и гордость заставили меня в конце концов покинуть оживленную дорогу и пойти босиком по тропинке.
Боюсь, что все мое снаряжение выглядело довольно нелепо; помню, что редкие встречные посматривали на меня с насмешливым любопытством. Мой жалкий багаж состоял из потрепанного сафьянового несессера, некогда подаренного матерью, и хлыста с серебряной ручкой, который я тоже получил в подарок; рядом с грубым, плохо скатанным синим одеялом и жестяным кофейником все это казалось довольно смешным. Револьвер ни за что не хотел висеть у бедра, как ему полагалось, а все вертелся вместе с кобурой, пока не повис спереди, словно кинжал у горца, что меня также очень огорчало.