Бриллиант мутной воды

— Ты носки сколько раз в году меняешь? Два? На Рождество и Пасху? Ну и вонизм тут стоит! Извини, но давай лучше пойдем в гостиную, если ты, конечно, способен двигаться!

— Я в полном порядке!

— Вот и хорошо, топай тогда, только, сделай милость, смени носки! — хихикнул Максим.

Я вышел в коридор и чихнул, вонь там стояла еще более отвратительная, чем в моем кабинете.

— Лена, — закричал я, — вроде слесарь должен был прийти, трубы смотреть!.. Ну и запах!

— Ужас, — ответила домработница, высовываясь из кухни, — хоть противогаз покупай, обещался после трех заглянуть, добро бы трезвым явился. Вы, Иван Павлович, у себя в кабинете окно распахните и дверку раскройте, а я на кухне то же самое проделаю, может, сквознячком вытянет…

Я выполнил просьбу и, чувствуя, как по ногам гуляет ледяной ветер, вошел в гостиную.

— А вот и Арчи! — радостно потер руки Максим. — Ну что, поедем?

— Куда? — в один голос воскликнули мы с Норой.

— Ко мне на работу.

— Зачем? — насторожился я.

— Знаешь, Иван Павлович, — вздохнул Макс, — когда вчера Элеонора рассказала мне про вашу милую игру в Ниро Вульфа, я поделился с ней своими чувствами. Между прочим, я тоже люблю Рекса Стаута, но мне было очень обидно, отчего это у него инспектор Кремер вечно выглядит идиотом? Очевидно, автор недолюбливал полицию. Может, его в детстве обидел постовой и в зрелые годы писатель решил ему отомстить?

— Имей в виду, что психоанализ не твоя профессия, — буркнула Нора.

— Согласен, — улыбнулся Максим, — но, раз уж начал, дайте договорю. Так вот, испытывая чувство цеховой солидарности к несчастному инспектору Кремеру, я решил восстановить историческую справедливость. Дело об убийстве Беаты Быстровой завершено, но победу одержал не частный сыщик, а сотрудники правоохранительных органов.

— Ну уж нет! — взвилась Нора. — А кто позвонил тебе вчера? Догадалась обо всем я, лишь только прочитала письмо!

— Но я знал раньше!

— Я сама все распутала!!!

— Эй, погодите, — вмешался я в диалог, — нельзя ли поподробней, Арчи Гудвин так ничего и не понял. Кстати, где Лиза?

— Вроде смотрит мультики, — ответила Нора.

— Нет, другая Лиза, та, что была в квартире у Мити, она жива?

— Девочку зовут Катя, — пояснил Максим, — она сейчас в больнице, но прогнозы врачей самые оптимистические.

— Катя?! Но Митя говорил про Лизу! И в письме… А где Митя? Он жив?

— Поехали, сейчас все узнаешь, — велел Максим, — заодно, умелые детективы, и показания дадите. Ну давайте, надеюсь, не станете два часа собираться.

— И мне тоже с вами? — неожиданно кротко спросила Нора.

— А как же? Кто кашу-то заварил?

Кабинет, где сидит Макс, был настолько мал, что после того, как туда въехала на инвалидной коляске Элеонора, места практически не осталось. Но в комнатушку ухитрились еще, кроме нас, втиснуться три парня с хмурыми, непроницаемыми лицами.

— Ну что? — весело спросил Макс. — Все готовы слушать сказочку про Иванушку-дурачка?

Это было уже слишком. Я встал и спокойно заявил:

— Элеонора, я подожду вас в машине.

— Сядь, — велела хозяйка, — когда Макс говорил про Иванушку-дурачка, он вовсе не тебя имел в виду.

Приятель подскочил:

— Иван Павлович, извини, слетело с языка, ей-богу, я думал о другом парне, не обижайся, сделай милость.

— Я и не думал обижаться…

— Сейчас же прекрати дуться, — процедила Элеонора, — садись на стул и слушай!

Я повиновался. Все-таки я наемный служащий и обязан подчиняться, если моя работодательница приказывает остаться в кабинете. Но избавиться от чувства обиды я не мог. Мои ощущения неподвластны чужим распоряжениям.

— Вот и замечательно, — засуетился Макс. — Глеб, ты бы нам кофейку сгоношил…

Один из угрюмых парней по-прежнему молча открыл сейф, вытащил оттуда банку «Нескафе», пачку сахара и включил чайник, стоявший на подоконнике. Я наблюдал за «кофейной церемонией», чувствуя, как в душе колышется вязкое желе обиды. Иванушка-дурачок! Макс определенно хотел меня уколоть, потом спохватился и начал мести хвостом.

Вскоре перед нами появились фаянсовые кружки с темно-коричневым напитком.

— Ладно, — улыбнулся Макс, — начну сначала. Итак, сказочка про… любовь. Она, знаете ли, бывает разной. Можно обожать жену, ребенка, собаку… А можно страстно любить деньги, драгоценности и прочие атрибуты роскошной жизни. Встречал я таких людей. В общем, ничего плохого нет в том, когда богатый человек тратит средства на утоление своих желаний. Сам заработал тысячи, сам их по ветру и пустил. Кому от этого плохо? Безобразие начинается, когда потребности не совпадают с возможностями, а если в этом случае личность еще и не умеет управлять своими желаниями — жди беды. Именно так и получилось с Беатой Быстровой.

Девочка родилась в более чем бедной семье. Отец пил горькую, тащил из дома все, что плохо лежит, мать зарабатывала копейки и пыталась поставить на ноги двух дочек. Когда Беата вспоминала детство, впрочем, она не слишком любила возвращаться в то время, которое большинство людей считает лучшим периодом в жизни, перед девушкой всегда вставала одна и та же картина: отец, роющийся в комоде, и мать, рыдающая на полу. Папенька, обладая звериным чутьем, всегда находил «захоронки», куда бедная мать прятала кровью и потом заработанную копеечку. Но потом неожиданно привалило счастье: маменька убила мужа.

— Да ну?! — подскочил я. — А все, кого я ни спрашивал, говорили, что отец Беаты и Леры ушел из семьи, а их мать умерла.

— Нет, — покачал головой Макс, — Андрей довел Валентину до того, что она схватилась за сковородку. Несчастная баба не собиралась никого убивать, она просто оборонялась от озверевшего пьяницы, твердо решившего, что перед ним не жена, а страшное чудовище.

— Белая горячка, — протянула Нора.

— Именно, — кивнул Максим, — к сожалению, частый случай. Допился до зеленых чертей, потерял адекватность. Как правило, в таких ситуациях страдают жены, но иногда случается наоборот.

Когда приехала милиция, Валентина рыдала над трупом, рядом валялась злополучная сковородка. Судья оказался более чем снисходителен, учел все смягчающие обстоятельства и дал женщине всего два года в колонии общего режима.

Сокамерницы ее предупредили: «Очевидно, скоро будет амнистия, пару месяцев всего и посидишь, повезло. Выйдешь, заживешь королевой».

Но Валя все время плакала, и в одно далеко не прекрасное утро ее нашли на шконках мертвой, ни в пересыльную тюрьму, ни на зону она не попала, покончила с собой в следственном изоляторе.

Беата, которой тогда исполнилось всего восемнадцать лет, брать тело матери отказалась, заявив: «У нас с Лерой нет денег на похороны, мы голодаем. — Потом помолчала и добавила: — Не могла уж до суда удавиться! Коли решила себя жизни лишить, должна была обо мне подумать! Теперь везде в анкетах придется писать: мать осуждена за убийство».

Навидавшийся всякого сотрудник СИЗО растерялся, услышав это заявление, и попытался укорить Беату: «Все-таки это твоя мать! Ты подумай, что говоришь». Девушка притормозила на пороге кабинета и мигом отбила мяч: «Мать? А что она нам сделала хорошего? Ничегошеньки-то у меня нет».