Бриллианты для диктатуры пролетариата

— Скажу.

— Жаль. А то б вы мне совсем голову вскружили. Я очень влюбчивая, Максим Максимович, — вас так надо называть? Максим Максимович. Почему вы — с ними?

— А вы?

— Ну, это дурно — вопросом на вопрос.

— В общем-то верно. Как отвечать — я вас толком не понимаю: где кокетничаете, где вправду интересуетесь?

— Ну, я не знаю, где и как… Разве я могу сама себя разделять? Ваши себя так контролируют, так уж контролируют — оттого за ними и следят. Надо все время быть самим собой — как Бог на душу положит. У меня есть леденцы. Хотите?

— Спасибо. Не хочу.

— Да ну вас к черту… Ничем не угодишь…

— Экая вы, — заметил Исаев, — «даешь эмансипацию»!

— Что вы! — ужаснулась Лида. — Мне во сне дети снятся с оборочками и в панталончиках. Ну что же вы молчите: я видела, вы собрались мне ответить. У вас брови сросшиеся, — значит, вы злой ревнивец.

— Ну и хитрющая же вы.

— Я? Ужасно хитрая. А что? Хитрость — это второй ум… Вы тоже в тюрьме сидели? Мучили вас, да?

— Нет. Все у меня благополучно. Даже успел лицей кончить, курс математики начал слушать…

— Какой вы молодец! А то я иногда рассуждаю: ну зачем, зачем я с ними? Все мои против них, а я с ними, и расстреляют еще как шпионку! Знаете, как расстреливают: чик — и нету. На остров бросят, а скажут, что пытался убежать и ранил конвоира. О, я знаю, чего вы хотите! У меня есть американские сигареты. С медом. Угадала?

— Угадали.

— Я умею читать мысли по глазам. Мне предлагали контракт по Южной Америке — «сеансы чудес мадемуазель Боссэ».

— Отказались?

— Антрепренер сразу стал лезть ко мне за корсет. И потом я могу отгадывать по вдохновению. Профессионально — я только на сцене выдрющиваюсь. И деньги на бочку. Ну? Что вы молчите?

— Я жду.

— Чего?

— Сигарет.

— Это я вас обманула. У меня их нет. Просто я для себя угадывала, чего вы хотите.

— Лида, спасибо за кофе — я у вас хорошо отдохнул, а теперь мне пора.

Боссэ покачала головой:

— Роман просил меня быть с вами. Знаете, если вы со мной пойдете, все на меня будут смотреть — я же смазливая и у меня глаза с блудом. А потом он просил вас заболеть. Он сказал, что мы вас навестим, когда врачи поставят первый диагноз… Не верите мне — шифром разговариваете, думаете, что я дурочка, как все женщины. А мне Антон Иванович говорил, что мудрее меня нет женщины.

— Деникин?

— Да. Необыкновенно милый человек. Я не понимаю, отчего вы его ненавидите? Надо было послать к нему хорошего агитатора, и он бы перешел на вашу сторону. Я пыталась ему все объяснить, но я же не специалист в этой области…

— Интересно, что вам Антон Иванович ответил?

— О, я запомнила, он очень смешно мне ответил. Он сказал, что, если английскому лакею сказать «спасибо» за работу, он тогда вас на всю жизнь запомнит и отблагодарит, а нашему скажи — Антон Иванович тут замолчал надолго, глаза все тер пальцами, — так неминуемо решит, что вы блажной, и не преминет тебя облапошить, а если замечание сделаешь — так начнет кол из плетня дергать…

— Добрый человек Антон Иванович, — усмехнулся Исаев.

— Ну, началось! Я этого больше всего боялась… Почему вы так жестоки? Почему вы не ищете путей к миру, а норовите заменить заповедь «не убий» на новую: «ответь ударом на удар»?!

— Помните, у Екклезиаста? «Ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедном». Ну, вышли? Вышли. Снисходительность — свидетельство доброты? А снисходительность к нации — это как?

— Вы философ? Тогда отчего сердитесь? Даже стали Екклезиаста приводить, а я его в жизни не читала.

— Плохо.

— А вы почему этого Екклезиаста защищаете?

— Я защищаю свою точку зрения; а вы — прелесть. Все-таки давайте-ка мы ослушаемся Романа и я потихоньку пойду один.

— Роман будет волноваться. Хотите, погадаю по Лермонтову?

— Хочу.

— Говорите страницу.

— Сто шестая.

— Ага! Один плюс шесть — семь. Вы в семерку верите!

— Угадали.

— Вот видите. А строчка какая?

— Первая.

— Снизу или сверху?

— Сверху.

— «Когда надежде недоступный…» Это что-то мало. Давайте дальше посмотрим… «Не смея плакать и любить». Ага, так! «Когда надежде недоступный, не смея плакать и любить, пороки юности преступной я мнил страданьем искупить…»

Исаева поразило, как преобразилось лицо Боссэ.

Когда былое ежечасноОчам являлося моимИ все, что свято и прекрасно,Отозвалося мне чужим, —Тогда молитвой безрассуднойЯ долго Богу докучалИ вдруг услышал голос чудный,«Чего ты просишь? — он вещал, —Ты жить устал? Но я ль виновен,Смири страстей своих порыв,Будь, как другие, хладнокровен,Будь, как другие, терпелив.Твое блаженство было ложно;Ужель мечты тебе так жаль?Глупец! Где посох твой дорожный?Возьми его, пускайся вдаль…»

Лида опустила книжку на колени, долго сидела молча, зажгла Исаеву спичку, когда он кончил разминать папиросу, и сказала очень серьезно и просто:

— А смотрите-ка — ни одного восклицательного знака.

Исаев поднялся:

— Прелесть вы, Лида… До свиданья… Пора…

Лида отрицательно покачала головой.

— Нет уж, — сказала она, — один вы никуда не пойдете…

16. Операция

Сначала Оленецкая не очень-то обратила внимание на эту телеграмму: ее принесли из секретариата и попросили зашифровать вне очереди, как особо секретную. Она думала о Викторе, ждала каких-то сведений о нем, а Нолмар назначил встречу только на следующий четверг, потому что, сказал он, «следует проявлять максимум осторожности во всем, если мы хотим помочь Воронцову».

Но, вчитавшись в телеграмму, подписанную, как и первая о Викторе, кодовым номером «974», Оленецкая поняла, что эта телеграмма дает ей повод пойти к Нолмару. В телеграмме говорилось: «По сведениям, поступившим из информированных источников, следует предполагать приезд в Ревель трех высших представителей из Лондона для встреч с нашими европейскими торговыми агентами. О месте встречи сообщается, что, вероятно, это произойдет в Нымме, в доме барона Грауерса. 974».

«А зачем ждать вечера? — подумала Мария Николаевна. — Телеграмма такова, что следует рисковать. А может быть, что-нибудь есть от Виктора. Я схожу к нему во время обеда».

— Убежден? — переспросил Роман собеседника. — Не путаешь?

— Я не путаю. С Воронцовым сидел вот этот, — и человек указал на фотографический портрет Пожамчи.

— Вот так фокус… Дядя Коля?..

— Что?

— Ничего… Я встречался с этим человеком. Более того, я его знаю. Ладно. Спасибо тебе, Ян.

В квартире Нолмара раздался телефонный звонок:

— Отто Васильевич, наш знакомый идет по городу.

— Где вы?

— Возле Домской церкви.

— А он?